Великобритания все время своего участия в ЕС была там на особых правах. Она капризничала, требовала специального отношения, выбивала для себя возврат части взносов в общесоюзный бюджет. Британия не участвовала в Шенгене и единой европейской валюте, и ее экономическая политика даже теоретически не могла быть поставлена под контроль Берлина, Брюсселя и Франкфурта. Одновременно она дала Европе крупный рынок, технологии и финансовые площадки Сити, администраторов и дипломатов высокой квалификации. Многих из них мне приходилось знать лично, и надо признать – для внешних партнеров британские кадры ЕС всегда были крайне опасными переговорщиками. В принципе страна была довольно плотно интегрирована в единый европейский рынок. Так что же не сиделось?
Правительство, возглавляемое тогда Дэвидом Кэмероном, решило на фоне трудностей, переживаемых континентальной Европой во время кризиса зоны евро, «поиграть в Тэтчер» и потребовать новых привилегий. Но Тэтчер знала меру, и когда, например, она оказалась в изоляции при согласовании Единого европейского акта в 1985 г., тут же сдала назад. Кэмерон оказался не столь прозорлив. Доигрались до референдума, на котором нежданно победили сторонники брекзита. Ответ партнеров по Евросоюзу был немедленным и жестким – уходите, но уступок, нарушающих права других стран союза, вы не получите. Главным переговорщиком назначили одного из наиболее жестких европейских администраторов – французского министра Мишеля Барнье. А для наглядности сразу передали очередь Британии на председательство в Совете ЕС маленькой Эстонии.
Важно обратить внимание на принципиальность и твердость позиции ЕС, проявленные с самого начала. Брекзит создает опаснейший прецедент – из Евросоюза, куда убогие народы периферии стремятся «хоть тушкой, хоть чучелом», можно выйти, о ужас, по собственному желанию. Политическое чутье подсказало Ангеле Меркель и другим значимым континентальным политикам: чтобы другим неповадно было, надо четко дать понять – игр и послаблений не будет. Интеграционные группировки, подобные ЕС, – это слишком серьезно, чтобы разбрасываться участием в них. Они дают своим членам множество выгод, не требуя от них реально поступаться суверенитетом. Не случайно такие деятели, как правый вице-премьер Италии Маттео Сальвини или польские консерваторы, никогда не ставили и не поставят вопрос о выходе из Евросоюза. Они хотят изменить его под свои вкусы. Но покинуть – ни за что.
После полутора лет переговоров, многочисленных предательств товарищей по партии и министров обескровленная Тереза Мэй согласовала с континентом соглашение, реализация которого наносила бы минимальный урон британской экономике. А значит, и обществу, защита интересов которого и является задачей правительства. Плата за сохранение доступа к единому рынку оказалась чудовищной. По существу, страна была бы низведена до уровня Турции, стоящей в прихожей ЕС с начала 1960‑х, и лишена права определять свою внешнеторговую политику. То есть самостоятельно продавать помидоры можно, но думать о развитии сети зон свободной торговли без Брюсселя – ни-ни. А ведь именно о такой сети, создающей «глобальную Британию», мечтали сторонники брекзита. Не говоря уже о североирландском вопросе. В рамках «сделки Мэй» Лондон фактически терял суверенные права над Ольстером.
В Европе никто не возражает против того, чтобы Британия и вовсе никуда не уходила. Однако в случае, невероятном, повторного референдума и отмены результатов предыдущего возвращение загулявшей дочери под общий кров стоило бы ей многого. Евросоюз прекрасно показывает, что в действительно серьезных интеграционных группировках вход – рубль, выход – даже не два, а все 10. Войти в такой союз непросто, жить там хорошо, а покинуть можно только в крайне бесправном состоянии. Но если бы это было иначе, разве имело бы смысл самое восхитительное достижение современной истории – европейская интеграция?
