Чудовищные военные расходы заставили царское правительство включить на всю мощь «печатный станок» – с июля 1914‑го по февраль 1917‑го количество бумажных денег в России увеличилось с 1,6 млрд до 9,1 млрд руб., почти в шесть раз! «Бумажная» инфляция неизбежно деформировала и металлическую монетную систему – из-за роста цен возник дефицит серебряной и медной мелочи. Столичный монетный двор уже не справлялся с огромными объемами чеканки копеек, и с 1915 года царское правительство даже заказало изготовление 10- и 15‑копеечных монет в Японии из дешевого китайского серебра.
Не лучше обстояла ситуация и с медью, к тому же, в отличие от серебра, этот металл постоянно требовался военной промышленности во все возрастающих объемах. Полную серию всех номиналов царских медных копеек последний раз отчеканили в 1915‑м, в следующем году из-за инфляции прекратили выпуск полушек, мельчайших монет в полкопейки и четверть копейки. Этот номинал существовал еще со Средних веков, но Мировую войну не пережил.
Впрочем, ту войну не пережили вообще все копейки в привычном виде – царское правительство в итоге начало их не чеканить, а печатать на бумаге. Бумажные копейки ввели в оборот 25 сентября 1915 года. Сначала их печатали на оборудовании для почтовых марок, они и выглядели как привычные марки для наклеивания на конверт с лишь незначительно измененным дизайном. Но вскоре их стали печатать как полноценные купюры – под именем «казначейские разменные денежные знаки» они выпускались номиналами от 1 до 50 коп.
В отличие от бумажного рубля, такие бумажные копейки было куда легче подделать – уже к началу 1917 года рынок наводнили фальшивки, изготовленные как преступниками, так и германскими спецслужбами. Однако немецкие подделки имели одну характерную деталь – оборот подлинных бумажных копеек содержал мелкую надпись «Имеет хождение наравне с медной монетой», тогда как на немецких подделках стояло: «Имеет хождение наравне с банкротством монеты». Такие бумажные копейки были не только фальшивыми деньгами (малограмотные крестьяне не различали правильную и искаженную надпись), но и настоящим психологическим оружием, подрывавшим доверие к денежной системе России.
Но быстрее, чем любые фальшивки, это доверие подрывала инфляция. Если накануне войны в Российской империи объем денежной массы был обеспечен золотым запасом аж на 101,8%, то к началу 1917‑го соотношение золота к бумаге составляло лишь 16,2%.
Формально бумажный рубль за три года войны обесценился в 6–7 раз, но запас прочности огромной империи, а также набранные за рубежом многомиллиардные кредиты притормозили падение. К началу 1917 года покупательная способность рубля внутри страны понизилась лишь в четыре раза, а валютный курс на внешнем рынке и того меньше – всего до 56 довоенных копеек. Относительная устойчивость рубля объяснялась просто: при объеме бумажной массы около 9,1 млрд руб. сумма набранных за три года войны иностранных кредитов к началу 1917‑го составила 7,3 млрд. Общая же задолженность государства перед кредиторами, по подсчетам специалистов царского Минфина, к февралю 1917‑го достигала 20 654 959 833 рубля!
Фактически царское правительство отодвигало неизбежный финансовый кризис в будущее, на послевоенное время. Такая политика финансирования войны, балансируя на грани дефолта с гиперинфляцией, имела бы резон, сохрани монархия в стране внутреннюю стабильность и дееспособное управление. Однако в феврале 1917 года именно этого и не хватило.
