25 лет назад в Польше власти попытались повернуть историю вспять, в социалистическое прошлое. Генерал Войцех Ярузельский ввел военное положение. Историки до сих пор спорят — было ли это попыткой предотвратить кровопролитие или реваншем.Полицейская операция?
В ночь с 12 на 13 декабря 1981 года по всей Польше отключили телефонную связь. Утром поляки увидели на заснеженных улицах танки и бронетранспортеры. По телевидению с тщательно продуманным заявлением выступил генерал Ярузельский и, сказав, что «надо связать руки авантюристам, прежде чем они столкнут Отчизну в пучину братоубийственной войны», объявил о создании Военного совета национального спасения. Лидеры оппозиционного антикоммунистического движения «Солидарность» были изолированы.
О введенном 25 лет назад в Польше военном положении написано множество книг, мемуаров и научных статей. Появилась даже так называемая концепция «меньшего зла»: мол, гораздо «большим злом» оказалось бы вторжение советских войск для усмирения бунта.
Как же обстояло дело в действительности?
До недавнего времени введение военного положения в Польше считалось успешной военно-полицейской операцией, которая была проведена с минимальными жертвами. Отмечалась удивительная дисциплинированность, с какой поляки подчинились силе. Прекратился выход газет и журналов, кроме двух — партийной «Трибуны люду» и военной «Жолнеж вольнощчи». Все дикторы на телевидении — в военных мундирах. Среди них популярный актер Станислав Микульский, известный по телесериалу «Ставка больше, чем жизнь». Позже актер будет предан анафеме за поддержку военного положения и отправлен властями в ссылку — работать директором польского культурного центра в Москву.
Военный совет национального спасения назначает 2149 военных комиссаров. Их власть распространяется на 225 городов и 1105 предприятий. Даже в Польской академии наук есть свой военный комиссар. Наиболее активные деятели оппозиции арестованы и интернированы. К слову сказать, условия содержания их были весьма приличными.
Уже в наше время в связи с изменившейся политической конъюнктурой упор в Польше стал делаться на оказанное сопротивление (особенно активное в Гданьске и в угледобывающей Верхней Силезии) и на человеческие жертвы, понесенные в ходе этой операции. В частности, на шахте «Вуйек». После того как на территорию шахты вошли механизированные подразделения милиции (в Польше их называют ZOMO — аналог ОМОНа), около 3 тыс. забастовщиков приняли решение защищаться, несмотря на безоружность. В результате погибло 9 человек и 22 было ранено.
Фактором, определившим успех военных, была неожиданность. Лидеров «Солидарности» захватили врасплох. Обвинения в том, что «Солидарность» обладает подпольными боевыми группами и оружием, не подтвердились. Кроме того, польское общество устало от экономических трудностей и было готово к «наведению порядка». Римско-католическая церковь сыграла успокаивающую роль, которая проявилась в заявлении ее главы, кардинала Юзефа Глемпа, призвавшего к спокойствию. И наконец, в самой «Солидарности» возобладала этика непротивления злу насилием.
В своей книге, изданной в 1992 году, «Военное положение: почему...» (так и не переведенной на русский язык) генерал Ярузельский так описывает канун введения военного положения: «Настала суббота 12 декабря. Миновала еще одна тяжелая ночь. Едва ли ее можно назвать ночью сна и отдыха. Весь этот период, особенно последние недели и дни, были кошмаром. Быть может, как солдат я не должен предавать гласности состояние моего духа, мою человеческую слабость, которая вела к отчаянным мыслям. Не один раз я клал руку на холодную рукоять пистолета. Однако это воспоминание сугубо личное».
Москва. Кремль. Мавзолей
События, разворачивавшиеся в конце 70-х — начале 80-х годов на западной окраине советского блока, вызывали немалую тревогу в Кремле и на Старой площади. Хотя внешне это не бросалось в глаза. Дряхлеющий Брежнев вместе с соратниками как ни в чем не бывало наблюдал с Мавзолея за парадом на Красной площади. По лицам стоявших на гранитном сооружении товарищей в шляпах, пыжиковых шапках и фуражках с золотым шитьем западные кремленологи пытались определить, из-за чего у них болят головы. А причин для головной боли было много.
В Белом доме новый президент США, Рейган, не выбирал выражений в адрес советской системы и был настроен решительно. Крупная группировка советских войск в Афганистане столкнулась с ожесточенным сопротивлением, что от народа скрывали. В Польше назревало серьезное недовольство, связанное с экономическим положением населения. 23 февраля 1981 года в Москве открылся XXVI съезд КПСС, где прозвучала критика положения в ПНР. 28 февраля в этой стране было введены карточки на покупку мяса и ветчины. 16 марта на территории Польши начались военные учения стран—участниц Варшавского договора «Союз-81».
Советский Союз, где, как известно, с пропитанием самих его граждан было нелегко, предоставлял помощь «братской социалистической Польше», но положение исправить не удавалось. Поляки проявляли недовольство не только пустыми полками в магазинах, но и политическим строем, который, к слову, от стран тогдашнего советского блока отличался умеренным либерализмом. В стране даже существовала многопартийная система. В Польше не было коллективизации, колоссальным влиянием пользовалась Римско-католическая церковь. К тому же у поляков еще с давних времен разделов Польши и оккупации в условиях отсутствия государственности сложилась традиция альтернативных подпольных учебных заведений, например школ. Однако в главном все строилось на лояльности СССР и доминировании правящей компартии — Польской объединенной рабочей партии.
К концу 70-х годов, особенно после того, как главой Ватикана стал поляк Кароль Войтыла, общественное недовольство получило новый толчок, который привел к крупной забастовке на Гданьской судоверфи имени Ленина в августе 1980 года и созданию независимого профдвижения «Солидарность» во главе с харизматическим электриком Лехом Валенсой. «Солидарность», быстро набирая силу, объединила многих недовольных. Дело дошло до того, что на совещании в Радоме и Гданьске «Солидарность» приняла решение об открытой конфронтации с властью.
Если тогда кто-либо в Москве посмел прогнозировать, что распад советской империи предопределен, а польский кризис того времени первый сигнал к финалу, то такого человека сочли бы диссидентом и умалишенным, каким и объявили Андрея Амальрика, написавшего книгу «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года». Политики, занимавшие в то время кремлевские кабинеты, принадлежали к поколению поднявшихся наверх в условиях сталинской системы и победивших во Второй мировой войне, одним из итогов которой стало установление советского контроля в странах, граничивших с Советским Союзом на западе. Эти политики были связаны с лидерами стран социализма личными многолетними отношениями, симпатиями и антипатиями. Сейчас из самых громких глоток в Польше о лидерах того времени звучат слова о том, что все они были марионетками Москвы. Но в действительности все было несколько сложнее.
Войцех Владиславович
Ключевой фигурой в польском руководстве того времени был генерал Войцех Ярузельский. В Москве его называли просто Войцех Владиславович и считали своим. Личность выдающаяся. Не пьет и не курит. Трудолюбив и вынослив. Он был человеком системы — прекрасно говорил по-русски, учился в Москве в Академии Генштаба и выдвинулся в немалой степени благодаря широкому кругозору в сочетании с педантичностью и исполнительностью. Во время войны Ярузельский воевал в сформированной на территории СССР, в Рязани, Гвардии Людовой, а понимать хитросплетения функционирования советской власти научился, будучи адъютантом одного из советских генералов-советников, носивших польскую форму. Близкими соратниками Ярузельского были генералы Чеслав Кищак и Флориан Сивицкий, тоже ветераны Второй мировой. При введении военного положения они сыграли решающую роль.
После войны Советский Союз был моделью для подражания. В Москву отправлялись учиться молодые поляки, которые стремились сделать карьеру. Одним из таких офицеров был и Войцех Ярузельский, звание подполковника ему присвоили в 27 лет. Однако в нем не было сибаритских замашек Тито и Чаушеску или упертости Хонеккера. Некоторые западные историки сравнивают его с генералом Петеном, что, на мой взгляд, ошибочно, потому что слишком сложна личность этого человека, чтобы упрощенно называть его «предателем своего народа». Как и немногие поляки, знающие Россию изнутри, Ярузельский имел на нее реалистический и непредубежденный взгляд. Но свою страну, Польшу, он знал и любил не меньше. Впоследствии это признал и польский папа римский Иоанн Павел II, назвав Ярузельского в разговоре с президентом США Рональдом Рейганом, «настоящим польским патриотом».
Начальное образование Ярузельский получил в частной гимназии священников-марианов в Варшаве. И в его семье царил польский патриотический дух, который можно назвать антирусским. Дед Войцеха Ярузельского, тоже Войцех, участвовал в Польском восстании 1863 года, за что был сослан царскими властями в Сибирь. Генерал неоднократно отмечал в своих интервью, что был воспитан в очень антирусском и уж тем более в антисоветском духе. Когда в 1939 году началась Вторая мировая война, семья Ярузельских — Войцех с родителями и сестрой, — как и тысячи других польских беженцев, оказалась в Литве, откуда вскоре была переселена вглубь СССР, в Алтайский край. Там Войцех работал чернорабочим, лесорубом, грузчиком. В 1942 году в Бийске скончался и там же был похоронен его отец — Владислав Ярузельский.
Во время нашей встречи с ним 13 октября 2004 года Войцех Ярузельский сказал: «Польская литература, которую любил и люблю, наполнена антирусским духом. Это все во мне жило и бурлило. Депортация, Сибирь, тайга. Все вело к тому, что я должен быть русофобом. А я люблю Россию, русских и российский народ. Парадокс! Я, как маленькая человеческая дробинка, оказался в Сибири, и с этого начались мои перемены. Узнал обычного, простого сибиряка, человека, который так же терпел, как и мы. Мы вместе хлебали беду. И русские, и украинцы, и поляки. Там я узнал великую и прекрасную русскую литературу. Потом армия. Ничто так не сближает, как армия, фронт, пролитая вместе кровь. Я узнал много глупых и плохих людей. Но и среди поляков есть и плохие люди, и дураки».
Ярузельский очень хорошо знал нравы и психологию высшего советского военного руководства в Минобороны и Генштабе. А ведь наибольшее беспокойство в связи с нарастающим кризисом в Польше в начале 80-х высказывали именно советские военные. Польские события, возникновение независимых профсоюзов ставили под удар беспрепятственность военных железнодорожных транзитов из СССР в Восточную Германию, где в то время размещалась группа советских войск из нескольких армий. Польские военные хорошо знали особенности глобального мышления советских военных и их решимость «если что...». Кстати, поскольку тогда обеспечение Воруженных сил было важнейшим элементом глобального противостояния, Москва решила построить альтернативную паромную переправу из Лиепаи и Калининграда прямо в ГДР, минуя транзит через «ненадежную» польскую территорию. Примерно так же, как сейчас решила построить газопровод через Балтику в Германию. Косвенных признаков возможного советского военного вторжения было так много, что каждый, имеющий хотя бы малейшие зачатки исторического сознания, отдавал себе отчет в реальности угрозы.
При этом в самом польском руководстве было предостаточно твердолобых, как их называли — «партийный бетон», которые считали, что «Солидарность» надо душить на корню. Им весьма симпатизировали в Москве. Ярузельскому приходилось лавировать.
Лавирование 8 ноября 1982 года из специального дома отдыха «Арламово», где содержался Валенса, он направляет письмо генералу Ярузельскому: «Мне представляется, что приходит время для выяснения вопросов и действий в направлении соглашения. Потребовалось время, чтобы многие поняли, что можно и насколько. Предлагаю вам встречу и серьезное обсуждение интересующих нас тем, а решение при доброй воле наверняка найдем. Капрал Лех Валенса». Но следующая их встреча состоится только 18 апреля 1989 года.
10 ноября 1982 года в Москве умирает Леонид Ильич Брежнев. Главой советского государства становится Юрий Андропов, которому самому оставалось жить год. Военное поколение советских вождей медленно сходит с исторической сцены. 12 ноября Лех Валенса освобождается из-под стражи. 12 декабря генерал Ярузельский обращается к Польскому сейму с предложением об отмене военного положения. Но отменено оно будет лишь 22 июля 1983 года.
В 1985-м в Советский Союз вместе с новым «Минеральным» секретарем Горбачевым приходит перестройка и гласность, которые постепенно добираются до Восточной Европы. В феврале—марте 1988 года новая волна забастовок охватывает Польшу, а в августе начинаются тайные переговоры о возможной встрече генерала Кищака и Валенсы. В июле в Польшу приезжает Михаил Горбачев, которого Варшава встречает песенкой «Михаил, Михаил, ты построишь новый мир!». Поляки понимают — время держиморд закончилось.
18 января 1989 года на Х пленуме ЦК ПОРП Ярузельский, Кищак и Сивицкий, а также премьер Раковский угрожают отставкой, чтобы добиться согласия руководства партии на переговоры за «круглым столом» с участием «Солидарности». В апреле завершаются переговоры за «круглым столом», признающие законной деятельность «Солидарности» и устанавливающие новый порядок избрания двухпалатного парламента сейма и сената. В Польше начинает развиваться полнокровная демократия, которая, однако, не всегда оказывается историей со счастливым концом.
Не совсем счастливый конец
После избрания в 2005 году президентом Польши Леха Качиньского — националистического политика правого толка с провинциальными замашками — обвинения в адрес Ярузельского за введение военного положение усилились. Говорят, что он тогда «оставил без надежд и будущего» целое поколение поляков, многие из которых были вынуждены покинуть родину. Соглашения «круглого стола» все чаще называют сговором элит за спиной народа, а вместо подведения так называемой жирной черты под недавними событиями призывают рассчитаться с прошлым. В марте 2006 года вокруг Ярузельского разгорелся новый скандал. Администрация президента Польши сначала присудила ему медаль «Крест сосланных в Сибирь», а затем объявила, что это было ошибкой. Ярузельский обратился с открытым письмом к президенту, заявив, что «не испытывает недостатка в наградах», а «эта, в отличие от боевых наград, не дается за конкретные заслуги».
В том же письме Ярузельский напоминает о словах, сказанных им в телеобращении 11 декабря 1990 года по случаю отставки с поста президента Польши: «Если время не погасило в ком бы то ни было гнева и неприязни, пусть они будут направлены прежде всего на меня». Они, увы, и направлены...
| Из интервью генерала Войцеха Ярузельского, данного Петру Черемушкину в Варшаве 13 октября 2004 года: — Господин генерал, когда начинают обсуждать, вошли бы тогда русские в Польшу или не вошли, я всегда вспоминаю историю, услышанную мною от жены одного из офицеров той воинской части, в которой я служил. Она рассказывала, что в декабре 1981 года, когда обстановка в Польше накалялась, семьям советских военных, размещавшихся в то время в ПНР, приказали в одну ночь собрать вещи и отправляться домой. Поскольку многое из накопленного собрать не удалось (а совграждане тогда покупали хрусталь, ковры, мебель), они для себя решили: так пусть же это все не достанется полякам — порвали ковры, побили хрусталь и сломали мебель — и сели в вагоны, чтобы ехать в Союз. — А потом их вернули, а хрусталя нет (эти слова Ярузельский произносит по-русски, со смехом, демонстрируя знание нравов наших граждан). — У самой границы выяснилось, что вы ввели военное положение, и пришлось возвращаться в квартиры в местах постоянной дислокации. История, по-моему, очень красноречивая, и я склонен в нее верить. На мой взгляд, угроза советского военного вмешательства была. — Отвечу вам как военный человек. Будь я в шкуре советских маршалов и генералов тех времен, то размышлял бы так: «В этой Польше происходят такие безобразия (последнее слово произносит по-русски), ситуация осложняется, это может нарушить равновесие системы безопасности сторон. И когда я об этом говорю, то напоминаю, что расчет с совестью мы должны начинать с себя, с поляков. Не вошли бы, если бы у нас было спокойствие, вошли бы тогда, когда произошел бы переход определенной границы, которую невозможно было бы терпеть в реалиях того времени, в реалиях разделенного мира, в условиях равновесия сил. Такой момент приближался, в Польше наступила анархия, мы как правительство не контролировали ситуацию. В 10 процентах тюрем были бунты и забастовки. Экономика находилась в руинах, на полках магазинов был только уксус. Приближалась зима, и нам грозили голод и холод. Уголь не добывался. И надо было считаться с тем, что в такой ситуации ввод войск оказался бы неизбежным. Не потому, что они этого хотели — для них это тоже был бы черный сценарий, но вынуждены были бы войти, чтобы спасти это равновесие сил. Весьма знаменательны слова Брежнева, сказанные в марте 1982 года: «Если польские товарищи уступили бы контрреволюции, если бы подчинились бы врагам социализма, то судьбы Польши и стабильность в Европе и мире оказались бы под угрозой». Мы все были детьми и невольниками того времени, невольниками разделенной Европы. — Когда вы вспоминаете советских деятелей — Брежнева, Андропова, — какие личные воспоминания о себе они оставили, как они разговаривали с вами, в какой манере? Например, у нас по телевидению как-то промелькнуло, что Горбачев называет вас Войцехом Владиславовичем — на русский манер. А как называли Андропов, Брежнев? — По-разному это было. Когда я познакомился с Брежневым, он был Генеральным секретарем, а я — начальником Генштаба. Было заседание политического консультативного комитета государств—участников Варшавского договора. Он тогда еще был человеком энергичным, живым, полным юмора, потом это все поменялось, и он превратился в человека, с трудом контактирующего с внешним миром. И когда зачитывал текст, говорил «товарищ Ярузельский», а когда разговаривал, обращался ко мне или «Войцех Владиславович» или просто «Войцех». А Герека он называл «Эдвард», а к Гомулке обращался «Веслав». Не было в этом пренебрежения. Он так по-отечески обращался. На заключительном этапе Брежнев уже был неспособным на такой разговор. Но он никогда меня не унижал. Он нажимал, говорил, что мы должны, что нельзя с этим согласиться, предостерегал. Но все это было на уровне норм, существующих среди цивилизованных людей. Совершенно другим человеком был Андропов. Он был очень больным человеком, но культурным, интеллигентным. У него были свои претензии, он нажимал на меня, но это был человек совершенно иного культурного горизонта. Однако наше общение продолжалось недолго. Болезнь. Смерть. Это был живой труп. |
