Кризис есть, а паники нет. Объяснений тому предлагается множество, и самое распространенное связано с нашей национальной историей: никогда хорошо не жили, так незачем и начинать.
Возвращение в кризис – как бы обретение давней идентичности, потому что пушкинский старик, увидав старуху перед разбитым корытом, скорей обрадовался, чем огорчился. В сказке об этом ничего не сказано, но вряд ли он накинулся на старуху с проклятиями. Скорей, ему не нравилось, когда она возжелала стать – и стала – столбовою дворянкой. Неловко как-то, беспокойно, вон и море тоже волнуется. Я много раз замечал, что наши люди с тайным облегчением начинают закупать гречку, соль и спички: богатство в нашу парадигму не вписывается. Ведь мы самые духовные и, следовательно, самые бедные.
В сытые годы все ощущали тайный изъян, неадекватность, разрыв шаблона. Хипстеры должны помнить двойственное к ним отношение. Сергей Капков как раз пал жертвой этой двойственности: с одной стороны, хорошо, что у нас завелась сытая молодежь, строятся парки и печатается умный глянец. Все это как бы признак растущей экономики, isn't it? С другой – какие-то они не наши. Они еще, чего доброго, свободы захотят. Нынешняя ситуация тем и прекрасна, что не предполагает свободолюбия. Российская история подсказывает, что народ начинает беспокоиться, когда у него все есть. А когда он разорен, у него одна забота – детей прокормить да ночь продержаться.
Другое объяснение сводится к тому, что и кризиса-то никакого нет, по крайней мере пока. Можно подумать, что кто-то действительно очень хорошо жил. В том и штука, что все улучшения последних – так называемых тучных – лет касались ничтожно малой прослойки населения, которая потому и не паникует, что успела благополучно свалить. Все же было понятно, и не только тем, кто наверху: просто верхние – более мобильные. Надеяться на вечную нефтяную конъюнктуру никто не мог, и даже такие романтики, как я, полагающие главным двигателем истории не корысть, а Мировой Дух, – отлично понимали, что в своих границах никакой авторитаризм не удержится. Ему непременно надо расширяться, для внутренних зажимов нужны внешние оправдания, и вообще российским властям некомфортно в мирной обстановке, ибо отсутствует универсальное объяснение: все нам вредят, англичанка гадит, немцы не могут простить Победу, американцы вообще жаждут однополярной гегемонии, с японцами не все ладно и китайцы никогда не любили нас по-настоящему. Россия лучше всех, а таких хороших никак нельзя любить – им все завидуют. Мало того, что у нас масса природных богатств, – у нас еще и правильная вера, и особенная доброта; ясно было, что такой набор успехов и добродетелей неминуемо ведет к войне, и мы влезем в нее при первой возможности. А дальше оппозиция автоматически переформатируется во врагов, выборы можно отменять под предлогом военного положения, а все экономические трудности объясняются враждебным окружением и вредительством несогласных. Все это было очевидно еще в 2008 году, и никакой 2012-й ничего нового не принес – кроме, разумеется, новых ухудшений, запрещений и абсурдов; все, кому могло стать хуже, либо уехали, либо затаились. А остальным условным 86 процентам о чем беспокоиться? Им никогда не было хорошо, потому что нефтяное благополучие сулило им максимум ежегодную Турцию (а поскольку примерно две трети российского населения и загранпаспорта сроду не получали, им и отпадение Турции не мешает). Посмотрите на жизнь российской провинции, на фоторепортажи оттуда, проанализируйте ситуацию с тамошней безработицей, и вы поймете, что особенной требовательности попросту негде взять. Я лет тридцать разъезжаю по стране – сначала с командировками, потом с выступлениями, – и не вижу никаких особенных различий, разве что автомобили стали чуть менее подержанными да Дальний Восток окончательно китаизировался.
Все, кого кризис мог коснуться, связаны круговой порукой лояльности, поскольку зависят от властной «кормушки»; всем остальным настолько нечего терять, что доллар по сотне вряд ли заставит их разувериться в телевизоре. Конечно, они телевизору не верят, но бесконечное фрик-шоу российской пропаганды их по крайней мере развлекает; а холодильник – что холодильник? Люди, выживающие в лучшем случае на 10 тысяч ежемесячно, вряд ли чему-нибудь удивятся. Да, если честно, они с семидесятых не очень изменились. Только теперь вместо «огоньковских» классиков на полках стоит Донцова.
Есть и третье объяснение, особенно актуальное после недавних московских снегопадов. Я увидел в это время Москву, которой, кажется, не наблюдал еще никогда: ночами она была абсолютно пуста, и чистили ее очень выборочно. Да и днем машины буксовали в снегу, и пресловутые тысячи единиц снегоочистительной техники как-то растворились в городе, почти не попадаясь на глаза. В чем дело? А дело в том, что особенно стараться незачем. Современная Россия дает любопытный материал для психологических наблюдений (больше, в сущности, ни для чего, но и на том спасибо): оказывается, где нет перспектив – там нет и страха, и вообще эмоций. Что можно сделать? Что может измениться? Официальные патриоты, на которых тоже любо-дорого смотреть, настолько они наглядны, уже освоили новую риторику: русский мир больше не упоминается. Вопрос один: да, все очень плохо, но что вы можете предложить? Коней на переправе не меняют, как мы помним еще с 1996 года. Да их вообще не меняют: предадим ли мы наших коней?! Нет, мы вокруг них еще тесней сплотимся, даже если они уже загнаны, да и никогда, если честно, особенно не скакали. Только копытами стучали очень громко, это да. Хорош или плох Путин, – они теперь позволяют себе даже такие обертона, – но без него будет хуже. И это совершенно верно: Россия давно в тренде на понижение, победы стоят ей все дороже, а поражения почти не осознаются. После Путина безусловно будет хуже. И при Путине тоже. Хуже будет в любом случае. Как писал автор этих строк ровно тридцать лет назад (интересно все-таки иногда быть правым), «и мы стремимся бесполезно по логике дурного сна вперед – а там маячит бездна; назад – а там опять она. Мы подошли к чумному аду, где, попирая естество, сопротивление распаду катализирует его».
Вот почему Россия так спокойна: где нельзя ничего изменить – там нечего и бояться. Какая разница – с Путиным или без Путина? Допустим, что восстановление свободы слова и люстрация, о которой столько спорят, доставили бы несколько приятных минут незначительной части населения. Но эта часть так невелика... а шевелиться так холодно... Замерзающему в снегу тоже не хочется шевелиться, да на известной стадии это уже и бессмысленно. Так что в словосочетании «спокойная Россия» одна буква становится все более лишней.
