Есть ли шансы у американской "новой этики" закрепиться в Китае?

Истина же, как водится, посередине. Китай за полтора столетия сильнейшего влияния Запада перенял многие его достижения, причем не только технические, но и гуманитарные. Однако Китай, во-первых, все равно сохраняет свою специфику. А во-вторых, находится под влиянием сложного исторического процесса, в котором были не только классический имперский период, но и несколько десятилетий «казарменного коммунизма», недавняя бедность, бурный экономический рост и, наконец, нынешняя «новая эпоха», когда на повестку дня выходит национализм, а Запад вызывает уже не восхищение, а разочарование.

Поэтому есть вопросы, которые для китайского общества имеют первостепенное значение, но при этом непонятны на Западе. И есть вопросы, актуальные в тех же США, но далекие от китайского обывателя. Западным умом Китай не понять, аршином глобализованным не измерить. Попытка спроецировать на Китай матрицу американской «новой этики» ожидаемо дает сбой.

Вот как, например, быть с правами геев? Традиционно в Китае, в отличие от христианской Европы, к гомосексуализму относились спокойно, что подтверждается массой примеров из классической литературы. Отголоски этого отношения заметны и сейчас. Гомофобия как элемент общественной идентичности отсутствует. Держащиеся за руки или танцующие друг с другом мужчины никого не смущают – причем чаще всего это просто такие гетеросексуальные друзья, а вовсе не половые партнеры. При этом в Китае запрещены однополые браки. А со времен Мао Цзэдуна и вплоть до 1997 года гомосексуализм считался уголовным преступлением. Да и определение гомосексуальности как психического отклонения, требующего лечения с помощью электрошока, было отменено совсем недавно. С одной стороны, налицо явная дискриминация. С другой – отменили же и декриминализовали, да и общество в целом хоть и не одобряет, но и не порицает.

Еще сложнее с неграми. Китай не был колониальной державой и не испытывал недостатка рук для работы на плантациях. Так что завозить негров было неоткуда, да и незачем. Во времена Мао Пекин поддерживал борцов за права чернокожих в США, равно как и молодые африканские государства, рассчитывая насадить там свою версию коммунизма. Эти связи пригодились уже в наше время, когда КНР продолжила активно сотрудничать с Африкой, но уже в сугубо прагматичных целях – ради получения доступа к ресурсам и рынкам сбыта. Неизбежное следствие тесных экономических связей – связи гуманитарные. Их побочный эффект – общины выходцев из Африки в китайских городах (прежде всего Гуанчжоу). И, с одной стороны, китайцам не в чем виниться перед неграми. С другой – проживающие в КНР африканцы вызывают у китайцев плохо скрываемое раздражение. Они считают «черные» кварталы Гуанчжоу (прежде всего Сяобэй и Саньюаньли) рассадниками наркотиков, проституции, а с началом пандемии коронавируса еще и заразы, поскольку почему-то именно африканцы не носят на улицах маски и не хотят соблюдать карантинные ограничения. Поэтому бытового расизма в Китае в последние два года действительно много, но стоит ли его считать идеологически обусловленным?

Популярная среди адептов «новой этики» концепция, предписывающая менять язык, чтобы изменить мышление, китайцам непонятна. Для обозначения негров употребляется термин «хэйжэнь» (дословно «черный человек»), и никакой негативной коннотации здесь нет. Аналогичная ситуация с феминитивами. Это на английском, когда девушку из полиции называют «полисмен», буквально «полицейский мужчина», получается обидно и несправедливо, и хочется сказать «полисвумэн». А на китайском языке, где рода отсутствуют, а слово «жэнь» («человек») обозначает как мужчину, так и женщину, никаких проблем с этим нет.

Единственный вопрос из широкого спектра «новой этики», действительно получивший резонанс в Китае, это права женщин. Но и тут всё не так однозначно.

Как американка вынесла сор из китайской избы

Традиционно отношение к женщине в Китае было снисходительным. Такова уж специфика земледельческой цивилизации – женщина не может выполнять тяжелую полевую работу наравне с мужчиной. В китайских семьях дочерям могли даже не давать имена, а матримониальные дела обычно рассматривались в контексте товарно-денежных отношений, что отчасти сохранилось и по сей день.

Положение девушек в аристократических семьях было, конечно, легче, если говорить о физическом труде, но точно не легче, если говорить о личной свободе. К примеру, с Х века в моду вошло бинтование ног девочкам, целью которого было деформировать размер и форму стопы, сделав ее похожей на маленькое копытце (китайцы считали это красивым и называли «золотой лотос»). Естественно, женщина с такими ножками буквально превращалась в вещь своего владельца, поскольку передвигаться самостоятельно просто не могла. Кроме того, с древности в Поднебесной считалось абсолютно нормальным заводить наложниц – при живой и здоровой супруге муж приводил в дом несколько женщин специально для сексуальных утех. В общем, в рамках «новой этики» все это выглядит типичным примером мизогинного патриархального общества с той лишь спецификой, что возглавляли его не белые, а желтые цисгендерные мужчины.

Всё это так, но справедливости ради нужно показать и другую сторону медали. Женщины играли важную роль в политической системе и даже могли взойти на престол, как это произошло на рубеже VII–VIII веков в империи Тан. История Китая знает примеры выдающихся женщин-поэтов, ученых, философов – и всё это задолго до западной эмансипации. Внимания заслуживает и такой примечательный нюанс: женщины в Китае, выходя замуж, сохраняют девичью фамилию.

Упав на благодатную почву, зерна эмансипации в современном понимании этого слова дали в Китае такие всходы, которые долгое время были невообразимы в тех же США. Ключевое значение имел приход к власти Коммунистической партии (КПК) в 1949 году. Именно коммунисты запретили институт наложниц и обычай бинтовать ноги, установили минимальный возраст для вступления в брак (18 лет для женщин, 20 для мужчин) и разрешили разводы, в том числе по инициативе женщин. При коммунистах обычным делом стало получение девушками образования и работа на заводе или в конторе наравне с мужчинами. Наконец, благодаря КПК была создана Всекитайская федерация женщин, действующая с вполне феминистических позиций, а также установлена негласная «женская квота» в различных структурах, включая высшее руководство страны.

В списках китайских депутатов или чиновников до сих пор возле некоторых фамилий в скобках есть специальное указание – это женщина, или, например, уйгур или маньчжур. Особенно везет сотрудникам орготдела партии, которые занимаются подбором кадров, если вдруг появляется способная женщина из нацменьшинств. Тогда получается одним махом закрыть и «женскую» квоту, и «нацменскую».

Словом, отношение к правам женщин у правящей партии Китая специфическое, но отрицать, что она защищает их – пусть и в своеобразной форме, – нельзя. То же касается и китайского общества в целом. С одной стороны, оно по-прежнему андроцентрично; с другой стороны, предоставляет массу возможностей и женщинам. Существует множество примеров того, как женщины добивались успеха в бизнесе и госуправлении. Деньгами в семьях, как правило, распоряжаются женщины. Да и от домашнего насилия (во всяком случае, судя по тем бытовым сценкам, которые доводилось наблюдать автору этих строк) в Китае страдают не только властолюбивые китайские дамы, но и их податливые и затюканные мужья.

Однако впервые о насилии в китайских семьях на весь мир рассказала женщина, причем иностранка. Если в Америке есть «эффект Вайнштейна», названный так по имени знаменитого кинопродюсера, обвиненного в многочисленных домогательствах, то в Китае впору говорить об «эффекте Ли Яна», поскольку первый скандал разразился в семье этого успешного преподавателя и популяризатора английского языка. Учитель Ли, известный своей методикой кричать изучаемые слова в полный голос, как выяснилось, кричал еще и на свою жену, гражданку США. А иногда и поколачивал ее. В 2011 году Ким Ли выложила в Сеть фотографии со следами побоев и подала на мужа в суд, что стало шоком для его родных, поскольку, как заявлял бизнесмен, «в Китае не принято выносить сор из избы». Вопреки ожиданиям скептиков суд удовлетворил жалобу женщины, предоставив ей право опеки над детьми и запретив теперь уже бывшему мужу приближаться к ней, а заодно обязав Ли Яна выплатить пострадавшей экс-супруге солидную компенсацию.

Успех американки воодушевил китайских феминисток. В 2012 году появилась радикальная «Феминистская пятерка», устроившая в День святого Валентина акцию «Кровавые невесты», соответствующую лучшим перформансам от Femen или Pussy Riot. Девушки вышли на улицы Пекина в забрызганных бутафорской кровью подвенечных платьях с плакатами «Любовь – не оправдание насилия». В дальнейшем «Пятерка» устраивала перформансы не только в поддержку прав женщин, но и ЛГБТ-сообщества (одна из активисток была открытой лесбиянкой).

Чиновники смотрели на развитие радикального феминистского движения сквозь пальцы. Это были первые годы после прихода к власти Си Цзиньпина, и государство занималось более насущными проблемами – разгулом коррупции и замедлением экономики. Всё изменилось, когда «Феминистская пятерка» нарушила негласные границы политической активности в КНР – в 2015 году она устроила очередной флешмоб в дни проведения в Пекине ежегодной сессии парламента. Активисток задержали и поместили под стражу на 37 дней, вменяя статью о подстрекательстве к беспорядкам, предполагающую лишение свободы на срок до семи лет. Потом, впрочем, отпустили. Но позиция государства относительно радикального феминизма была предопределена.

Вскоре единомышленники «Феминистской пятерки» столкнулись с давлением властей и цензурой в интернете. Повторение акций типа «Кровавых невест» на этом фоне оказалось невозможным. Кампания MeToo, начавшаяся спустя несколько лет, уже не выплескивалась из соцсетей на улицы.

China Too?

В 2017 году бывшая аспирантка Пекинского авиакосмического университета Ло Цяньцянь, к тому моменту уже проживавшая в США, рассказала, что 13 лет назад ее преподаватель Чэнь Сяоу, закрыв дверь в комнату, предложил заняться сексом. После того как девушка заплакала и призналась, что она девственница, Чэнь остановился и попросил никому не рассказывать о случившемся. Ло, по ее словам, даже переехала за океан, лишь бы стереть из памяти поведение учителя, однако, воодушевившись кампанией MeToo, заговорила. Рассказать о своем опыте ее сподвигло сообщение о том, что одна из студенток вуза таки занялась с Чэнем сексом и забеременела от него. Пост о сексуальных домогательствах педагога вызвал резонанс, следствием чего стало отстранение Чэня от преподавательской деятельности и еще ряд сообщений с хэштэгом #MeToo (в том числе в отношении буддийского монаха, который рассылал послушницам эсэмэски сексуального характера, и рабочих завода тайваньской фирмы Foxconn, печально прославившейся из-за череды самоубийств ее сотрудников).

Однако лицом кампании стала не Ло, а сценаристка Чжоу Сяосюань, которая в 2018-м рассказала, что четырьмя годами ранее, когда она была интерном на Центральном телевидении Китая, ее руководитель, известный телеведущий Чжу Цзюнь, насильно поцеловал ее. Об этом травматичном опыте Чжоу Сяосюань, ставшая к тому моменту известным блогером, написала в соцсетях. А вскоре и обратилась в правоохранительные органы. Однако в сентябре этого года суд отклонил ее заявление, сочтя, что доказательства, предоставленные 28-летней Чжоу, не соответствуют стандартам правосудия. Иначе говоря, суду не понравилось, что всё обвинение строится на устном свидетельстве потерпевшей.

Чжу Цзюнь отрицает все обвинения и продолжает работать на телевидении. В данном случае «отмена» (cancel) по американскому образцу, когда одного голословного заявления оказывается достаточно, чтобы поставить крест на карьере публичного человека, не сработала. Вероятно, так произошло не только потому, что заявляемые проблемы не находят столь же живого отклика в китайском обществе, все еще довольно консервативном и иерархичном, но и потому, что «культура отмены» не поддерживается государством. А государство в Китае нынче хочет контролировать всё или почти всё. И когда необходимо, государство с легкостью берет на вооружение и феминистическую риторику.

Так произошло в августе этого года, когда потребовалось нанести удар по корпорации «Алибаба». Совершенно типичная для китайской корпоративной этики ситуация пришлась весьма вовремя. В конце июля менеджер одной из дочерних фирм «Алибабы» по имени Ван Моувэнь организовал поездку в соседнюю провинцию на встречу с клиентом. С собой он взял свою подчиненную. Вечером 27 июля состоялся ужин в честь завершения переговоров. Во время застолья его участники, как это часто бывает в Китае, злоупотребляли алкоголем и спаивали молодую сотрудницу. Девушка помнит, как клиент поцеловал ее, а потом уже ничего не помнит. Утром она проснулась в номере отеля без одежды. Девушка предположила, что была изнасилована, причем сделал это не поцеловавший ее клиент, а Ван Моувэнь – камеры видеонаблюдения показали, что он четыре раза входил и выходил из ее номера.

По возвращении домой женщина обратилась в отдел кадров и к вышестоящему начальству с требованием предоставить ей выходной, а заодно уволить Ван Моувэня. Однако никаких мер принято не было. После этого она решила предать дело огласке и 6 августа написала анонимный пост в корпоративной сети компании. Ситуация быстро просочилась в китайские соцсети и уже через два дня вышла в топы, чему способствовала и раскрутка новости в государственных СМИ. «Алибабе» пришлось начать внутреннее расследование, жертвами которого стал целый ряд менеджеров среднего и высшего звена, так или иначе связанных со злополучным Ван Моувэнем – кстати, признавшимся, что заходил он в номер девушки, именно чтобы заняться с ней сексом.

Полиция города Цзинань тоже начала свое расследование, однако, по состоянию на середину сентября, не нашла оснований для возбуждения уголовного дела. Пекинские власти также не стали педалировать историю, которая и так развивалась наилучшим для них образом. Секс-скандал в «Алибабе» продолжал бить и по репутации, и по управляемости компании Джека Ма, который незадолго до того позволил себе ряд критических замечаний в отношении политики партии. Центральная комиссия по проверке дисциплины лишь выступила с заявлением, в котором осуждала «отвратительные привычки злоупотребления алкоголем в частных корпорациях». Наблюдатели увидели в этом заявлении признаки скорой «антиалкогольной кампании», которая последует за кампанией против переедания, а также свидетельство того, что власти пристально следят за обстановкой в гигантах частного бизнеса и используют все средства, чтобы взять их под контроль.

Таким образом, почти одновременно китайские власти по-разному отреагировали на две резонансные ситуации. В первом случае вывели из-под удара известного телевизионщика, работающего на государственном телеканале. Во втором случае дали ход секс-скандалу в крупнейшей частной компании. Так государство показывает, что только оно будет решать, кого «отменять», а кого нет. И, как показывает практика, «культура отмены с китайской спецификой», при которой из публичного пространства исчезают люди, запятнавшие себя критическими отзывами о политической системе КНР или другими прегрешениями, лишь набирает обороты. За последние годы к таким «отмененным» можно отнести суперзвезду китайского кино Фань Бинбин (потом она, впрочем, вернулась с покаянием и была прощена), бывшего главу Интерпола Мэн Хунвэя, протестантского священника Ван И, знаменитого фотографа Лу Гуана и даже несколько десятков тысяч синьцзянских мусульман. Однако это имеет отношение не к «новой этике», а к «новой эпохе», как в Китае уже называют период правления Си Цзиньпина.