29 марта 2024
USD 92.26 -0.33 EUR 99.71 -0.56
  1. Главная страница
  2. Статья
  3. Когда Восток сошелся с Западом
Политика

Когда Восток сошелся с Западом

Немцы коллективно гордятся тем, что переворот такого масштаба совершился по воле народа и бескровно. Одна нация – два народа с разным менталитетом и идеологией, которые стали одной страной. Но даже 25 лет спустя разница между этими двумя мирами по-прежнему видна.

На вопрос «Где ты был, когда пала Берлинская стена» любой немец ответит, не задумываясь. Ведь самое главное в объединении Германии – это его огромная эмоциональная значимость для немцев, укорененная в большинстве личных и семейных биографий. Например, мой муж Гюнтер, всю жизнь проживший в ФРГ, в те дни «челночил» – ездил к только-только открытой погранзаставе где-то неподалеку от Ротенбурга, встречал там перепуганных и взволнованных «осси», привозил их к себе, кормил, поил, расспрашивал, отвозил обратно, забирал новых, и так несколько дней подряд. Он говорит, что тогда все делали именно что-то такое сумасшедшее, нерациональное. Все происходило как во сне, на волне эйфории. Когда «запахло» открытием границ, Гюнтер нашел номер торгово-промышленной палаты в Эрфурте и через них наугад вышел на одну частную строительную контору в Тюрингии (в малых размерах частный бизнес в ГДР тогда допускался). Еще не успела разнестись весть об открытии границы в Фахе недалеко от Айзенаха, а Гюнтер уже погрузил на прицеп новенький компрессор, отвез его в Тюрингию и подарил своему новому восточногерманскому другу. Наверное, это выглядело наивно и глупо. Но в тот момент такие жесты солидарности всем казались нормальными и естественными. Не только он «отлавливал» «осси» на погранзаставе, но его «отлавливали» и затаскивали в гости совершенно чужие люди в Айзенахе, в Эрфурте. По его словам, в те недели, в ноябре 1989-го, через границу тянулся бесконечный караван «трабантов» (это дешевые гэдээровские автомобили, вроде наших «запорожцев») в сторону Запада. Обратно на Восток тоже шли пешком и ехали люди в надежде прочувствовать этот момент, дотронуться до ранее чужого и запретного, а теперь – своего. У всех было чувство, что вот то невозможное, о чем и мечтать было нельзя, вдруг стало реальностью.

Таких историй очень много. Немцы коллективно гордятся тем, что переворот такого масштаба совершился по воле народа (а значит, каждого человека) и бескровно. Эта гордость понятна еще на фоне другого коллективного чувства: стыда и вины за годы национал-социализма, две мировые войны и уничтожение европейских евреев. Только после объединения немцы снова почувствовали себя полноценной нацией. Кроме того, единая Германия – это экономическая сила, мотор Евросоюза, оплот демократии и, в каком-то смысле, моральная инстанция. Все это повод если и не для гордости (так как понятия «патриотизм» и «национальная гордость» для немцев навсегда негативно окрашены), то как минимум для довольства. Скептиков и критиков единства, конечно, все равно много, даже через 25 лет, но положительное отношение перевешивает.

Ностальгия по прошлому

Тем не менее, конечно, есть те, кто тоскует по ГДР. Это так называемые «остальгики» (от слова «остен» – восточные немцы, и «ностальгия» – по прошлому, по ГДР). В основном, это пенсионеры или безработные в возрасте – те, кто остался за бортом всеобщего подъема. Уровень жизни (пенсий, медицинского обслуживания и т.д.) не сравнить с прежним, а социальный статус утерян. А может, и не утерян, просто жалко прошлого, юности, того, что раньше казалось важным и непреходящим, а в новой жизни отвергнуто, осмеяно или обесценено. Во многом они похожи на наших российских пенсионеров, скучающих по советским временам. Покупают продукты тех самых, родных производителей (например, шпреевальдские огурчики в банках – вкус детства!), смотрят по телевизору музыкальные шоу ГДР 70–80-х годов (их полно по всем каналам). В меню любого восточногерманского ресторана можно найти soljanka. Чем она им так полюбилась? Вообще, все русское и Россия ими романтизируется. А в большинстве восточногерманских школ продолжают преподавать русский язык. Но это уже не «остальгия» – это новый прагматизм.

Есть еще другая группа «остальгиков» – это левые интеллектуалы: социалисты и коммунисты, которых не так уж и мало, кстати, и среди молодежи. Поклонники Маркса, критики капитализма. Мне кажется, как противовес буржуазному истэблишменту они необходимы. Но они – приверженцы радикальных мер, к которым трудно относиться с симпатией. Однако и они тоже – отголосок ГДР.

Фото: Globalsrc=
©Фото: Globalsrc=

Наследие ГДР

При этом и сейчас даже внешне видна разница между Востоком и Западом. В больших городах это чувствуется меньше, в провинции – больше. В том же Айзенахе есть кварталы c довольно обшарпанными домами. До сих пор западные немцы платят налог солидарности в пользу новых федеральных земель, хотя бытует мнение, что многие регионы на Западе за эти годы пришли в упадок и больше нуждаются в помощи, чем Восточная Германия. Например, Рурский регион – ранее один из самых богатых в Европе, центр сталелитейной индустрии. Сегодня там самый высокий процент безработицы по всей Германии. Говорят, молодежь по-прежнему массовым образом покидает восточногерманскую провинцию, уезжает в города – в основном западные. Но и на Западе демографическая проблема стоит остро. Например, в нашем округе Херсфельд-Ротенбург город Бад Херсфельд – единственный населенный пункт, который отмечает прирост населения, хоть и небольшой. Другие города и деревни год от года теряют жителей. В общем, на мой взгляд, бедность, безработица и отток населения существуют отнюдь не только в Восточной Германии.

А вот правый экстремизм – это, похоже, исконно восточногерманский феномен. Недаром наибольшее число поджогов общежитий беженцев, демонстрации ПЕГИДА («Патриотические европейцы против исламизации Запада» — немецкое политическое движение, созданное в Дрездене) и т.п. происходят в новых федеральных землях. На эту тему есть интересное мнение: все это оттого, что ГДР была типичным закрытым государством, монокультурным и монотеистским. В обществе не сложилось традиции мирного сосуществования различных культур и религий. Это тоже наследие ГДР, с которым бороться трудно, особенно в свете новых миграционных проблем.

История как судьба

Вообще для немцев объединение страны – не просто исторический факт, у каждого с этим событием связано что-то личное и особенное, зачастую до сих пор влияющее на их жизнь. Например, наши друзья Мануэла и Конрад закончили институт в ГДР, жили и работали в Лейпциге. В 1988 году они подали документы на выезд в Западную Германию (тогда понемногу выпускали, как в СССР – евреев), не догадываясь, естественно, что через год ГДР не станет. Мануэла рассказывала, что их долго мучили, вызывали на допросы в госбезопасность и грозили отобрать у них четырехлетнего Филиппа и поместить его анонимно в детский дом. В сентябре 1989-го все это закончилось, они неожиданно получили разрешение на выезд и уехали. А в ноябре открылись границы. Мануэла не любит говорить об этом, но, судя по всему, ее родители и братья, которые до сих пор живут в Восточной Германии, так и не простили им до конца этого шага, так и не поняли, как можно было рисковать всем, чтобы уехать из страны.

Другие истории я знаю понаслышке. Например, когда открылись архивы госбезопасности, оказалось, что тысячи самых обыкновенных граждан были неофицальными сотрудниками спецслужб, доносили на друзей, коллег, соседей. Есть потрясающий фильм на эту тему: «Чужая жизнь», получивший, кстати, «Оскара» как лучший иностранный фильм в 2007 году. Там главный герой, офицер Штази, ведет слежку за неблагонадежной богемной парой, драматургом и театральной актрисой. И чем глубже он погружается в эту «чужую жизнь», прослушивает их квартиру, проверяет их связи и т.д., тем противнее он делается самому себе, тем ничтожнее и гаже ему кажется его собственная жизнь. В результате актриса, поддавшись на провокации Штази, что ее уволят из театра и не дадут больше ролей, дает завербовать себя и начинает доносить на своего любовника. Он узнает об этом, и она, не выдержав позора, кончает жизнь самоубийством. А офицер, на глазах которого разыгрывается акт за актом эта драма, полностью теряет ориентацию и веру в систему, которой прослужил всю жизнь. История, судя по всему, очень реалистичная. Такого разветвленного аппарата слежки, как у Штази, не было даже у КГБ. Поэтому я абсолютно уверена, что во многих семьях Восточной Германии это закрытая, но постоянно присутствующая тема.

Фото: Globalsrc=
©Фото: Globalsrc=

Символ праздника

Однако, несмотря на все эти «подводные течения», объединение Германии и особенно его кульминация – падение Берлинской стены – для немцев, безусловно, праздник. Как ни странно, у меня с этим событием тоже связано свое небольшое, но четкое воспоминание. Преподавательница немецкого языка у нас в МГУ, Алла Георгиевна Аринштейн, рассказала нам, студентам, вернувшись в те дни из поездки в ГДР, что нежданно-негаданно стала очевидцем падения Берлинской стены и открытия границы. Она приехала совершенно наэлектризованная и потрясенная атмосферой в Берлине. Рассказывала, как незнакомые люди бросались друг другу в объятия, пили и праздновали на обломках стены днем и ночью. И что ей очень запомнилась кожура от бананов, которой были завалены тротуары в Западном Берлине (это верно, «осси» первым делом покупали и ели бананы – капиталистический фрукт, которого в ГДР было не достать). Тогда я слушала не слишком внимательно, и сейчас, понятное дело, жалею об этом. Но до сих пор, когда речь заходит об объединении Германии, я первым делом представляю себе раздавленную банановую кожуру на тротуаре. Лучшего символа падения ГДР не придумаешь.

Автор – журналист и экономист, с 1992 года живет в Германии

Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «Профиль».

Реклама
Реклама
Реклама