В Нью-Йорке, в нижнем Ист-Сайде, недалеко от пересечения Двенадцатой стрит и Бродвея, есть небольшой подвальный магазинчик, где торгуют всяким старьем. Медная посуда, изъеденная купоросом, запыленные зеркала в почерневших дубовых рамах, дешевые бестолковые светильники, подобранные чуть ли не на помойке. Барахло, возведенное в предмет поклонения.
Но если задержаться там ненадолго, постоять хотя бы минуту среди этого беспорядка, напоминающего покои разорившейся и обезумевшей королевы, можно почувствовать нечто, что не поддается внятному формулированию на человеческом языке. Дыхание времени, что ли (немного высокопарно, да?). Годы и десятилетия, представленные в случайных деталях, древесный, старушечий запах и тусклый свет, бьющий сквозь мутные окна, исходящий от электрических лампочек, отражающийся от поверхностей серебряных подносов. Свет, не имеющий возраста, примиряющий эпохи между собой.
Уистан Хью Оден в одной из своих элегий написал: «Снег обезобразил городские статуи». Здесь важно понять: не изуродовал, а именно лишил первоначального образа. Вот и Нью-Йорк меняется с первыми холодами. Никербокер-авеню, прибежище маргиналов и праздных мечтателей, приобретает сказочные черты, начинает казаться не тем, чем на самом деле является. Снег заметает в открытое окно выстуженной спальни одного из главных героев и, вопреки очевидным законам, не тает, ложится ледяной крупой на дощатый пол.
«Снегом» еще называют кокаин. Об этом в романе напрямую не говорится, но метафора настолько прозрачна, что не требует слов. Тайлер, тот самый, что проснулся однажды и с удивлением обнаружил растущий прямо в комнате сугроб, не может жить без белого порошка. Он сочиняет свадебную песню для своей умирающей невесты, и ему все время кажется, что он не может проснуться, что он пребывает в каком-то чугунном оцепенении. А потому он не закрывает окно — ему нужно больше снега. А потому он вдыхает белую леденящую пудру, снова и снова прикладываясь к пластиковому пузырьку.
Баррет, его младший брат, однажды видит в небе над Центральным парком странное свечение и решает, что это был знак свыше. Бет, девушку Тайлера, пожирает смертельная болезнь. Ее внезапная и недолгая ремиссия похожа на ту незапланированную вспышку, которую видел Баррет. Но свет рассеется, девушка умрет, а братья снова останутся вдвоем в ожидании очередного ноябрьского снегопада, лишающего все вокруг первоначального образа.
И все же, главные герои здесь не они. Основная роль отведена Нью-Йорку, который выписан детальнее любого персонажа. Зимний город мрачен и прекрасен. Он одушевлен, наделен голосом, властью и величием высшей силы. Он и есть — снежная королева. Воплощенная женственность, холодная, стройная, царственная и отстраненная.
«Ровно и неспешно падавший снег вдруг вспорхнул трепещущими лентами и принялся чертить карту завихрений воздушных потоков; и тут — ты приготовился, Тайлер? — настает момент выпустить голубей, вспугнуть пять птиц с крыши винного магазина и почти сразу же (ты следишь?) развернуть их, посеребренных первым светом зари, против снежных волн, набегающих с запада и несущихся к Ист-Ривер (ее неспокойные воды вот-вот пробороздят укутанные белым, словно сделанные изо льда баржи); а в следующий миг — да, ты угадал — приходит время погасить фонари и выпустить из-за угла Рок-стрит грузовик с не потушенными пока фарами и гранатово-рубиновыми сигнальными огоньками, мигающими у него на плоской серебряной крыше, — само совершенство, восхитительно, спасибо».
Ни в одном из шести своих романов, каждый из которых целиком или частично вписан в нью-йоркские декорации, Майкл Каннингем не выступал одновременно с такой очевидностью в роли певца, поэта, бытописателя и городского сумасшедшего. «Снежная королева» — это шоу, на которое попадаешь однажды вечером более-менее случайно, а потом выходишь на улицу и недоумеваешь, почему мир остался прежним. Это «Листья травы» двадцать первого века, книга, которую можно читать с любого места, а перечитывая, открывать потайные двери. Это, наконец, просто хороший роман, который может многое поменять в вашем прежнем отношении к жизни.
Помните лавку на Двенадцатой стрит? Чужие ценности, собранные под одной крышей, придают грязному подвалу очертания сокровищницы. Присвоить что-то себе, оставить в памяти нетронутую картинку или же вовсе забыть — выбор всегда остается за покупателем.
