Доротея Гюнтер. Потсдам: Мир, который ужаснее войны

Лютым январским днем 1945 года я впервые увидела беженцев, тянущихся по улицам Потсдама. Закутанные дети и старики апатично сидели на повозках. А те, у кого еще были силы двигаться, шли рядом. У меня возникло ощущение, что их движение бессмысленно и безысходно. Рыдая, я стояла на обочине и думала, что нам, возможно, все это тоже предстоит.

2 апреля, в понедельник после Пасхи, мой отец праздновал свое 60-летие. Праздник был не очень веселый. Единственными гостями были я и мой муж Мартин. Несмотря на обстановку, мама каким-то чудом приготовила праздничный обед. Был даже натуральный кофе, дополнительный паек после одного особенно тяжелого налета.

В фольксштурм отца не призвали из-за слабого здоровья. Его политические убеждения – он был членом НСДАП и с марта 1945 года даже руководителем Ortsgruppe (организационное звено в структуре НСДАП, управлявшее тем или иным городским районом) – поколебались. Он не мог больше игнорировать реальность и чувствовал себя обманутым. В этот день 2 апреля он разложил на столе атлас и попросил Мартина показать настоящую линию фронта. Несмотря на строгие запреты, мы каждый вечер слушали Би-би-си и поэтому были хорошо информированы. Разница с тем, что сообщал «Фёлькишер Беобахтер» (центральный печатный орган НСДАП, последний номер газеты вышел 30 апреля 1945 г.), была колоссальной: весь Запад до Фульды захвачен союзниками, на Востоке Красная Армия перешла Одер и Нейсе и приближалась к Берлину. И еще Мартин сказал отцу, что все разговоры о чудо-оружии, которое должно принести окончательную победу - это обманный маневр. Отец потерял последнюю надежду. Теперь он видел в перспективе только «подчинение большевизму» и считал, что немецкий народ погибнет.

Поражение неминуемо приближалось. В то время как по радио жутко врали и пропагандировали нашу стойкость, я переживала фазы малодушия, сменяющиеся оптимизмом. Мы говорили себе, что весь немецкий народ не погибнет. Мы надеялись, что западные союзники окажутся быстрее русских и первыми доберутся до Берлина. Вечер за вечером мы с Мартином тайком садились перед приемником и слушали новости на Би-би-си. Мы завидовали немцам на Западе, которых уже захватили англичане или американцы.

Мы разрывались между надеждой и страхом. Объявят Потсдам открытым городом или сделают «фестунгом» (городом-крепостью)? Если последнее, то город будут защищать «до последнего патрона».

23 апреля мы услышали совсем рядом грохот артиллерии, а потом сильный взрыв: был поврежден Глиникский мост (Glienicker Bruecke – мост через реку Хафель). Вероятно, открытым городом Потсдам не станет. Днем позже взорвали Длинный мост (Lange Bruecke). Оба моста соединяли Потсдам с Берлином.

Артиллерия обстреливала Потсдам, снаряды падали совсем рядом с домами. Первые русские танки добрались до Бергтеатра (кинотеатр в Потсдаме).

26-го апреля русские заняли Павлиний Остров, штурм Потсдама мог начаться в любой момент.

Утром следующего дня все жильцы сидели в подвале в ожидании русских. От Алеештрассе «катюша» обстреливала Науэнские ворота (Nauener Tor), потому что там вроде бы укрепился отряд фольксштурма. Наш дом дрожал при каждом выстреле. Наконец около 11 часов в дверь заколотили. Русские! Мы подняли руки и выстроились в ряд. Мартин встал передо мной. Нас взяли на прицел и обыскали, но искали не столько оружие, сколько украшения и часы. У русского, который нас обыскивал, на каждом пальце было по кольцу, на указательном пальце – с особенно крупным янтарем. Я подумала, что если янтарный палец сейчас нажмет на спусковой крючок, по крайней мере мы с Мартином будем тут же мертвы.

У Мартина мгновенно отобрали серебряные часы – золотые он спрятал в подвале под кучей угля. Потом русские порылись в доме в поисках ценностей. Когда одна группа ушла, пришла следующая.

На улицах было еще больше руин, чем раньше. Вонючие, разбухшие лошадиные туши на мостовых, на обочинах. То тут, то там – мертвецы. Немцы с мешками, коробками, сумками деятельно прокладывали себе дорогу. На сахарной фабрике еще было чем поживиться. Через разбитое стекло подвала вычерпывали килограмм за килограммом коричневый сахар. Вскоре фабрика рухнет и погребет под собой пару грабителей.

По совету моей золовки я отправилась грабить универмаг «Карштадт». Было раннее утро. Большая входная дверь была выбита, и я смогла беспрепятственно пройти внутрь. Повсюду люди, сгребают товары, бегают от стола к столу. Муж попросил меня сходить в магазин белья Вольрихтера. Ему очень нужны были кальсоны, а мне – кое-что для нашего еще не родившегося ребенка. Ко мне присоединились две девушки из нашего дома. Им, казалось, сам черт не брат, они нарядились в волнующие юбки, в то время как другие женщины мазали себе лицо золой и носили лохмотья, чтобы казаться постарше и пострашнее. Перед магазином сидели русские солдаты, обе девицы построили им глазки.

Я отправилась в отдел шерсти и шерстяного трикотажа и быстро нашла там шерсть для вязания и детский костюмчик. Так, теперь кальсоны. Я оглядывалась в поисках и увидела нашу бывшую комендантшу бомбоубежища, которая орала: «Быстро вон отсюда!» Я побежала к выходу и увидела, как обеих девиц пытаются утащить солдаты: «Пошли, женщина!» С плачем и воплями девицы прижались ко мне: «Помогите нам, вам ничего не сделают!» Говорили, что русские беременных не насилуют, что для них они неприкасаемые. Но это только так говорили. В помещение, где сидели солдаты, вела узкая винтовая лестница. Женщины цеплялись за перила, солдаты начали выходить из себя. Один достал револьвер и навел на меня. Я залепетала по-русски, что беременна, но это не возымело никакого эффекта. Я подумала, что Мартин наверняка предпочтет изнасилованную жену мертвой, и приготовилась позволить себя тащить. Но тут появился офицер НКВД и спросил, в чем дело. Его я тоже заверила, что беременна, да это и невозможно было проглядеть. Движением руки он разрешил мне идти, двум другим пришлось отправиться наверх к солдатам. Я побежала домой. Мартин ждал в прихожей, ему уже рассказали, что меня якобы изнасиловали. Я поклялась временно не выходить из дома.

Нужда сплотила всех жильцов. Не только в том, что мы вместе на импровизированной конфорке из кирпичей готовили нашу скудную еду, вместе стояли к колонке за водой и обменивались советами. Мы наконец стали «единым немецким народом», который на протяжении многих лет пропагандировали нацисты.

Первая волна русских хозяйничала свирепо. Грабежи в домах и квартирах стали чем-то само собой разумеющимся, каждое существо женского пола, которое попадалось под руку, от ребенка до старухи, было изнасиловано. Охватывало отчаяние, участились самоубийства, особенно в консервативных семьях, для которых мир рушился. Мы слышали, что Гитлер был мертв, и спрашивали себя: может, это только слух? Но до Гитлера никому не было дела. У нас были другие заботы. О преодолении прошлого никто не думал, мы прикидывали, где взять еду на завтра.

8 мая 1945 года – безусловная капитуляция, во всей Европе остановлены боевые действия. Война действительно кончилась! Как мы желали этого конца! Но наступило ли состояние, которое можно назвать миром? Мы не представляли, что советское присутствие будет таким тяжелым. Становилось реальностью то, о чем мы в последние месяцы войны говорили в шутку: «Радуйся войне, мир будет ужасен».

Русские устроили 8 мая большой праздник по случаю победы и гигантскую солдатскую пьянку. Русская артиллерия давала салютные залпы, воздух всю ночь был наполнен пением и ором. Время от времени на небе появлялись русские "швейные машинки" — маленькие боевые самолеты, которые стрекотали высоко в воздухе и время от времени сбрасывали маленькие осколочные бомбы. Просто для развлечения! В реквизированных квартирах шли пьянки. Немецкие женщины уже добровольно отдавались русским за хлеб и шпапс. Но изнасилований, кажется, при этом ничуть не стало меньше.

Над русскими смеялись. Говорили, что они используют ванны как сортиры, в унитазах же моют картошку. А если срабатывает слив и картошка исчезает, то орут: «Диверсия!» Говорили еще, что они поражались «тряпкам на окнах» (шторами) и «воде из стены».

8 мая мы оставили подвал и переселились наверх. Теперь я почувствовала, что война закончилась, и дальше будет только лучше. И город изменился. Улицы выглядели прибранными, мертвые тела убрали, лошадиные трупы тоже. На нашей улице повесили большой транспарант: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Мне это показалось воодушевляющим.

Источник: "Коллективная память", проект Немецкого исторического музея и фонда "Дом немецкой истории"

Вернуться в спецпроект «По разные стороны победы»