В воспоминаниях этих людей советская школа наверняка занимает уютное место в разделе «ностальгия по СССР». Но они встали и отправились за родниковой крещенской водой, считая, что этого требует их вера и что, поступая так, они способствуют не только собственному нравственному просветлению и физическому оздоровлению, но и подъему с колен своей страны.
Многое в облике нашей страны, включая очереди к крещенским купелям и родникам, вероятно, шокировало бы Ленина, если бы он был жив, как уверяли советские речовки, которые разучивали когда-то люди, стоящие теперь в очереди за святой водицей.
Но после многих лет запрета на традиции нет ничего удивительного в том, что они возвращаются, иногда в причудливых формах, а иногда и в сочетании со следами стокгольмского синдрома по отношению к тем, кто эти традиции запрещал и преследовал.
Можно по-разному относиться к крещенской очереди на родник или, например, к миллионному митингу мусульман, пришедших на прошлой неделе на главную площадь Грозного, чтобы выразить свою любовь к пророку Мухаммеду и ненависть ко всем, кто эту любовь разделить по той или иной причине не готов. Один посмеется, другой поддержит, третий испугается, четвертый проигнорирует. Но факт в том, что мы практически ничего не знаем ни о людях, которые идут к роднику или на митинг в Грозном, ни о тех, кто их поддерживает, или боится, или смеется над ними. Честно говоря, у нас нет понимания, что представляет собой наша страна.
В Грозный на митинг собралось столько народа, сколько вообще никогда не выходило на улицу в России с самого начала 1990-х годов. Число участников — аэросъемка доказывает, что организаторы не преувеличивают, — оказалось сопоставимо с населением Чечни, но там было не только оно. В Грозный ехали из Дагестана, из Ингушетии, из Карачаево-Черкесии, причем не только те, кого, видимо, хотел там видеть Рамзан Кадыров — например, салафиты.
Этот митинг стал иллюстрацией небывалого единства — но каковы пределы этого единства? Мы понимаем, что собравшиеся чтят ислам, но не понимаем, как этот манифестируемый ими факт соотносится, например, с российским гражданством. Что для них важнее — Коран и сунна или российская Конституция? Этот вопрос прямо не зададут социологи ни из ФОМа, ни из ВЦИОМа, ни из «Левада-центра». Между тем именно он является ключевым для понимания: мы по факту живем с этим миллионом верующих в одной стране — или в разных?
Очередь за крещенской водой не так экспрессивна, как грозненские почитатели пророка, но вызывает похожие вопросы. Как должна выглядеть страна в представлениях людей, которые ностальгируют по атеистическому СССР и одновременно с увлечением ныряют в религиозную и околорелигиозную обрядовость? Что для них важней — пригубить крещенской воды или обеспечить своим детям и внукам право на образование, хотя бы не уступающее по качеству тому, которое получили они сами?
Ни у нас с вами, ни у профессиональных социологов, ни у принимающих решения чиновников нет ответов на эти и многие другие вопросы. Как реально выглядит этнический и конфессиональный состав Москвы и Московской области? Сколько человек готовы записаться в ударные группы «Антимайдана»? Те, что готовы, — готовы ли они встать плечом к плечу с теми, кто ходил на митинг в Грозном, или то, что мы видели в Грозном, — это и был своего рода «майдан»?
Принято считать, что Крым и война на Украине укрепили личный рейтинг Владимира Путина и поделили население страны в пропорции примерно 86 к 14 на тех, кто за «Крым наш» и Путина, и тех, кто против. Это как бы создает ситуацию, в которой четырнадцати не остается практически ничего, кроме как признать поражение. Признать — и либо смириться с маршами мусульман, «антимайданами» и нашим Крымом, либо паковать чемоданы и искать на карте мира места с более приемлемым для них моральным, политическим и экономическим климатом.
Но сядьте в вагон метро в час, когда в нем нет давки и можно будет просто поглазеть на пассажиров. Вот этот лысый дядька в дорогих очках с книжкой на иностранном языке — он ведь точно не активист «Антимайдана»? И эта пара двадцатилетних в ярких шапках и куртках, которые с досками спешат на гору кататься и пить глинтвейн, как в прошлом году в Австрии? А те две девочки, что увлеченно обсуждают только что прочитанную «Ночь в Лиссабоне» Ремарка? Уверяю, их будет больше, чем 14%. Хотя других, тех, с которыми вам будет неуютно в одном вагоне, — тоже будет достаточно.
При этом доски, глинтвейн и Ремарк никак не исключают того, что обладатели этих атрибутов в восторге от присоединения Крыма и лично от президента, а ватага гопников в углу у выхода не является группой убежденных политически мотивированных националистов, обсуждающих, где найти ротапринт, чтобы размножить антиправительственные листовки.
Январский опрос «Левада-центра» показал, что 55%, а вовсе не 86% респондентов не видят альтернативы Владимиру Путину. Искать альтернативу лидеру готовы 30%, а его курсу — 18% россиян.
Правда, при всем уважении к российским социологам, за рубежом уже давно относятся к социологическим данным из России с недоверием. Люди, работающие в этой сфере, признают, что качество сбора данных сильно снизилось. Часто вместо больших выборок делаются просто экстраполяции данных компактных опросов, в которых к тому же годами участвуют одни и те же люди.
Кроме того, россияне стали гораздо более закрыты. Работать стало почти так же трудно, как в Чечне во время и после войны. Один из полевых социологов жаловался, что там, где раньше можно было получить 20 готовых анкет, обойдя всего полсотни квартир, теперь приходится обходить почти 400. Вообще-то это отказ общества смотреться в зеркало. А он, как правило, случается, когда не очень хочешь видеть собственное отражение.
Но в этом отсутствии данных есть все же и повод для оптимизма. В России живет 145 миллионов человек, и среди них есть все кто угодно — а не только те, кого показывают по телевизору. Есть и те, кто готов нести ответственность за себя, семью и страну. Кто способен выслушивать другие точки зрения, выбрать те из них, которые являются приемлемыми, и решительно сказать нет тем, с кем соглашаться нельзя. Даже 14% россиян — это 20 миллионов человек. Не так уж и мало, если вдуматься.
