- Мария, детей с ОВЗ (ограниченными возможностями здоровья) и сирот у нас – предостаточно. Вы занимаетесь с ними по своим авторским методикам, и эти дети возрождаются к нормальной жизни. Как Вам, известному художнику пришло в голову заняться таким, невероятно трудным делом?
– Я родилась в творческой семье: мама-художник-портретист, брат композитор. С детства в доме царила атмосфера творчества: детские спектакли, капустники, разрисованные нами двери, шарады, конкурсы, фисгармония… После окончания Суриковского института в 1978 году, я сразу пошла преподавать в знаменитую художественную школу Краснопресненского района, где разрешалось работать по собственным методикам. И мне, учившейся в вузе по чисто академической программе, захотелось придумать что-то интересное. Все мои разработки опирались на то, что было у меня в детстве.
Потом, еще до рождения сына, я пошла работать в Школу для детей с нарушениями речи компенсирующего типа. Это был Учебно-воспитательный комплекс (УВК): детский сад и начальная школа. И на основе работы с этими детьми родилась моя первая книжка «Игры на листе бумаги. Открой в себе художника». После 90-х, почти 15 лет я проработала в открывшихся тогда государственных медико-социальных центрах, которые были в каждом районе. Сначала – в останкинском Центре «Феникс», где трудились психологи, а я была методистом. Там пошли семейные проекты, из которых родилась моя книжка «Семейная палитра». Потом меня пригласили в Центр Пресненский. Программы прошли тысячи семей, это были детские сады и школы. А еще в той книжке есть раздел семейных программ для детей с особенностями развития и их близких.
- А почему это теперь называется арт-терапией?
- Потому что это терапия с помощью искусства. Когда я увидела ребят, с которыми занималась в УВК для детей с нарушениями речи, то подумала: а вдруг я могу как-то им помочь? И все задвигалось. По итогам той работы, в 2002 году вышла моя книжка «Каждый ребенок – художник». И там есть целый раздел «Работа с ритмом». Я придумала игровые упражнения для развития речи, за которые меня до сих пор благодарят логопеды. Там дети, которые почти не говорили, смогли озвучивать свои мысли в определенном ритме: рисуют кружок, кружок, кружок, а потом – кружок большой и маленький. Вначале делается рисунок этих фигур, а потом начинается цветовой ритм. Допустим, участвуют три цвета. А фигуры две.
Мы с коллегами мечтали создать арт-терапевтический Центр, где бы ребенок, позанимавшийся с художником, переходил в театральную терапию, данс-терапию, музыко-терапию.
- Мечта осуществилась?
- Нет, увы. Сейчас по-прежнему, все сами по себе, никто не объединяется.
- А как Вы оказались в Пушкинском музее?
- В 2000-м году Ирина Александровна Антонова пригласила меня в Пушкинский музей на арт-терапию. Я уже была человеком, с большим опытом такой работы. Отдел эстетического воспитания детей и юношества «Мусейон» существует с 2006-го года. Мы занимаемся арт-терапией с детьми и взрослыми. Группы разные: дети с ментальными особенностями (с синдромом Дауна, проблемами аутизма, другими психологическими проблемами), дети, попавшие в трудную жизненную ситуацию из детских домов Москвы и Подмосковья. Кроме того, я много лет веду группу пенсионеров. Это проект Ирины Александровны, которая называла их «людьми третьего возраста». Сначала это были ее лекции, а я вела живопись. Он назывался «Живопись – источник жизни». Потом, в связи с пандемией, я сделала онлайн-проект «Музей-квартира Эдуарда Штейнберга в Тарусе» (филиале Пушкинского музея), поскольку летом я там живу. Человек десять выполняли художественные задания, связанные с предметами из музея-квартиры Штейнберга.
– В чем отличие Вашей работы в реабилитационных центрах от деятельности в Пушкинском музее?
- Тут совсем другое направление – музейная педагогика и арт-терапия. Цель – включить таких детей в искусство, показать им, как оно рождается и создать для них дружелюбную, целебную среду, в которой бы они лучше развивались. Их привозят благотворительные фонды, Центры реабилитации, психологические Центры.
- Чем искусство помогает таким детям?
- Мне как художнику важно, чтобы они научились понимать искусство. Но этим детям нужна помощь для понимания важных вещей, которые их окружают в реальной жизни. И первое, к чему я стремлюсь – через великие произведения искусства объяснить элементарные вещи: что такое верх, что низ, что впереди, а что – сзади. То есть даю простые ориентиры для их повседневной жизни.
- Сколько народу прошло через ваши занятия?
- Колоссально много. Главное, что эти дети в итоге любят музей, им здесь хорошо, и они приезжают к нам из года в год.
- Мне кажется, что нынешним детям проще понимать современное искусство, чем классику…
- Конечно, нет. Как эмбрион проходит разные стадии развития – то он комар, то лягушка, а потом превращается в человека, так и ребенок, находясь в художественном музее, должен пройти все стадии. Сейчас очень модно, не зная ни Ассирии, ни Египта, сразу рисовать абстракцию, делать инсталляции. Ребенок изначально занимается этим, не представляя, какое до этого было великое искусство. На самом деле, если он будет понимать, как в Греции выводили узоры в стиле геометрии, ему будет яснее, как это происходит в современном искусстве.
- Как строятся Ваши занятия в Пушкинском, сколько их бывает?
- Обычно это 5-6 занятий в течение учебного года. Важно понимать, какая группа приедет, какого возраста будут посетители. В зависимости от этого меняются темы и направления занятий. Материал черпается из экспозиции музея.
Темы должны быть добрыми, понятными, нести позитивный заряд. Каждое занятие делится на путешествие по музею и работу в творческой студии. Потом – чаепитие. Ребята с одинаковыми проблемами общаются, смотрят рисунки друг друга. Это очень важно: они чувствуют, что не одни такие в этом мире.
Педагог, ведущий занятия задает вопросы, помогающие раскачать детей. Рядом мамы, тьюторы, которые будут потом напоминать детям слова и понятия, о которых им рассказывали.
- Чем принципиально отличаются такие занятия от обычных экскурсий и уроков рисования?
- Всем! Это необычная экскурсия по музею. Разница и в количестве детей: их максимально – 12. Ребят с проблемами аутизма – может быть и трое (плюс мамы). Время – 20-30 минут. Рисование, которое потом следует – это более долгая вещь: мы переходим в студию, где уже подготовлены краски и другие материалы для творчества.
Все начинается с создания сценария: что и сколько мы смотрим (это один или три экспоната). Мы потихонечку ходим, и главное, я показываю им то, что потом поможет в рисовании. Даю совсем другую информацию, чем на обычной экскурсии. Отличается она и темпом, и словами, и степенью внимания к каждому: у всех детей есть бейджики с именами, и я обращаюсь лично к каждому. Тут другая методика.
Многие дети побаиваются рисовать: вдруг их будут оценивать? Но в искусстве не бывает однозначных побед или поражений. Есть множество удачных решений. Поэтому ребенок раскрепощается и не боится творить.
- Расскажите о темах, которые вы затрагиваете. Чем отличаются занятия с детьми с разными особенностями здоровья?
- Все начинается с обзорной экскурсии. Я объясняю, что такое художественный музей, что такое скульптура, архитектура, живопись. Показываю по одному экспонату. А потом, приходя в студию, даю простое задание по рисованию, чтобы они сами побыли в роли художника.
При выборе темы, всегда надо учитывать, какая группа приедет. Например, для детей-сирот важней всего – тема будущего. Поэтому, работая с ними, я часто говорю о профессии реставратора Тут, в качестве терапевтической задачи для меня важна идея восстановления. Когда наша тема – Греция, я показываю им разные керамические вазы и их форму. Рассказываю, какие элементы есть у любого сосуда. Демонстрирую амфору, кратер, килик и узоры, их украшающие, зная, что они потом их будут рисовать. И тут снова важно говорить о восстановлении, реконструкции, об их возможной будущей профессии. А потом, в студии, они создают вазу с простыми геометрическими узорами. Каждый рисует свой, а потом все соединяется в одной вазе.
Или: для сирот терапевтической является тема вечной жизни. В залах Египта мы рассматриваем амулеты и обереги, жуков-скарабеев. Эти знаки показывают, что можно прожить еще несколько жизней. И они будут другими. Как это ни странно, тема Египта и загробной жизни превращается в свою противоположность. Приходя потом в студию, они с удовольствием рисуют обереги, амулеты и забирают их на память.
Дети с ДЦП с удовольствием осваивают тему движения человеческой фигуры. Однажды в Пушкинском проходила выставка японской гравюры, где были сюжеты про самураев, которые погибли, защищая своего хозяина. Движения фигур самураев были очень интересными. И я, на этом примере, стала показывать, как из отдельных частей мы компонуем фигуру человека в движении. В результате, дети нарисовали потрясающих воинов. А потом я предложила придумать свой иероглиф и расшифровать его. Были такие: с одной стороны написано все плохое про самурая, а с другой начертаны слова «добро» и почему-то «долголетие».
- А в чем особенность работы с детьми с синдромом Дауна?
- Они с удовольствием занимаются: активные и доброжелательные, на вопросы отвечают даже те, кто с трудом говорит (звуки сливаются). В залах музея собираются посетители послушать, как эти дети участвуют в занятиях. Они дружат, нас обнимают. Но главное, что они фантастически рассматривают эти картины, и это рождает у них массу эмоций и чувств! Важно, что они ощущают себя участниками культурного процесса, и я даю им возможность высказаться в такой обстановке.
- А натюрморты, пейзажи ваши дети пишут?
- Конечно! Я вожу группы по музею и показываю им знаменитые голландские натюрморты ХYII века, и мы смотрим, что в них повторяется, а что – нет, из каких материалов сделаны предметы на холсте. Серебряная посуда, стеклянные бокалы, шелковые салфетки... Так я готовлю их к рисованию натюрмортов в студии. Часто даю по этой теме и Матисса. У него чистые яркие цвета. Владик из детдома, который раньше перерисовывал куколок из Интернета, вдруг выдал выдающийся натюрморт. Невероятно раскрылся. Это ребенок с трагической судьбой, которого несколько раз усыновляли, но потом возвращали в детский дом.
Или – пейзаж. Показываю «Кувшинки» Моне. Разбираем, какая тут погода, время года, почему художник выбрал квадрат, а не прямоугольник; как расположен мостик, а как – кувшинки. Состояние покоя, близко-далеко, главные предметы – второстепенные. А в студии даю задания: нарисуйте, как этот пейзаж будет выглядеть осенью, зимой. И дети понимают, что могут создать свое произведение. Им это важно.
-Вы видите, как меняются дети в процессе занятий?
- Конечно. Ребенок из детского дома в музее может показывать свое равнодушие, отходить в сторону, не участвовать в занятии, а в студии оказывается, что он все видел, слышал и сделал прекрасный рисунок. Или, бывает, что ребенок, пришедший в капюшоне и сидевший с закрытыми глазами, надвинув его пониже, в конце концов скидывает его и начинает участвовать в процессе. И оказывается, что под капюшоном – девочка, с распущенными красивыми волосами. Когда дети чувствуют дружеское к себе отношение, уважение, когда ими никто не манипулирует, они вступают в диалог и с педагогом, и друг с другом, и с искусством.
- Мне кажется, самое главное – как взрослые относятся к таким детям. Если нет контакта, нет доброго отношения, он никогда не раскроется.
- Безусловно. Это описано в моей книжке «Путешествие во времени в пространстве музея». В 2011-м году был большой проект с детьми из приюта «Красносельский», которых потом распределяют по детским домам. Два года их возили ко мне на занятия, и ЮНИСЭФ предложил написать книгу по итогам такой работы. Я назвала каждую главу не именами художников, а названиями детских работ. К примеру, «Проход в рай», когда ребенок, перевернув вазу в натюрморте, сказал – посмотрите, это же проход в рай (шаг прозрения этого брошенного мальчика). Там есть и глава «Букет цветов под снегом». Мы тогда смотрели керамику доколумбовой Америки в виде фигурок разных животных. А в студии дети рисовали разные сосуды. Так вот, в этой группе были дети-мигранты. Мавлуда закрасила цвет своей вазы черным, сделала белые точки (наверное, это снег?) и нарисовала маленький букетик посредине. Я спрашиваю: а что это у тебя? И она говорит: «это букет цветов под снегом, но он никогда не замерзнет». Это боль и надежда этой девочки.
- Что для вас главное в арт-терапии?
- Главная цель – пробуждение этих детей. Я помогаю им выразить себя средствами искусства, многое узнать о людях, с которыми они живут, о пространстве (близко-далеко-высоко), времени года, выражении лиц. Это масса понятий, необходимых для жизни, для ориентации в пространстве.
Когда-то, до Музея, моя методика так и называлась: «ориентация в пространстве». Это ориентиры цветовые, пространственные и этнические… Огромный комплекс задач, необходимых для жизни в социуме.
