Доля риска: экстремальная жизнь Александра Куприна

На своей шкуре

Борьба, стрельба, садоводство и животноводство, воздухоплавание и водолазание – Куприн словно поставил перед собой задачу приобрести максимально возможный жизненный опыт.

В нем было много писательского любопытства и репортерского умения проникать во все щели, но главной движущей силой Куприна служила жажда жизни. В этом он напоминал своего старшего современника Владимира Гиляровского, но даже неукротимый и бесстрашный «дядя Гиляй» уступал потомку татарского князя Куприну в любви к подвигам и острым ощущениям.

Сейчас сказали бы, что Куприна тянуло в экстрим. Сам писатель любил слово «риск». «Всякий вид спорта должен заключать в себе хотя бы оттенок риска, пренебрежения к боли и презрение к смерти», – писал он в статье о борце Иване Заикине.

Динамичность Куприна сочеталась с повышенной коммуникабельностью и талантом ладить с людьми. Где бы он ни оказывался, Куприн легко заводил друзей. Его товарищем мог стать любой человек, будь то знаменитость вроде певца Федора Шаляпина или самый последний бродяга. И только в светском салоне он чувствовал себя неуютно.

Карцер

С детства Александр Иванович имел нрав горячий и независимый. В московской военной гимназии он часто попадал в карцер за непослушание. На характер мальчика повлияло наблюдение за унижениями, которые приходилось испытывать его рано овдовевшей матери ради того, чтобы прокормить детей. Он очень резко реагировал на любую несправедливость.

В 23 года, будучи подпоручиком 46-го Днепровского пехотного полка, Куприн выбросил за борт плавучего ресторана пьяного киевского пристава, оскорблявшего девушку-официантку. Из-за этого ему отказали в поступлении в Академию Генерального штаба.

Куприн не особо расстроился неудаче в военной карьере. Регламентированная жизнь была ему не по нраву и плохо совмещалась с писательством. Что говорить, если за публикацию своего первого рассказа Куприн угодил в привычный карцер. Когда пришлось выбирать между армией и свободой, в 24 года Александр подал в отставку.

Приятный силач

Трудностей жизни он не боялся и в молодости успел испробовать массу занятий: был и грузчиком, и рабочим на литейном заводе, ассистентом зубного врача, суфлером, актером, землемером, журналистом, продавцом.

Рассказы молодого Куприна оценил Лев Толстой. Более того, суровому автору «Войны и мира» Куприн понравился даже по-человечески, а такое случалось нечасто. «Мускулистый, приятный силач», – говорил о нем классик. Полюбил Куприна и Иван Бунин. Они были ровесниками, Бунин помогал другу с первыми публикациями.

К 30 годам литература стала главным делом Куприна. Уже не нужно было подрабатывать на заводе, чтобы содержать семью. Но это не значило, что его жизнь замкнулась между кабинетом и рестораном, как это порой бывает у писателей.

Его борьба

Подмеченная Толстым мускулистость молодого Куприна была результатом его увлечения борьбой и поднятием тяжестей. В Киеве он ходил в «Русский цирк» братьев Никитиных смотреть на классическую борьбу. Начал заниматься этим видом спорта и сам, а в 1899 году организовал борцовский клуб «Киевское атлетическое общество».

В цирке Никитиных он встретил Ивана Поддубного, будущего легендарного атлета. Тот увлекался борьбой на поясах, и именно Куприн заинтересовал его классической борьбой, в которой Поддубный и прославился на весь мир.

Энергии Александра Ивановича хватало и на спортивный менеджмент: оказавшись в Петербурге, он организовывал поединки борцов в клубе «Модерн». Там у него был персональный судейский столик. Писатель имел большой авторитет среди публики и спортсменов. Часто для разрешения споров обращались именно к нему. Среди близких друзей Куприна был борец Иван Заикин, которого писатель обучил грамоте, чтобы при расставании тот писал ему письма.

Живя в Одессе, Куприн занимался в Атлетическом институте, который открыл в 1905-м знаток французской борьбы Владислав Пытлясинский.

На дне

С Одессой в жизни Куприна связан ряд экстремальных приключений. Здесь он тушил пожары, пользуясь знакомством с начальником пожарной службы, здесь давал интервью голым в бане, после чего лично помыл журналиста (объяснив это тем, что газетчик был довольно грязен), здесь чуть было не погиб в авиакатастрофе и чуть было не утонул в море.

В 1909 году Куприн получил разрешение начальства одесского порта погрузиться в водолазном снаряжении в воду у Андреевского мола. Цели своей акции Куприн не объяснил никому.

Пробыть на дне получилось недолго: костюм прохудился, и Куприну пришлось срочно всплывать. Он использовал свой опыт, работая над очерком «Водолазы» из цикла «Листригоны». Писателя интересовал случай, произошедший в 1905 году с бывалым ныряльщиком Тимофеем Сильчуком, искавшим затонувший в Крымскую войну у берегов Балаклавы английский пароход с золотом. Находясь под водой, Сильчук увидел нечто, от чего едва не сошел с ума и навсегда отказался от своей профессии. Что именно напугало его, ныряльщик говорить отказывался. Этот случай в измененном виде Куприн упоминает в «Водолазах».

Полеты наяву

После погружения в море литератор двинулся в противоположную сторону: решил подняться в небо на рекордную высоту. Его давним другом был воздухоплаватель Сергей Уточкин, и Куприн уговорил его взять с собой в полет на воздушном шаре. Летели вчетвером (плюс два журналиста) в теснейшей корзине, которая едва доходила до пояса. Им удалось достичь высоты 1250 метров.

Затем Александр Иванович совершил менее удачный эксперимент, сев в хрупкий фанерный аэроплан «Фарман». Аппаратом управлял его приятель борец Заикин, только что выучившийся в Париже на пилота. Куприн и Заикин были два сапога пара, искатели приключений.

Тот полет в 1910 году едва не стоил обоим жизни – аэроплан потерял управление и стремительно понесся вниз, прямо на толпу зрителей. Заикину удалось посадить «Фарман», избежав жертв. Позже Куприн отмечал необычное равнодушие, которое овладело им на краю гибели. Большого интереса к авиации с тех пор не проявлял.

Сад и огород

Были у писателя и более спокойные увлечения. Купив в начале 1900-х годов участок земли под Балаклавой, на склоне Лысой горы, он разровнял его и разбил там сад, виноградник, выписывал семена редких растений. Когда дочь Ксения спросила у него, зачем он выбрал именно это трудное для возделывания место, Куприн ответил: «Вот именно поэтому и выбрал. Если каждый поставит себе целью жизни хоть один клочок пустынной и неудобной земли превратить в сад, то весь мир через несколько сот лет превратится в цветущий рай».

Вскоре, однако, писатель потерял доступ к участку. После того как Куприн публично поддержал Севастопольское восстание 1905 года, ему запретили жить в Балаклаве. Не на того напали – писатель приезжал туда тайно, но по-настоящему развернуться уже не мог.

Тогда он развернулся в Гатчине. Купив в 1911-м дом на Елизаветинской улице, он в полной мере реализовал свою страсть к огородничеству, которое было для него естественным продолжением любви к жизни, ее изобилию.

«Я собственноручно снял с моего огорода 36 пудов картофеля в огромных бело-розовых клубнях, вырыл много ядреной петровской репы, египетской круглой свеклы, остро и дико пахнущего сельдерея, репчатого лука, красной, толстой, упругой грачевской моркови и крупного белого ребристого чеснока – этого верного противоцинготного средства... Весь мой огород был размером в двести пятьдесят квадратных саженей, но, по совести могу сказать, потрудился я над ним усердно, даже, пожалуй, сверх сил», – писал он позже в рассказе «Купол св. Исаакия Далматского».

Лошадь в спальне

По воспоминаниям дочери, у них появились «собаки, кошки, лошади, куры, гуси». Друг семьи, клоун Жакомино подарил Ксении маленькую козочку, которая, повзрослев, оказалась козлом, притом весьма норовистым. Животное пришлось отдать в военную часть.

Одно время у них в доме жила маленькая медведица Маша, «большая проказница». Расстаться с ней пришлось лишь после того, как уже повзрослевшая медведица ударила дворника. В итоге Машу передали в цирк.

Говоря о животных, к месту будет вспомнить и случай, описанный другом Куприна Федором Батюшковым. Однажды, живя в имении у Батюшкова и гуляя по окрестностям, друзья нашли чью-то потерявшуюся лошадь. Куприн привел ее в дом и привязал около своей кровати, объяснив, что хочет знать, «когда и как лошадь спит». «На другой день, – пишет Батюшков, – повторилась такая же история, но приведена была другая лошадь. Александр Иванович за ней ухаживал, кормил, поил и решился прекратить свои опыты лишь тогда, когда его спальня пропиталась запахом конюшни».

О пользе стрельбы

С возрастом Куприн прибавлял в весе, его начинал беспокоить ревматизм и другие болезни. Писатель не был, как сейчас сказали бы, зожником, любил пиры и кутежи, но они не ослабляли его спортивного энтузиазма.

В 43 года он начал осваивать различные стили плавания в бассейне, который открыл в Петербурге Леонид Романченко, легендарный русский пловец, «человек-рыба», установивший в 1912-м мировой рекорд, проплыв за сутки более 48 километров по Каспийскому морю.

Плавание Куприн пропагандировал, считая его «необходимым нам, русским, особенно петроградцам, живущим около больших водных пространств».

В это же время писатель совершенствовался в стрельбе. В статье 1913 года, опубликованной в «Синем журнале», Куприн воспевал стрельбу как непростое искусство: «Оно требует от стрелка многих данных: спокойствия, хладнокровия, уверенности, душевного и физического равновесия, внимания. Замечательно, что люди, неумеренно пьющие и развратные, никогда в искусстве стрельбы не поднимаются выше среднего уровня. Также неряхи и рассеянные субъекты».

О пьянстве Куприна ходили легенды, но он явно не относил себя к «неумеренно пьющим».

Оппозиционер

Куприн был «постоянным клиентом» Охранного отделения, имея репутацию политически неблагонадежного литератора.

Во время Севастопольского восстания 1905 года Александр Иванович с друзьями укрывал матросов, спасшихся с крейсера «Очаков», и опубликовал очерк в газете «Наша жизнь», сильно разозливший главного командира Черноморского флота адмирала Чухнина.

В 1906-м австрийская газета Neue Freie Press напечатала статью Куприна «Армия и революция в России». В ней предсказывалась революция.

После донесения о том, что писатель сочиняет стихи «демонстративно-революционного характера», дело Куприна рассматривало в 1908 году Особое совещание по государственной охране.

В том же году цензурный комитет подал на писателя в суд за рассказ «Свадьба», в котором, по мнению цензора, «в самом отталкивающем виде представлен русский офицер в его отношениях к местному еврейскому населению».

Плохой солдат

Несмотря на приписывавшуюся ему неблагонадежность, в 1914 году, вскоре после начала Первой мировой войны, 44-летний Куприн снова надел офицерский мундир. Иногда пишут, что его вызвали из запаса, но Куприн был не в запасе, а в отставке. И на фронт он пошел добровольцем. Его жена Елизавета стала сестрой милосердия.

Служба Куприна, впрочем, длилась недолго. 323-я Новгородская пешая дружина Государственного ополчения, к которой его приписали, находилась в Гельсингфорсе (Хельсинки). Писатель-поручик жил в отеле «Фенния». Там его нередко узнавали читатели, что не всегда нравилось Александру Ивановичу. Он сетовал, что стал музейным экспонатом и плохим солдатом.

Здоровье его расстраивалось, и весной 1915-го Куприна признали негодным к строевой службе. На фронт он так и не попал. Кажется, это осознание себя плохим солдатом, которому уже не по силам обычные нагрузки, подкосило Куприна.

Бесконечность

В эмиграции, где писатель с семьей оказался после революции, его, казалось бы, неистощимая витальность начала угасать. В России Куприн жил широко и вольно, а в Париже пришлось выживать. Одно качество оставалось в нем неизменным (помимо литературного дара, конечно): способность располагать к себе людей.

В 1928 году Куприн побывал в Сербии на съезде писателей-славян. Местная газета «Политика» сообщала в репортаже: «Ах, Куприн! Сколько белградцев теперь при этом имени чувствуют в сердце радость и теплоту. Куприн за несколько дней в Белграде стал для сербов своим. Этот необыкновенный, но в то же время всем такой близкий и дорогой русский человек как будто вышел из русских романов и пришел посетить Белград».

Разменяв седьмой десяток, писатель начал сильно сдавать, физически и морально. Жажда жизни сменилась стремлением к небытию. «По ночам увлечен мыслью о смерти – и ничего, не страшно, только бы без страданий, там – глубокий сон, без сновидений, лет так на тысяч двести с гаком, а гак-то длины с бесконечность...» – писал он в письме сестре Зинаиде.

Когда в 1936 году появилась возможность вернуться на родину, Куприн воспользовался ею – не для того, чтобы начать новую жизнь, а чтобы достойно закончить жизнь старую, в прошлом полную удивительных событий и поступков.