Прощание по-американски: о чем не сказал Дональд Трамп

Пожалуй, самым известным стало послание, с которым в январе 1961-го выступил Дуайт Эйзенхауэр. Кульминацией его выступления стало предостережение об угрозе, которую представляет сращивание военного истеблишмента и крупной военной промышленности: «Тотальное экономическое, политическое, даже духовное влияние такого сращивания ощущается в администрации каждого города, каждого штата, в каждом федеральном ведомстве. <...> мы не можем недооценивать серьезные последствия, которые затрагивают самые основы нашего общества. Эта опасность реальна и будет только нарастать. Мы должны быть начеку, чтобы оградить себя от чрезмерного влияния военно-промышленного комплекса, <...> не допустить того, чтобы он угрожал нашим свободам и демократическим процессам».

Пятизвездный генерал Эйзенхауэр хорошо знал, о чем говорит. Это в его администрации министром обороны стал бывший председатель правления General Motors Чарльз Уилсон, изрекший: «Что хорошо для General Motors, хорошо для Америки!» С этой знаменитой речи Эйзенхауэра термин «ВПК» прочно вошел в американский политический лексикон. А к тесной спайке военных и промышленности нередко примыкает Конгресс, что превращает всю конструкцию в так называемый «железный треугольник», обеспечивающий политическую, законодательную и финансовую поддержку функционирования государственного механизма в интересах ВПК.

Дональду Трампу в ту пору было 15 лет. Он был довольно трудным подростком, так что будущего 45-го президента даже пришлось перевести из обычной школы в частное военное училище. В заведении, гордо именуемом «Нью-Йоркская военная академия», он приобщался к дисциплине и спортивным играм. Через 60 лет, завершая свой президентский срок, Трамп до последнего будет тянуть с прощальным посланием. И говорить в нем будет в основном о достижениях своей администрации. Хотя помянет и свободу слова, и толерантность как ключевые ценности американской политической культуры. А ведь Трамп как никто другой мог бы немало сказать об опасности, которую для этих ценностей представляют IT-гиганты. Многие считают, что они уже захватили власть и дальше нас ждет сплошной технократический диктат.

Недаром в последнее время всё чаще звучит словосочетание «военно-медийный комплекс». Он объединяет информационно-коммуникационную инфраструктуру, технологические платформы, функционирующие на них социальные сети и образуемое ими медийное пространство. Этот комплекс давно и активно вовлечен в войну нового типа, у которой свои акторы, ресурсы и стратегии. При этом он отличается от традиционного ВПК. Со стороны бизнеса там участвуют совсем другие игроки и работают принципиально новые бизнес-модели. Он отличается и от традиционной медиаиндустрии, которая тоже использует новые форматы. Ключевой ресурс здесь не просто информация, а огромные массивы оцифрованных данных, значительные объемы которых создают сами пользователи, причем не только своими действиями, но даже самим бездействием. Эта информация нелинейна, дискретна, взаимосвязана и бесконечно воспроизводима. Но самое главное, ее можно алгоритмически обрабатывать, создавая новую реальность – от виртуальной до фейковой, от отдельного фрагмента до полного информационного поля, от конкретного индивида до социальных групп и целых стран.

И средства контроля здесь новые. Настолько, что вместо слова «контроль» всё чаще говорят о «захвате». Этот термин ввел Джордж Стиглер в работе 1971 года «Теория экономического регулирования»; через десять лет Стиглер получит Нобелевскую премию по экономике. После финансового кризиса 2008 года словосочетание «захват медиа» стало почти штампом применительно к вмешательству властей в медийный бизнес. Как пишет Стиглир: «Четвертая власть – критический элемент системы сдержек и противовесов в нашем обществе. Когда медиа захватывают те, кто должен надзирать за ними <...>, СМИ не могут выполнять свою главную функцию», а сложившееся положение напоминает ситуацию из поговорки, где «браконьера поставили лесником».

Наряду с традиционным контролем собственности и финансовыми рычагами для захвата медиа активно задействуется цензура. Цензура – отнюдь не прерогатива авторитарных режимов; она существует во всех системах. И может использовать не только политические, но также экономические инструменты. Например, манипуляции с поисковой выдачей и механизмами монетизации в социальных сетях, которые фактически исключают нежелательный контент из информационного поля, а его владельцев – из политического пространства и бизнеса. А последние события в Америке показали, как легко и быстро происходит переход от того, что цензурируется, к тому, кто подвергается цензуре. Другой эффективный инструмент – так называемый «когнитивный захват»: из беспристрастного наблюдателя, информирующего общество, СМИ превращают в активного проводника идей, «агитатора, горлана-главаря» и связывают круговой порукой. Стиглер прямо говорит о том, что «медиа берут в заложники». Большинство вполне искренне даже не помышляют идти против системы, а те, кто пытается сопротивляться, решительно отстраняются или просто устраняются.

Долгое время IT-компании были как бы в стороне от этих процессов, всячески демонстрируя свою аполитичность, а если нужно, то и полную лояльность. Их самих надежно защищал Раздел 230 «Закона о благопристойности коммуникаций». Он устанавливает, что провайдеры и пользователи интернет-сервисов, размещающие сторонний контент, не являются публикаторами. IT-компании не несут ответственности за публикуемое содержание. Нельзя, например, подать в суд на сайт за размещенный на нем пост – только на автора поста. Даже если речь идет о терроризме. Это подарок от Билла Клинтона – именно под его чутким руководством в середине 1990-х интернет превратили в частную лавочку под благовидным предлогом стимулирования конкуренции. Всё провернули очень быстро и келейно, а закон получил такое название потому, что изначально речь шла о контроле порнографического контента. А фактически за отдельными исключениями у IT-компаний не просто оказались полностью развязаны руки, но они получили решающее конкурентное преимущество по сравнению с традиционными СМИ.

Именно это и пытался изменить Дональд Трамп, издавший в прошлом мае указ о «Защите американцев от онлайн-цензуры». Может показаться, что именно Трамп затеял войну с IT-компаниями, и якобы чуть ли не из мести. Но начиналось всё гораздо раньше, и застрельщиками выступили демократы, особенно прогрессисты. Тон задавали такие тяжеловесы, как Берни Сандерс и Элизабет Уоррен. 8 марта 2019 года Уоррен собрала митинг, на котором объявила, что готова принять участие в президентской гонке. И тут же предложила разделить крупные технологические компании. Все понимали, что это просто риторика. Но все также понимали и то, что такая риторика в исполнении видной конгрессвумен, заявляющей о своих президентских амбициях, неспроста.

Это событие стало триггером, давшим старт форменному «избиению». Руководство компаний регулярно таскали на заседания различных комиссий, где им приходилось отдуваться по полной программе. Особенно затравленным выглядел Марк Цукерберг. Ему и доставалось больше всех. И даже приглашение попить чайку с Трампом вряд ли могло утешить главу Facebook. Всем приходилось вертеться как на горячей сковородке. Что, впрочем, не спасало от серьезных разбирательств.

На руку демократам играло также то, что практически все были недовольны технологическими гигантами. И простые американцы, которые все больше беспокоились по поводу неприкосновенности своих персональных данных. И республиканцы, которых раздражало предвзятое отношение. И регуляторы, которые не понимали, что делать с этим бизнесом: с одной стороны, несколько крупных компаний полностью контролируют рынок, с другой – о каком сговоре может идти речь, если пользователи ничего не платят за услуги? Даже сами работники IT-компаний вдруг очень озаботились гражданским активизмом и с азартом вставляли палки в колеса собственным работодателям, обвиняя их в неэтичных практиках и всех смертных грехах. А пандемия ковида еще больше обострила противоречия. И так все на нервах, а тут IT-гиганты гребут деньги лопатой, пока остальной мир вынужден работать в режиме локдауна.

Лягушку варили медленно, но по графику. Весь прошлый год можно было наблюдать, как компании одна за другой сдавали позиции. Даже в Google, всегда считавшейся оплотом независимости, стали говорить о пользе, а затем и о необходимости цензуры и о том, что нужно установить правила игры. Компании еще надеялись, что это будут их правила. Но в минувшем октябре антимонопольный комитет опубликовал доклад, посвященный доминированию на IT-рынке. Google, Amazon, Apple и Facebook объявили монополистами. Рекомендовано внести поправки в законодательство, чтобы принудить крупные компании к разделу, а полномочия антимонопольных органов расширить, чтобы контролировать слияния и поглощения на медийном рынке. На конец 2020 года против Google подано три иска, причем последний – сразу от 38 штатов. Предъявлены также обвинения в монопольном сговоре между Google и Facebook. Не считая множества мелких дел, зарубежных разбирательств и налоговых претензий. Конкретные иски IT-гиганты переживут и даже не разорятся на многомиллиардных штрафах. Сражения еще будут. Еще не раз гордо прозвучит: «Мы принимаем бой!» Но, похоже, шансов выиграть войну у них нет.

Что будет при Байдене, говорить пока рано. Все слишком заняты другой повесткой. Сам 46-й президент «взять всё и поделить» не призывал. Но многие полагают, что новая администрация будет дистанцироваться от IT-компаний, а давление на них будет усиливаться. Особенно несладко, похоже, придется Facebook, который выглядит идеальным «мальчиком для битья». «Черную метку» от Байдена компания получила еще в сентябре, когда штаб кандидата направил письмо, где прямо обвинил социальную сеть в том, что она является «рупором пропаганды», распространяющим дезинформацию, и, главное, не принимает должные меры по устранению такого возмутительного положения. Известно также, что готовятся антимонопольные разбирательства против Apple и Amazon.

Многие придают большое значение личным связям высокопоставленных чиновников новой администрации. Особое внимание привлекает вице-президент Камала Харрис, которой на посту генпрокурора Калифорнии пришлось много общаться с технологическими компаниями. А еще, ее младшая сестра, Майя, замужем за Тони Уэстом – старшим вице-президентом, директором по правовым вопросам и управляющим директором Uber. При Обаме Уэст был помощником генерального прокурора, занимался в том числе антимонопольными делами. А уже будучи в Uber, сыграл ключевую роль в принятии Предложения 22 (Калифорния 2020). Того самого, которое избавило Uber, а заодно и все остальные компании гиг-экономики от необходимости предоставлять подрядчикам права, положенные сотрудникам, и платить за них взносы. Впрочем, сама Харрис занимала по этому вопросу прямо противоположную позицию.

В списках возможных назначенцев новой администрации много выходцев из технологических компаний. Многие работали еще в администрации Обамы, как, например, Джей Карни. Он руководил пресс-службой вице-президента Байдена, а затем был пресс-секретарем у самого Обамы. Сейчас Карни – старший вице-президент Amazon, отвечает за развитие глобального бизнеса компании. Или Лиза Джексон. У Обамы она руководила Агентством по охране окружающей среды, а затем удачно устроилась в Apple, где дослужилась до вице-президента по охране окружающей среды и социальной политике. Впрочем, гадание на списках – занятие увлекательное, но не слишком благодарное. Но очевидно, что сращивание истеблишмента и бизнеса продолжится. Причем не бизнес будет кооптировать политиков, а политики – бизнес. И получать они будут не только коммерческую выгоду, но также информационный контроль. Так что говорить о власти технологических компаний можно разве что как об эффективности инструмента. И предупреждение Эйзенхауэра звучит не менее актуально, чем 60 лет назад.

Уже уйдя с поста президента, Эйзенхауэр заметил: «Один известный француз как-то сказал: «Война слишком важное дело, чтобы поручать ее генералам». Я думаю, бизнес сегодня мог бы сказать: «Политика слишком важное дело, чтобы поручать его политикам». Фраза про войну принадлежит Талейрану; позже ее почти дословно повторит Клемансо. А про политиков еще после войны именно это говорил другой очень известный француз – генерал Шарль де Голль. Точнее, писал тогдашнему премьер-министру Великобритании Клименту Эттли. Тому самому, который мудро подметил: «Демократическое правление предполагает дискуссию, но эффективным оно может быть лишь в том случае, если вы способны заставить людей замолчать».