Почему слава и доблесть Александра Невского до сих пор не дают покоя ненавистникам русской истории

Совсем недавно наша страна прошла тяжелый период шельмования великих исторических персонажей. В этом плане Александру Невскому, можно сказать, повезло. Образ прославленного в веках князя, защитника Русской земли, устоял и в лихие 90-е (19-е место в социологическом опросе 1994 года), и победил в известном проекте федерального телеканала «Имя России» в 2008-м. С 2010 года можно говорить и о государственном признании заслуг князя, когда орден Александра Невского вновь вошел в систему государственных наград Российской Федерации с обновленными статутом и описанием.

Однако в научной литературе проблема решается не столь однозначно. С 80-х годов прошедшего столетия Александр Невский становится объектом непрекращающейся критики. Первая волна нападок на князя имела целью принизить значение его военных и государственных достижений. Именно таковы были претензии к Александру одного из ведущих историков-славистов Великобритании Джона Феннела, высказанные им в книге «Кризис средневековой Руси. 1200–1304», вышедшей в свет в 1983 году в Лондоне и переизданной в СССР в 1989-м.

Далее последовали публикации М.М. Сокольского, И.Н. Данилевского, А.Н. Нестеренко, в которых задача ставилась шире – развенчать устойчивый миф о князе Александре Ярославиче, и вот уже не рядовой исследователь какого-нибудь НИИ, а известный ученый, действительный член Российской академии наук, директор крупнейшего академического института Ю.С. Пивоваров во всеуслышание заявляет в 2008 году буквально следующее: «Тот же Александр Невский – одна из спорных, если не сказать смрадных (выделение мое. – Г.А.) фигур в русской истории, но его уже не развенчаешь».

Понятие «смрад» с именем этого академика теперь связано неразрывно. И Александр Невский здесь ни при чем. Дым и смрад – это все, что осталось от уникальной коллекции научной информации и исторических источников, сгоревших вместе со зданием возглавляемого Пивоваровым ИНИОН РАН в 2015 году. И все же приходится констатировать: вирус, призванный низвергнуть Александра Невского с пьедестала национального героя, запущен. Развенчиванию его авторитета посвящены многочисленные ролики растущего по экспоненте числа блогеров и псевдоисториков-реконструкторов.

В поисках героя

Во всем мире идея национального героя служит великой задаче – консолидации нации. В нашей стране можно рассорить любой коллектив или аудиторию, подкинув им для обсуждения тему о героях отечественной истории. В пантеоне французских героев найдется немало злодеев, по сравнению с которыми, скажем, низвергнутый 30 лет назад Феликс Дзержинский (между прочим, давший хлеб и приют 5 миллионам беспризорников) покажется едва ли не ангелом. Тогда почему же во Франции или в любой другой стране Западной Европы национальных героев чтят даже тогда, когда общеизвестный «компромат» на них явно перевешивает их заслуги, а Россия не в состоянии отыскать таковых, имея при этом такую героическую историю?

При всей дискуссионности последнего тезиса ответ представляется очевидным. Западная цивилизация достигла консенсуса в главном – все общество, все его социальные слои, бедные и богатые, успешные и неудачники едины в признании незыблемости цивилизационного выбора, сделанного их предками несколько столетий назад, в ходе так называемых буржуазных революций. Его основы лежат в ценностях либерализма, предполагающих рынок в экономике, демократию буржуазного толка в политике и неприкосновенность частной собственности. Недавнее чествование юбилея русской революции 1917 года наглядно продемонстрировало, что в России такой консолидированный выбор, несмотря на падение Советского Союза, все еще не сделан и Гражданская война, начавшаяся более чем 100 лет назад, пусть и в холодной фазе, все еще далека от своего завершения. Именно поэтому современное российское общество не в состоянии прийти к согласию в вопросах о своих героях. Это все еще герои с той или иной стороны. Но, казалось бы, при чем здесь князь, живший задолго до революционных потрясений? Для ответа на этот вопрос необходимо разобраться в сути предъявляемых ему претензий. В обобщенной форме они сводятся к следующему:

• не был великим полководцем, поскольку и Невская битва, и Ледовое побоище – не более чем мелкие приграничные стычки, в которых ни Тевтонский орден, ни шведские ярлы участия не принимали. Следовательно, экспансию крестоносцев (если таковая вообще была) остановил не он, а князья литовские;
• не был великим государственным деятелем, поскольку участвовал в войне с братьями, разорял русские земли, натравил на брата Андрея Неврюеву рать и вообще несет ответственность за торжество «деспотических традиций управления Северо-Западными землями Руси, заложенных его предшественниками», и «фактически положил конец действенному сопротивлению русских князей Золотой Орде на многие годы вперед»;
• не был великим дипломатом, сделал неверный выбор в поисках стратегических союзников, отвергнув помощь Запада, и тем самым предопределил историческое отпадение Руси от западноевропейской цивилизации;
• был беспрецедентно жесток, даже по меркам Средневековья, в расправе над противниками своей политики.

Разобраться в этих обвинениях непросто и профессиональному историку. Поиск ответов неизбежно выводит на наиболее значимые проблемы начальных этапов российской истории, каждая из которых, в свою очередь, не имеет универсального решения в фундаментальной науке. Однако мы попробуем…

Особенности русской общины

Монгольское нашествие, безусловно, важный рубеж отечественной истории. Слишком разными по базовым характеристикам перед нами предстают общество и государство в предшествующий ему и последующий периоды. Тем значительнее по последствиям роль государственных мужей, деятельность которых приходится на переломные эпохи.

Александру Невскому и его современнику князю Даниилу Галицкому пришлось брать на себя ответственность за, может быть, самый важный исторический выбор России: можно ли выстоять в одиночестве, где взять ресурсы для экономического восстановления и национально-государственного возрождения, как получить помощь извне с минимальными рисками для суверенитета, кто из геополитических центров силы и окружения (Латинская и Никейская империи, Орда, Ватикан и рыцарские ордена, католические страны Европы, нарождающееся Великое княжество Литовское) может стать наиболее надежным союзником?

Решение всех перечисленных проблем и каждой в отдельности судьбоносно. Выбор неминуемо скажется на базовых принципах общественного и государственного устройства и в конечном счете на исторической судьбе народов России. Но чтобы правильно оценить, какое наследство необходимо было сохранять, а от чего в новых исторических условиях, возможно, и следовало бы отказаться, необходимо охарактеризовать принципиальные особенности становления и развития древнерусской государственности.

Изначально цивилизации восточных славян был присущ ряд специфических черт, несвойственных народам и государствам Западной Европы. В отличие от стран Запада, на Руси феодаль­ная собственность складывалась не на основе вассально-ленных отношений, а в результате перехода верховной собственности на землю от племени к госу­дарству. Такая форма феодального способа производства получила в отечест­венной историографии определение государственного феодализма. При этом княжеский, а позднее царский и даже императорский домен никогда не совпа­дал с землями, находившимися в государственном пользовании. Разными на Востоке и Западе Европы были и формы участия «гражданского коллектива» в общественной и политической жизни своих государственных образований.

Кровнородственная община у некоторых германских племен сохранялась вплоть до образования у них государства (например, так было у бургундов, вандалов, лангобардов и некоторых других), а с возникновением последнего исчезла, не оставив самым широким народным, в первую очередь крестьянским, массам никакой структуры для отстаивания своих интересов перед наступлением ко­ролевской власти и владетельных сеньоров. Соседская община у франков оказалась более живучей и некоторое время со­хранялась в рамках раннефеодального государства, но кри­сталлизация здесь аллода (частной собственности на землю) вызвала столь мощное общественное расслоение в дерев­не, что насаждение иерархичной вассально-ленной системы нашло социаль­ную опору на самых низовых ступеньках общественной пирамиды.

Устойчивой, причем на протяжении тысячелетий, оказалась лишь славян­ская территориальная община. Возникнув в глубокой древности и дожив до коллективизации XX века, она самим фактом своего существования отвергала все крупные обществоведческие и исторические школы, претендующие на оригинальность оптики своих методологических подходов. С позиций каждой из них, от эволюционизма и марксизма до структурализма и постмодернизма, любой институт первобытной эпохи, в том числе и территориальная община, должны были кануть в Лету с образованием высшей формы социальной организации людей, а именно: государства. И остается только недоумевать по поводу того, что мимо очередного и, безусловно, самого великого «Имени России» – крестьянской общины прошла и историческая наука, и почти вся великая русская литература.

С другой стороны, удивляться не приходится: в XIX столетии российские помещики узнавали о том, что закрепощенные ими крестьяне живут не сами по себе, а в общине, не из практики общения с ними, а из книжек немецких профессоров, искренне умилявшихся такой «этнографической прелести» русских аборигенов.

А между тем более чем тысячелетняя устойчивость территориальной общины восточных славян и есть ведущая особенность и специфика России, поскольку вплоть до начала ХХ века она объединяла до 90% населения страны и никогда (!) не признавала частную собственность на землю. Отсутствие аллода, ежегодные переделы создали оптимальные условия для формирования уникальной системы общинного, т.е. народного самоуправления, позволяющего не только находить пути к согласова­нию интересов через систему многоуровневых собраний, но и организовывать эффективный контроль за их соблюдением со стороны как выборной земской администрации, так и пришедшей извне княжеской власти, а впоследствии – и противопоставленного обществу государства.

В конечном счете сохранение традиций общинного и местного самоуправления вплоть до эпохи петровских преобразований дало возможность «Земле» отстаивать свои корен­ные интересы, несмотря ни на какие политические коллизии и «смуты». Именно эта традиция служила источником возрождения Отечества в роковые периоды его истории и по существу и является подлинной демократией.

Заметим, что в домонгольское время во всех обще­ственно-политических центрах восточных славян процесс формирования госу­дарства еще был далек от своего завершения. Слишком зыбкими, неустойчи­выми как по политическому типу, так и по размерам занимаемой территории были княжества и республики периода так называемой феодальной раздробленности. Причины подобной подвижности определялись разными условиями взаимодействия общества и власти в отдельных регионах страны. Изначально, с момента расселения в пределах Восточной Европы, славянские общественные объединения (каждые из которых занимали огромную территорию, как правило, боль­шую, чем у любого государства Западной Европы) объективно стремились к самостоятельности и политической автономии.

Этому способствовали два мощных фактора. Все они строились снизу вверх – от общины к племенам, а затем и к более широким общностям – и имели четко определенную, демократичную общественную структуру, основанную на развитых принципах самоуправления. Земледелие, натуральный тип хозяйствования, являвшиеся ос­новой их экономической жизни, также не способствовали политической консо­лидации. Внешнее единство Киевской Руси поддерживалось внутренней родовой соподчиненностью правящей княжеской династии. Но иерархия между старши­ми и младшими князьями ставила в неравные условия в принципе равные, нарождающиеся снизу государственные образования восточного славянства. По­этому независимая княжеская, государственная власть рано или поздно должна была появиться в каждом из них.

От раздробления к единству

В конечном итоге размер и политический тип этих обособленных суверенных государств, а к моменту нашествия их число перевалило за десятки, зави­сели от исхода борьбы между стремящимися к усилению своей власти предста­вителями княжеского дома и эффективностью противостояния им институтов земского, общинного самоуправления. Магистральная линия общественного развития должна была привести к образованию сравнительно небольших, но демократичных государств, общественно-политический тип которых можно оп­ределить как города-государства, где город, сохраняя свои традиционные функ­ции центра ремесла, торговли и обороны, в первую очередь выполняет роль административного центра для прилегающей к нему сельской округи.

Именно в городе сосредоточивается деятельность высшего представительного органа власти народа – веча и высших должностных лиц, выбираемых на вечевых собраниях и подотчетных ему (тысяцкие, старцы градские, посадники и т.д.). По наблю­дению советских историков, которое подтверждается исследованиями послед­них лет, Киевское княжество в общественно-политическом смысле эволюцио­нировало в том же направлении, что и Новгородская республика.

Несколько иначе обстояло дело с развитием Северо-Восточной и Юго-Западной Руси. В Ростово-Суздальском (позднее Владимиро-Суздальском) княжестве также наблюдается столкновение центробежных и центростремительных сил, но на рубеже XII–XIII веков процесс политического дробления здесь еще только набирал силу.

Отставание этой земли обусловлено сравнительно поздним (не ранее X века) приходом сюда основных колонизационных потоков славян, характеризующихся столкновением интересов сразу трех очень своеобразных и свободо­любивых племен – ильменских славян, кривичей и вятичей (в XI веке Владимир Мономах расценивал свой проезд через территорию вятичей как подвиг). Создав новый политический центр (Владимир), используя известный деспотический прин­цип «разделяй и властвуй», лавируя, играя на социальных и межплеменных про­тиворечиях, княжеская власть добивается определенного усиления при Андрее Боголюбском (1157–1174).

В немалой степени этому способствовала его актив­ная внешняя политика. В 1164 году он предпринял удачную военную экспеди­цию против Волжско-Камской Булгарии, не раз совершавшей грабительские на­беги в пределы Руси. Не добившись подчинения Новгорода силой, он сумел распространить на него свое влияние, запретив в неурожайный год хлебную торгов­лю с вольной «во князьях» республикой. Однако уже после смерти Великого князя Владимирского Всеволода Большое Гнездо (1176–1212) единая до этого земля раздробилась по меньшей мере на семь самостоятельных княжеств при номинальном старшинстве князя владимирского.

Перевес в пользу объединительной княжеской политики наметился накану­не нашествия в Галицко-Волынской Руси. Эти земли подвергались постоянно­му натиску со стороны католического Запада. Только благодаря успешному отражению католической экспансии, почти беспрерывных вторжений со стороны Польши и Венгрии, волынскому князю Роману Мстиславичу (1199–1205) и его сыну Даниилу Романовичу (1229–1264) удалось добиться объединения Галичины и Волыни, что знаменовало собой создание достаточно мощного единого княжества – Галицко-Волынского. Однако процесс консолидации был завершен только в 1238 году, т.е. во время вторжений Батыя в Северо-Восточную Русь и за два года до его похода в пределы Руси Юго-Западной.

Учитывая исключительную роль, которую в процессах исторического развития российской цивилизационной модели сыграл русский вариант православия, здесь уместно остановиться на вопросе о том, что же представляла собой Русская церковь к моменту нашествия и каким образом специ­фика общественно-политического развития сказывалась на ее устройстве.

Митрополия византийского подчинения утвердилась в Киеве только при Ярославе Мудром. Как управлялась церковь времен его отца, киевского князя Владимира Святославича Крестителя, проследить по источникам проблематично. Но ясно, что с 30-х годов XI века константинопольский патриархат посылал на Русь митрополитов. Греческий митрополит обладал правом поставления в еписко­пы. Но само формирование епископии определялось не им. Постоянно меня­ющиеся размеры и формы развивающегося государства влияли на образование епархий в первую очередь.

В период феодальной раздробленности княжеская власть повсеместно начинает контролировать местную церковную организа­цию. Борясь за самостоятельность своих отчин, князья стремились обзавестись своим собственным епископом, что придавало некий суверенитет их владени­ям. В немалой степени этому способствовал упадок Киева как столицы всех восточнославянских земель, что привело к заметному ослаблению роли киевского митрополита. На рубеже XII–XIII веков он только формально утвержда­ет ставленников тех или иных князей.

Следует отметить, что стремление к независимости отдельных государственных образований Древней Руси объективно вело к фактической авто­кефалии местной церковной организации. Подтверждение тому мы найдем уже в середине XI века, когда сыновья Ярослава Мудрого, получив в наслед­ство самостоятельные наделы, поспешили сформировать и самостоятель­ные митрополии.

Так на Руси, правда, непродолжительное время действо­вали целых три митрополита. Но в этом случае усиливалась определенная зависимость от Византии, поскольку в сан митрополита мог посвящать толь­ко константинопольский патриарх. При этом провести на митрополию вы­ходца из национальной среды, как показала практика, удавалось лишь раз в столетие. Поэтому княжеской власти в борьбе за политический суверени­тет своих держаний значительно выгоднее было иметь церковного лидера в сане епископа, формально поставляемого в Киеве достаточно быстро и без особых затруднений, а не митрополита.

В целом становление древнерусской государственности характеризуется эволюционными, относительно мирными и очень динамичными процессами. Ана­лиз социально-экономического и политического развития восточнославянских земель приводит к выводу о достаточно уверенном, стабильном и весьма пер­спективном состоянии общества к началу XIII столетия. Но человеческим пла­нам, мечтам и надеждам не суждено было сбыться. Из темных глубин Евразии уже надвигалась смертоносная туча монгольского нашествия.

Автор – к.и.н., профессор МПГУ