ГЭС в конце туннеля
Четырехкилометровую двойную штольню в сплошной скале ремонтировали, — а лучше сказать, достраивали, — несколько лет, и это вызывало крайнее недовольство горцев. Например, Унцукульский район, прижатый к северо-западному склону Гимринского хребта, все годы ремонта провел в своеобразном тупике. Добраться до него можно было только в объезд, и эта изоляция, возможно, стала одним из факторов нестабильности. Контртеррористические операции в Унцукуле все эти годы шли почти непрерывно.
Даже сейчас, после того, как туннель открыли, а джамаат села Гимры подписал с властями Дагестана формальное мирное соглашение (в обмен на социальные блага, которые, в общем-то, и так полагались муниципалитету, село взяло на себя обязательство решить проблему с «теми, ко в лесу» — при том, что возможности реально влиять на «лес» у села, понятное дело, ограничены), — даже сейчас, после соглашения, в этих местах неспокойно.
Комплекс сооружений стратегической Ирганайской ГЭС (заполнение ее водохранилища в 2006-2008 годах нанесло ощутимый удар по традиционной экономике Унцукульского района, отправив под воду гектары старинных абрикосовых садов) находится под неусыпной круглосуточной охраной. На посту у ГЭС, на который любой, кто едет в горы, попадает практически сразу за туннелем, стоят казанские полицейские. Они стараются сохранять бдительность, но настроены при этом критично — и не столько по отношению к боевикам, сколько к местным властям и собственному начальству. «Рыба гниет с головы», — философски замечает загорелый капитан в пыльной форме. Хотя блок-пост в идеальном состоянии, обеспечена и защита, и бытовые удобства, капитан не скрывает, что очень ждет конца командировки.
В паре километров выше поста, у поворота с трассы на Гимры (это село — легендарная родина двух имамов Дагестана, ведших многолетнюю войну против России в XIX веке — Гази-Магомеда и Шамиля) стоит башня – как раз в память о жертвах и подвигах той старинной войны. Здесь принято притормаживать и произносить короткую молитву. На ограде башни начертано изречение: «Кто думает о последствиях, тот не герой».
Дагестанская классика
Напоминающий доктора Хауса фигурой, лицом и манерой говорить, начальник ботлихской почты Абу Али — по совместительству местный краевед. Раздав поутру задания ответственным и строгим женщинам в почтовом отделении, он с готовностью ведет гостей на экскурсию по средневековым улицам старого Ботлиха.
Экскурсия начинается с любительского музея, который Али собрал у себя дома. Найденные в старых домах и дворах, подобранные в окрестностях, отобранные у старьевщиков артефакты рассказывают многовековую историю села, которое когда-то было центром небольшого феодального владения: «Хан владел всем, что видел», — объясняет Али и обводит рукой горизонт — верхний край огромной чаши высоких гор, окружающих село.
Ботлих — классический дагестанский аул. Его улицы похожи на улицы средневекового европейского городка. Они так же узки, темны, местами перекрыты галереями, местами упираются в лестницы. На узких перекрестках сидят и переговариваются столетние старики. Домики, как на старинных дагерротипах, лепятся террасами друг на друга и на склон горы.
В стенах то и дело попадаются вырезанные в камне арабские надписи и гораздо более древние солярные символы. Главная ботлихская мечеть была построена в 1903 году, а еще одна вообще восходит чуть ли не ко временам исламизации Дагестана. «Но, если говорить по-честному, все это никого не волнует, — сокрушенно говорит Али. — Дома начинают разрушаться, и люди, укрепляя стену, спокойно заливают бетоном старинные петроглифы. Или варят упор для газовой трубы прямо в середине таблички с арабской надписью. По-моему, это и называется варварством».
Ботлих, где, в отличие, к примеру, от того же Унцукульского района, спокойно до такой степени, что гостей приглашают в многодневные прогулки по горам, со своей стариной и своими ландшафтами, мог бы стать туристическим центром. На Андийском Койсу появилась бы турбаза с рафтами для сплавщиков-экстремалов, инструкторы водили бы желающих на трекинги и скальные занятия. Но пока это выглядит, к сожалению, несбыточной мечтой: спустя 15 лет после войны имидж Дагестана все еще таков, что о потоке туристов все еще можно только мечтать.
Не в фокусе
У Чимчары редкое имя — старинное, еще доисламского происхождения. Чимчара владеет в Ботлихе водяной мельницей. Отведенная вода горной речки, как и 500, и 1000 лет назад, крутит два каменных жернова, перемалывающих ореховую пасту — урбеч. Урбеч хорош с медом и чаем. По консистенции и вкусу он напоминает горький шоколад. Кроме каменных жерновов в Ботлихе есть современная линия для консервации, но спрос не особенно велик. О том, что такое урбеч, мало кто знает за пределами горного Дагестана. Чимчара дарит всем гостям по коробке с урбечом в расчете на расширение рынка посредством сетевого маркетинга.
За пределами горного Дагестана вообще мало кто знает о том, как там устроена жизнь. Ботлих на пике «славы» оказался в связи с военными событиями августа 1999 года. Местным жителям немного обидно, что через 15 лет они практически забыты, но в то же время явно не хотелось бы снова оказаться в фокусе внимания так, как это произошло 15 лет назад.
Ландшафт, тот самый, что хан когда-то видел с террасы своего дома, ничуть не изменился. Окружающие село горы немного понижаются к северо-востоку, в направлении долины реки Андийское Койсу. Одна из самых высоких стен котловины — хребет, который отделяет Ботлих от Чечни. В безоблачную погоду на этой желто-серой стене видна белая ломаная черта дороги, серпантином поднимающейся на перевал Харами, через который 15 лет назад пришла война.
«Не верится, что уже 15 лет прошло», — улыбается, глядя из-под руки на дальние села, домики которых карабкаются по склонам навстречу свисающим с гор косматым облакам, депутат ботлихского сельского собрания Магомедкамиль Нурмагомедов, тогда — участник ополчения.
Трагедия все равно постепенно забывается. Жителям разрушенных в ходе боев сел давно выплачены компенсации, причем некоторым не по одному разу. Несчастное село Тандо, которое полностью сравняли с землей федеральная артиллерия и авиация, заново отстроилось чуть ниже по склону горы, хотя шесть или семь семейств предпочли остаться и обустроиться на родном пепелище.
Гости из-за перевала
Горно-стрелковая бригада федеральной армии, которую разместили в Ботлихе через пять лет после событий, постояла-постояла, да и ушла. Теперь местные жители поговаривают, что вводили сюда горных стрелков не во избежание рецидивов 1999-го года, но ради подготовки к большой войне с Грузией. А когда ушел Саакашвили, и с Грузией более-менее наладилось, то и бригаду убрали.
Строительство городка в свое время вызвало активный протест местных жителей. Не потому, что они были против федеральных военных, а потому, что в ботлихском высокогорье и без военных не хватает земли. После ухода бригады в городке некоторое время стояла часть кадыровцев (формально — внутренние войска МВД РФ, укомплектованные в Чечне, фактически — формирования, подчиненные лично главе Чечни Рамзану Кадырову).
Всем понятно, что Чечня за перевалом Харами сейчас совсем не та, из которой пришла война. Многие водители, пока Гимринский тоннель был закрыт, и вовсе предпочитали ездить в Махачкалу через перевал Харами, Ведено и Хасавюрт. Дорога там не в пример лучше, беспредела ГАИ нет, ночью все освещено, да еще и на обочинах чисто, как в Австрии.
Но память о событиях 1999-го года, которые как минимум посеяли между ботлихцами и чеченцами определенное недоверие, все равно мешала нормальным отношениям с кадыровцами. Кадыровцы хотели пользоваться тем, что в Ботлихе нет никаких теперешних чеченских строгостей, но в Ботлихе есть свои представления об этике, и они тоже достаточно жесткие. Дело доходило до драк, в которых местная молодежь несколько раз одерживала верх над вооруженными чеченцами, и в итоге кадыровцев вывели. Теперь в городке вместо горно-стрелковой бригады — учебный центр военной разведки. Прикомандированного и местного персонала в нем вчетверо меньше, чем было в бригаде. На школу детей у командировочных сотрудников еще хватает, а вот детский сад в городке уже стоит пустым — хотя он очень пригодился бы селу.
Бригадное наследство
Военный городок должен был не только прикрыть Ботлих от любых возможных внешних опасностей, но и всерьез улучшить там качество жизни: снабдить райцентр газом, построить очистные сооружения и мусоросжигательный завод.
Но с газом вышел анекдот. Его провели во все близлежащие села, а на торжественный пуск в Ботлих пригласили Владимира Путина. Ради его приезда притащили емкость с газом, вывели из нее кран, который и зажгли в присутствии главы государства. Спустя несколько лет во многих домах Ботлиха газа все еще нет, хотя желтая труба газопровода змеится по средневековым улицам. «Качество сварки оказалось таким плохим, что пускать систему в работу нельзя», — пожимает плечами депутат сельского собрания Муртуз Гасангаджиев.
С очистными сооружениями тоже не все гладко. Районная администрация за подряд на строительство согласовала такую схему, по которой выходит, что большая часть села, как и раньше, обходится без очистки сточных вод.
Похожая история и с мусоросжигательным заводом. Его пустая коробка стоит на величественном фоне высоты Ослиное Ухо, за которую несколько дней сражались с боевиками федералы и ополченцы. В пустые цеха, судя по обильным следам на полу, заходят печальные ботлихские коровы. Рядом дымится и тлеет горящая свалка. «Завод практически сдали, оставались пусконаладочные работы, — рассказывает Магомедкамиль Нурмагомедов. — Но акт приема-передачи так и не был подписан. Его просто бросили со всем оборудованием, а оборудование, потом, естественно, украли».
Модернизация и мигранты
С заводами Ботлиху вообще не везет. В 1974 году советские специалисты по планированию и логистике поставили в горном дагестанском селе завод радиодеталей. Он героически пытался выжить еще 4 года назад. Воодушевленные модернизаторским порывом Дмитрия Медведева, энтузиасты поставили в углу огромного пустого цеха линию по производству энергосберегающих ламп. Но спрос на них оказался меньше предложения, и теперь высокотехнологичное советское наследие окончательно заброшено.
Это не мешает радиозаводу быть эпицентром конфликта. Во времена распада колхоза в Ботлихе земли, на которых стоял завод, как и часть территории районной больницы, оказались распроданы.
Эксперты вполголоса обсуждают версию, согласно которой крах советской власти возродил архаические сословные представления. Чтобы не вызывать протеста у семей потомков подневольного сословия, не имевшего своих участков, при стихийной реституции бывших колхозных земель этим семьям нарезали участки, которые до прихода большевиков считались общинной собственностью — как раз в районе радиозвавода и больницы. Но потомки подневольных не обладали крепким самосознанием потомков свободных ботлихских общинников и поэтому по-быстрому продали свои участки. В итоге вокруг завода и больницы располагается анклав мигрантов, который в Ботлихе по советской привычке называют «микрорайон».
Молодежь старого Ботлиха регулярно дерется с молодежью микрорайона, потому что его жителей считают «понаехавшими»: «Это жители сел района, — объясняет Муртуз Гасангаджиев. — Их можно понять: в райцентре жить, конечно, удобнее, чем в селе, но их становится все больше, а культура у них совсем другая. Во время событий 1999 года все они уехали из Ботлиха, никто не остался защищать его. В этом году из 89 выпускников школы на микрорайон приходится уже 59 — две трети. Мы здесь очень хорошо понимаем москвичей».
Гунны и Рим
С некоторой натяжкой эту историю можно считать этнической: ботлихцы, чувствующие себя отдельным народом, считают чужаками даже соседей по району. А руководство Дагестана, наоборот, склонно считать все уникальные маленькие народы андийской группы частью большого аварского этноса. Аварцев в России, по последним данным, 720 тысяч человек. В Ботлихе подозревают, что многие сложности и неприятности с инфраструктурой — так и не запущенный газопровод, история с мусором и очистными, — связаны как раз с тем, что аварцы, самый крупный этнос Дагестана, к которому принадлежит и Рамазан Абдулатипов, не слишком благожелательно относятся к ботлихской любви к самостоятельности.
Основа экономики Ботлиха — абрикосовые сады. Из всех жителей Северного Кавказа именно садоводы меньше всех склонны к миграции в города — слишком много труда нужно, чтобы дело поколений предков продолжало жить. Ботлих — одно из немногих мест в дагестанских горах, где проблема не в оттоке населения, а, наоборот, в его росте за счет приезжих. Действительно, как на равнине. Или как в Москве.
Бродя по развалинам старинных укреплений, ботлихцы, с присущей горцам патетикой, сравнивают «понаехавших» с гуннами, а свое село — с Римом периода упадка. Пожалуй, если чуть увеличить перспективу и увидеть в Ботлихе не только село в Горном Дагестане, а часть огромной страны, которая 15 лет назад вступила здесь в бой за собственное выживание, будет непросто отделаться от этой римской аналогии.
