"Смена курса", наглядно обозначенная президентом в течение последних недель, вызывает самые тревожные ожидания. Однако, даже не спрашивая, а был ли курс, можно порадоваться, что теперь он точно есть.В те дни, когда в России "дело ЮКОСа" неуклонно перерастало во "вторую октябрьскую", по ТВ, помимо разгневанного Путина и наглухо замкнутых ворот Матросской Тишины, много чего еще показывали. Например, беспорядки в Баку после тамошних президентских выборов, узаконивших передачу власти по династическому принципу. Или такие же бурные события в Тбилиси после выборов парламентских. Или массовые демонстрации итальянцев и немцев против пенсионной реформы... Можно биться об заклад, что большинство российских телезрителей наблюдали бакинский мордобой и тбилисские страсти с чувством снисходительного превосходства: дескать, дикий же народ, дети гор. И ведущие новостных программ, угадывая настроение аудитории, к месту что-нибудь вворачивали насчет "кавказского темперамента", чтобы люди переключались на какой-нибудь телесериал в приятном убеждении, что наша политическая культура не в пример выше соседской: если и обнаружится вдруг у нас серьезный общественно-политический конфликт, так мудрое начальство ни за что не выпустит его "на улицу" -- чтоб народ не волновался, разрешит его тихо-мирно, не выходя из своих кабинетов в Кремле и на Старой площади. Что и говорить: "митинговой демократией" в России вот уже десять лет разве только детей не пугают. В этом смысле мозги у нас "промыты" основательно, и абсолютное большинство населения твердо убеждено: когда люди выходят на улицу с какими угодно требованиями, это не есть хорошо. Благонамеренные политики (исключая старомодных коммунистов) тоже не любят толпы и давно уже втолковывают "гражданам свободной России": чем кричать на площадях в хриплые мегафоны, пользуйтесь своими демократическими правами, ходите на выборы и голосуйте за нас. Доверьтесь, словом, профессионалам, а уж мы освободим вас от всех политических забот. В России и в самом деле вот уже лет десять действует негласный уговор элиты, напуганной размахом народных выступлений в начале 90-х, состоящий в сознательной деполитизации общества. Надо заметить, что само общество, по крайней мере в 90-х, впрочем, не особенно и возражало. Политика на несколько лет переместилась в специально выделенную для этого "резервацию" -- почти бесправную Госдуму, однако процесс деполитизации на этом не остановился. Как признался уже после ареста Ходорковского Глеб Павловский, с приходом Путина перед придворными политтехнологами встала задача всякую политику "вообще подморозить, ограничивая Кремлем". "В этом состояла задача, и она была решена", -- скромно добавил Павловский. Ради этого были "построены" все, в ком можно было хотя бы заподозрить самостоятельную политическую волю: Дума, губернаторы, олигархи, средства массовой информации и партии. Настала "политическая стабильность", и нельзя сказать, что она пришлась населению не по вкусу: рейтинг Путина взлетел на заоблачные высоты. Это можно было назвать "русским чудом": огромная, раздираемая противоречиями и социально расколотая страна, за власть над которой боролись самые разные силы, в кратчайшие сроки и почти без грубого принуждения была приведена к единому знаменателю, которым оказался президент. Бег на месте
Впрочем, механизм этого чуда был до гениальности прост -- Путин сказал противоборствующим силам: "И ты, Абрам, прав, и ты, Сара, права". Наверное, не было в России такой политической партии или движения, чьей "интеллектуальной собственностью" (то есть идеологией и программой) президент не воспользовался бы в своих целях. Либералам было обещано форсирование экономических реформ, бизнесу -- свобода от бюрократического пресса, патриотам -- возвращение статуса великой державы, военным -- повышение престижа профессии и перевооружение (а пацифистам и уклонистам -- военная реформа), всем социально униженным или обойденным, от пенсионеров до спортсменов, -- защита государства. И даже всем тоскующим по "совку" -- его частичная реставрация. Услышать из уст первого лица собственные идеи до ошеломления приятно: тебе-то казалось, что за земельную реформу или михалковско-александровский гимн придется бороться ожесточенно и долго, а тут вдруг чудо -- все заветное воплощается в одночасье, без всякой борьбы. Ошеломление мешает при этом заметить, что твои мечты реализуются "в одном флаконе" с мечтами твоих злейших политических врагов. Что в реальной действительности решительно невозможно -- как невозможно шагать одновременно вперед и назад. То есть либо вообще вся "сбыча мечт" виртуальна, либо кого-то из вас -- тебя или твоего политического противника -- элементарно надувают. Однако на вопиющую противоречивость путинской программы, для исполнения которой единому организму страны надо было одновременно шагать во все стороны света (и которую, значит, никто всерьез выполнять и не собирался), политическая элита решила закрыть глаза. "Как же мы можем встать в оппозицию президенту, -- вопрошал года два назад лидер СПС Борис Немцов, -- если в экономике и внешней политике он выполняет нашу программу?" Словом, забавная сложилась ситуация: в путинской России боролись друг с другом не политические партии, представлявшие интересы разных социальных слоев и групп, как это происходит в странах классической демократии, а разные элементы единой президентской программы (и разные члены его команды). Политическим партиям оставалось при этом бороться не столько за избирателей, сколько за президента, оставшегося, в сущности, единственным полноправным "избирателем" в России. Путин сам себе был и власть, и оппозиция, и народ, и пока иллюзия успешного движения одновременно в разные стороны сохранялась, весь громоздкий демократический механизм, построенный в России при Ельцине, казался совершенно излишним. Проблема лишь в том, что виртуальные схемы, какими бы изощренными политтехнологами они ни были сконструированы, в реальности не работают. Мираж "солидарности" и "консолидации" (слова, которые не сходят с уст президента) способен усмирить политические страсти и амбиции лишь на том этапе, когда власть дает обещания и проталкивает "правильные" законы. Реальные намерения власти обнаруживаются тогда, когда принятые законы начинают -- или не начинают -- действовать. То есть на уровне выполнения "социального заказа". Между тем к концу первого путинского срока стало понятно: ни один такой заказ не выполняется. Потому что они друг друга исключают. Потому что невозможно, например, при наличном качестве отечественной бюрократии одновременно и повысить влияние государства на экономическую жизнь, и развязать руки бизнесу. Вместо движения в избранном направлении (а какое, собственно, избрано?) наблюдаются бездарные рывки туда-сюда, от которых плохо и бюрократии, и бизнесу. Но бизнесу все-таки хуже, потому что за топтание на месте ему никто не платит. Поэтому логично, что именно бизнес захотел понять, на каком все-таки свете он находится. Попробовать, так сказать, почву реальности за пределами виртуальной "стабильности". Ну что ж -- почвы практически не оказалось, зато Ходорковский, жертвуя, можно сказать, собой, вынудил и президента выйти на поле реальности, то есть (это на четвертом-то году правления!) идеологически и политически определиться. Дальше нас ожидает, по всей видимости, много чего неприятного. Но нет худа без добра: политически определившись, Путин дал шанс возрождению в России демократического механизма. Вряд ли он заработает уже в декабре--марте, но рано или поздно плачевные последствия "смены курса" почувствуют на своей шкуре миллионы людей, причем не самых последних в этой стране. Эти миллионы уже способны будут стать социальной базой (причем сознательной) настоящей оппозиции. И стало быть, на следующие выборы мы пойдем без скуки.
"Смена курса", наглядно обозначенная президентом в течение последних недель, вызывает самые тревожные ожидания. Однако, даже не спрашивая, а был ли курс, можно порадоваться, что теперь он точно есть.В те дни, когда в России "дело ЮКОСа" неуклонно перерастало во "вторую октябрьскую", по ТВ, помимо разгневанного Путина и наглухо замкнутых ворот Матросской Тишины, много чего еще показывали. Например, беспорядки в Баку после тамошних президентских выборов, узаконивших передачу власти по династическому принципу. Или такие же бурные события в Тбилиси после выборов парламентских. Или массовые демонстрации итальянцев и немцев против пенсионной реформы...
Можно биться об заклад, что большинство российских телезрителей наблюдали бакинский мордобой и тбилисские страсти с чувством снисходительного превосходства: дескать, дикий же народ, дети гор. И ведущие новостных программ, угадывая настроение аудитории, к месту что-нибудь вворачивали насчет "кавказского темперамента", чтобы люди переключались на какой-нибудь телесериал в приятном убеждении, что наша политическая культура не в пример выше соседской: если и обнаружится вдруг у нас серьезный общественно-политический конфликт, так мудрое начальство ни за что не выпустит его "на улицу" -- чтоб народ не волновался, разрешит его тихо-мирно, не выходя из своих кабинетов в Кремле и на Старой площади.
Что и говорить: "митинговой демократией" в России вот уже десять лет разве только детей не пугают. В этом смысле мозги у нас "промыты" основательно, и абсолютное большинство населения твердо убеждено: когда люди выходят на улицу с какими угодно требованиями, это не есть хорошо. Благонамеренные политики (исключая старомодных коммунистов) тоже не любят толпы и давно уже втолковывают "гражданам свободной России": чем кричать на площадях в хриплые мегафоны, пользуйтесь своими демократическими правами, ходите на выборы и голосуйте за нас. Доверьтесь, словом, профессионалам, а уж мы освободим вас от всех политических забот.
В России и в самом деле вот уже лет десять действует негласный уговор элиты, напуганной размахом народных выступлений в начале 90-х, состоящий в сознательной деполитизации общества. Надо заметить, что само общество, по крайней мере в 90-х, впрочем, не особенно и возражало.
Политика на несколько лет переместилась в специально выделенную для этого "резервацию" -- почти бесправную Госдуму, однако процесс деполитизации на этом не остановился. Как признался уже после ареста Ходорковского Глеб Павловский, с приходом Путина перед придворными политтехнологами встала задача всякую политику "вообще подморозить, ограничивая Кремлем". "В этом состояла задача, и она была решена", -- скромно добавил Павловский. Ради этого были "построены" все, в ком можно было хотя бы заподозрить самостоятельную политическую волю: Дума, губернаторы, олигархи, средства массовой информации и партии. Настала "политическая стабильность", и нельзя сказать, что она пришлась населению не по вкусу: рейтинг Путина взлетел на заоблачные высоты.
Это можно было назвать "русским чудом": огромная, раздираемая противоречиями и социально расколотая страна, за власть над которой боролись самые разные силы, в кратчайшие сроки и почти без грубого принуждения была приведена к единому знаменателю, которым оказался президент.
Бег на месте
Впрочем, механизм этого чуда был до гениальности прост -- Путин сказал противоборствующим силам: "И ты, Абрам, прав, и ты, Сара, права". Наверное, не было в России такой политической партии или движения, чьей "интеллектуальной собственностью" (то есть идеологией и программой) президент не воспользовался бы в своих целях.
Либералам было обещано форсирование экономических реформ, бизнесу -- свобода от бюрократического пресса, патриотам -- возвращение статуса великой державы, военным -- повышение престижа профессии и перевооружение (а пацифистам и уклонистам -- военная реформа), всем социально униженным или обойденным, от пенсионеров до спортсменов, -- защита государства. И даже всем тоскующим по "совку" -- его частичная реставрация.
Услышать из уст первого лица собственные идеи до ошеломления приятно: тебе-то казалось, что за земельную реформу или михалковско-александровский гимн придется бороться ожесточенно и долго, а тут вдруг чудо -- все заветное воплощается в одночасье, без всякой борьбы. Ошеломление мешает при этом заметить, что твои мечты реализуются "в одном флаконе" с мечтами твоих злейших политических врагов. Что в реальной действительности решительно невозможно -- как невозможно шагать одновременно вперед и назад. То есть либо вообще вся "сбыча мечт" виртуальна, либо кого-то из вас -- тебя или твоего политического противника -- элементарно надувают.
Однако на вопиющую противоречивость путинской программы, для исполнения которой единому организму страны надо было одновременно шагать во все стороны света (и которую, значит, никто всерьез выполнять и не собирался), политическая элита решила закрыть глаза. "Как же мы можем встать в оппозицию президенту, -- вопрошал года два назад лидер СПС Борис Немцов, -- если в экономике и внешней политике он выполняет нашу программу?"
Словом, забавная сложилась ситуация: в путинской России боролись друг с другом не политические партии, представлявшие интересы разных социальных слоев и групп, как это происходит в странах классической демократии, а разные элементы единой президентской программы (и разные члены его команды).
Политическим партиям оставалось при этом бороться не столько за избирателей, сколько за президента, оставшегося, в сущности, единственным полноправным "избирателем" в России. Путин сам себе был и власть, и оппозиция, и народ, и пока иллюзия успешного движения одновременно в разные стороны сохранялась, весь громоздкий демократический механизм, построенный в России при Ельцине, казался совершенно излишним.
Проблема лишь в том, что виртуальные схемы, какими бы изощренными политтехнологами они ни были сконструированы, в реальности не работают. Мираж "солидарности" и "консолидации" (слова, которые не сходят с уст президента) способен усмирить политические страсти и амбиции лишь на том этапе, когда власть дает обещания и проталкивает "правильные" законы. Реальные намерения власти обнаруживаются тогда, когда принятые законы начинают -- или не начинают -- действовать. То есть на уровне выполнения "социального заказа".
Между тем к концу первого путинского срока стало понятно: ни один такой заказ не выполняется. Потому что они друг друга исключают. Потому что невозможно, например, при наличном качестве отечественной бюрократии одновременно и повысить влияние государства на экономическую жизнь, и развязать руки бизнесу. Вместо движения в избранном направлении (а какое, собственно, избрано?) наблюдаются бездарные рывки туда-сюда, от которых плохо и бюрократии, и бизнесу.
Но бизнесу все-таки хуже, потому что за топтание на месте ему никто не платит. Поэтому логично, что именно бизнес захотел понять, на каком все-таки свете он находится. Попробовать, так сказать, почву реальности за пределами виртуальной "стабильности".
Ну что ж -- почвы практически не оказалось, зато Ходорковский, жертвуя, можно сказать, собой, вынудил и президента выйти на поле реальности, то есть (это на четвертом-то году правления!) идеологически и политически определиться.
Дальше нас ожидает, по всей видимости, много чего неприятного. Но нет худа без добра: политически определившись, Путин дал шанс возрождению в России демократического механизма. Вряд ли он заработает уже в декабре--марте, но рано или поздно плачевные последствия "смены курса" почувствуют на своей шкуре миллионы людей, причем не самых последних в этой стране. Эти миллионы уже способны будут стать социальной базой (причем сознательной) настоящей оппозиции.
И стало быть, на следующие выборы мы пойдем без скуки.
