Жизнь после Стены

«Нам не нужна объединенная Германия. Это повлечет за собой изменение послевоенных границ, а мы этого позволить не можем, потому что подобное развитие событий подорвет весь расклад сил в мире и поставит под угрозу нашу безопасность». Это в сентябре 1989 года заявляет не какой-нибудь советский генерал, а один из самых твердых антикоммунистов в мире, премьер–министр Великобритании Маргарет Тэтчер. Ее собеседник – президент СССР Михаил Горбачев – отвечает весьма уклончиво, мол, Москва вмешиваться в процессы, что идут в странах социалистического лагеря, не намерена, они должны сами решить, как им действовать. До падения Берлинской стены оставалось всего несколько недель. До юридического оформления объединения Германии – год с небольшим. До развала СССР – почти два года. 3 октября 2015 года немцы отметят 25-летие объединения своей страны.

Лидерство «мягкой силы»

Далеко не все политики способны, заглянув за горизонт событий, строить свою стратегию с учетом увиденного будущего. Покойный президент Франции Франсуа Миттеран, обедая с Тэтчер в Елисейском дворце в январе 1990 года, мрачно предрекал, что у объединенной Германии будет в Европе больше влияния, чем у Гитлера.

Действительно, с тех пор границы в Европе в их традиционном виде или исчезли вовсе или сильно изменились. Пилоты Бундесвера патрулируют воздушное пространство вблизи российских границ. А на юге Евросоюза демонстранты выходят на манифестации с плакатами, где бундесканцлеру Ангеле Меркель пририсованы гитлеровские усы. Не отстают и журналисты – в Италии несколько лет назад два авторитетных газетчика опубликовали исследование с говорящим названием «Четвертый рейх: Как Германия подчинила себе Европу.

Впрочем, все исторические параллели традиционно хромают. Если объединенная Германия и стала супердержавой Старого Света, как того опасались ветераны европейской политики, то она предпочитает опираться на свою экономическую мощь и так называемую «мягкую силу» - не в последнюю очередь, памятуя о зловещих эпизодах новейшего времени, где Германия играла весьма неприглядную роль.

Эксперты уже потратили десятки лет на изучение этого феномена – когда региональная супердержава отказывается брать на себя роль лидера. Но у подобной сдержанности исторические корни – после окончания Второй мировой войны Германия была повержена и физически, и морально. Более того, это была страна, поделенная между самыми могущественными в истории и антагонистическими союзами – социалистическим и капиталистическим лагерями. Западную часть Германии Запад поспешил интегрировать в НАТО и зарождающиеся европейские интеграционные структуры – и с тех пор Германия жестко придерживалась принципов «евроатлантической солидарности».

Впрочем, справедливости ради надо отметить, что объединенная Германия позволила себе несколько раз нарушить этот принцип. Канцлер Герхард Шредер выступил против международной военной кампании по свержению режима Саддама Хусейна в 2003 году. Похожая история повторилась и в 2011 году, когда Совет Безопасности ООН обсуждал введение закрытой для полетов зоны над Ливией. США, Великобритания и Франция поддержали это проект. Германия, впрочем, как Россия и Китай, воздержалась.

Своеобразие германской внешней политики проявляется и в таком деликатном вопросе как расширение СБ ООН. Берлин регулярно выступает с предложениями расширить состав этого элитного клуба, вместе с Бразилией и Индией, но тут же сдает назад, если на горизонте появляется перспектива конфликта с какой-либо из стран, обладающих сейчас правом вето в СБ.

Злые критики говорят, что внешнюю политику Берлина определяют деловые круги, заинтересованные во внешних рынках, ведь Германия занимает четвертое место в мире по объемам экспорта. «Объединение Германии было сложнейшим экспериментом, сопряженным с большими издержками, и концу 90-ых годов она превратилась, как обозвали ее британские журналисты, в «больного человека Европы», - говорит руководитель Центра германских исследований Института Европы РАН Владислав Белов. «И если бы не инициативы Герхарда Шредера по существенному реформированию рынка труда, то Германия сейчас была бы проблемой для Европы».

Эти реформы помогли преодолеть негативные последствия объединения, говорит эксперт. Но не только либерализация отношений труда и капитала вывели федеративную республику на передовые экономические позиции. «В основе этого успеха – политика конкуренции, создание благоприятных условий для малого и среднего бизнеса», - отмечает Белов.

Впрочем, немецкий избиратель, судя по опросам общественного мнения, также выступает за «принцип невмешательства» в мировые кризисы. А немецкие политики склонны прислушиваться к «гласу народа».

«По вашему мнению, в каких случаях Германия может задействовать свои вооруженные силы?» - спросили в прошлом году журналисты еженедельника «Шпигель» министра обороны Урсулу фон дер Ляйен (первую женщину на этом посту в Германии, кстати).

Германия, ответила госпожа министр, может задействовать свои вооруженные силы только в составе каких-то альянсов. «И мы сильно верим в принцип networked security. Это значит, что дипломатия идет рука об руку с экономическим сотрудничеством, и если необходимо, с военным аспектом», - подчеркнула фон дер Ляйен.

Поход на Восток

В 60-ые годы прошлого века канцлер Вилли Брандт и его советник Эгон Бар разработали концепцию так называемой «Восточной политики». Они поставили перед собой цель – нормализовать отношения не только с ГДР, но и с Советским Союзом. Суть концепции – «изменения через сближение», то есть, Запад должен поддерживать диалог с соцлагерем, добиваясь его постепенной трансформации. Авторов концепции упрекали в идеализме, мол, советская система не может быть реформирована в принципе. Но, если судить по событиям четвертьвековой давности, этот подход сработал. Кто знает, на сколько еще лет затянулось бы объединение Германии, если бы немецкие политики не наладили бы заблаговременно, за несколько десятилетий, канал связи с Кремлем.

Особые отношения Москва и Берлин поддерживали спустя годы после объединения Германии и распада СССР. Возможно, тому есть рациональные объяснения – немецкий бизнес крайне заинтересован в российском рынке, общий объем накопленных немецких инвестиций в российскую экономику превышает 21 млрд долларов. В последние годы, впрочем, немецкие политики все чаще критиковали российские власти за нарушения прав человека, зажим свободы слова и подавление оппозиции. Кризис на Украине еще более обострил намечающийся конфликт. В итоге, канцлер Ангела Меркель обвинила Владимира Путина в нарушении международного права и попрании европейских ценностей.

Но опять же Германия, в отличие от своих западных партнеров, не закрывает канал диалога с Москвой. Философию немецкого подхода обрисовала министр обороны Урсула фон дер Ляйен в уже поминавшемся интервью журналу «Шпигель». «Россия сейчас для нас не партнер. Партнеры придерживаются достигнутых договоренностей. Однако, правда и то, что мы не можем позволить России стать нашим противником».

В 2005 и 2010 годах канцлеры ФРГ присутствовали на Парадах победы в Москве. В этом году Ангела Меркель, как и большинство ее западных коллег торжества 9 мая в российской столице проигнорировала. Но приехала на следующий день и возложила цветы к могиле неизвестного солдата у кремлевской стены. На совместной пресс-конференции с Владимиром Путиным она заявила, что «аннексия» Крыма и война на Украине угрожают европейскому мирному устройству.

«Украина останется проблемным фактором в наших отношениях. Германия не откажется от давления в контексте Европейского Союза. Но одновременно Германия на уровне правительства ищет точки соприкосновения, позволяющие сохранить фундамент нашего сотрудничества и использовать те преимущества, что существует в наших двухсторонних отношениях. Это особенность Германии. Жесткая критика – и при этом желание сохранить потенциал сотрудничества. Это то, что отличает Германию от других стран», - говорит Владислав Белов.

Тень прошлого все еще нависает над объединенной Германией, наверное, ни одна из ведущих стран мира не формирует свою внешнюю политику с оглядкой на трагедию более чем полувековой давности. Но спящий может проснуться. «Парадокс заключается в том, что спустя семьдесят лет после того как притязания Германии на доминирование в Европе были подавлены, победители, в основном, по экономическим причинам теперь призывают Германию вести Европу за собой»,- так сформулировал суть «германского парадокса» патриарх мировой политики Генри Киссинджер в одном из своих недавних интервью.