В разнообразных соцсетях время от времени вопрошают: а что такое российское, русское кино? Существует ли оно на самом деле?
Едва задав вопрос и поблагодарив за совет посмотреть фильмы Сигарева или Хлебникова, тут же начинают увлеченно обсуждать новейшие сериалы, причем американские. Оскаровская гонка вообще занимает умы всего человечества: финального расклада ждут с нетерпением все, в том числе и обыватели, далекие от искусства.
Тратят время, обсуждают, волнуются, болеют за своих фаворитов и прочее. Эх… нам бы так. У нас же фильмы Василия Сигарева, Бориса Хлебникова, Алексея Попогребского, Бакура Бакурадзе, Натальи Мещаниновой, Юсупа Разыкова, Кирилла Серебренникова – достояние узкого круга профессионалов, посещающих фестивали.
И лишь один автор – а именно Андрей Звягинцев – стоит особняком, как исключение из правил (но это особый феномен, о котором позже).
Мало того что эти фильмы малобюджетные, государство ничего не тратит на рекламу и прокат, и потому российское кино остается неизвестным зрителям. И лишь самые любознательные, прослышав случайно о фильме или прочитав статью критика, могут скачать его (что тоже является, конечно, грубым нарушением авторского права).
Равнение на Голливуд
Зато Фонд кино, возглавляемый Антоном Малышевым, субсидирует, например, Сарика Андреасяна, потратив огромные госсредства на его коммерческие эксперименты, заканчивающиеся полным провалом. В принципе Андреасян мог бы, как Эд Вуд, герой фильма Тима Бертона, претендовать на звание самого плохого режиссера планеты, над которым только ленивый не потешается.
Зато Сарик со товарищи сумел снять уже несколько картин, не имея ни малейшего представления, как это делается, и получить громадные субсидии от государства. Теперь, правда, Малышев судится с Enjoy Movies, компанией, созданной в 2010 году продюсерами Георгием Малковым и Гевондом Андреасяном в содружестве с его братом Сариком Андреасяном, требуя вернуть 51 млн рублей, поскольку фильм «Защитники», снятый Сариком, не окупился в прокате.
Было бы странно, если бы было по-другому: не окупаются даже фильмы Михалкова, а не только Андреасяна.
То есть пока настоящие таланты сидят на листе ожидания в надежде выпросить у министра культуры Владимира Мединского или Антона Малышева свои несчастные полмиллиона, бесчисленные бездарности развлекаются как хотят за наш с вами счет, на деньги налогоплательщиков.
Вообразив, что Россия вполне может тягаться с Голливудом на ниве интертеймента, чиновники Минкульта начали поощрять жанровое кино, забыв, что Голливуд это делает за сотни миллионов, на сверхсовременной аппаратуре, к тому же имея за плечами громадный опыт жанрового кино. Созвучного Америке с ее корневой мифологической мощью.
Никакое «Притяжение», а тем более «Сталинград», сделанный на компьютере и стоивший стране $30 млн, не могут сравниться с американским блокбастером: сметная стоимость «Аватара», например, составляет около $300 млн.
Правда, отдача, профит, выгода исчисляется уже миллиардами: доходы голливудских фильмов сравнимы с доходами от нефти. К искусству это имеет косвенное отношение (на мой взгляд, вообще никакого не имеет), но мы сейчас не об искусстве.
Вдумайтесь: если мы жанром не владеем, делать его не умеем, проваливаемся в прокате, то зачем экспериментировать себе в убыток?
И здесь Россия впереди планеты всей: успех ведь тоже должен просчитываться, риски слишком велики. На кону – миллионы: правда, там этими миллионами рискует студия или продюсер.
У нас рискуют пенсионеры, косвенно оплачивающие безумные затеи михалковых, бондарчуков и прочих андреасянов.
Снимайте на свои
Но поскольку Россия – страна чудес, авторское кино здесь все же существует, причем всякий год кажется, что ему вот-вот придет конец. При этом существует без помощи Минкульта и Фонда кино, то есть без участия государства, непонятно на какие средства: частных банков и богатых людей. Минкульт во главе с товарищем Мединским не дал ни копейки, скажем, Сигареву на фильм «Страна ОЗ»: он бы и дал, но потребовал купюр и цензуры. Сигарев наотрез отказался, снимал практически «на свои».
Картина выдающаяся, вполне себе народный хит: злая, умная, смешная, виртуозная, сплавившая народный сказ и «ужасы нашего городка». Это практически новый фольклор, если кто не заметил. Блестящий кастинг и точнейшая драматургия: кино практически идеальное. Но опять-таки проваленное в прокате: фильм украли и выставили в Сеть, деньги не вернулись, народным хитом фильм не стал.
То же самое произошло несколько лет назад с «Шапито-шоу» Сергея Лобана, нашего нового Рязанова, искавшего деньги на эту постановку семь (!!!) лет. «Шапито» тоже «народное кино», о безумной России: остроумное, нежное, смешное, изобретательное.
В прокате тоже провалено: нет специалистов, нет денег, нет заинтересованности. Ничего нет, есть только одинокие таланты, идущие ощупью, сами, наугад: никакие институции не работают, живи как знаешь.
Поэтому Андрей Прошкин, начинавший как режиссер остросоциальный («Игры мотыльков», «Миннесота»), начал снимать фильмы-эпопеи (в чем тоже преуспел, он очень талантлив). А мне жаль и «Мотыльков», фильма о русской провинции, и «Миннесоту», блистательную картину о судьбе двух братьев‑хоккеистов, где гениально играл Сергей Горобченко. Кстати, замечу, что судьба Горобченко, актера выдающегося, складывается не так блестяще, как хотелось бы: кроме роли Стрельникова-младшего в «Докторе Живаго» и «Миннесоты», ролей, достойных его таланта, я что-то не припомню. Да и многие большие актеры – тот же Данила Козловский, сейчас номер один, – снимаются чаще в коммерческих картинах вроде «Легенды № 17», снятой по американским лекалам: вполне культурно, но механически.
Еще одно «потерянное поколение»
Кроме недофинансирования авторского кино и патологической начальственной склонности к жанру есть еще одна проблема, а именно: поколенческая. Дело в том, что в истории кино всегда были школы: английские рассерженные, французская новая волна, польская школа, была даже казахская новая волна – в начале 90‑х. В СССР были «шестидесятники», украинское поэтическое кино, киргизский феномен. Сейчас на гребне успеха – румынская, тайская «волны», южнокорейская, мексиканская, аргентинская, датский феномен, начинает набирать силу болгарская волна, рискуя потеснить румын.
Российские же режиссеры очень разрозненны: талантливых много, но работают они сами по себе, и целостной картины не складывается. Каждый на свой лад решает свои экзистенциальные проблемы: нет, как было в Дании, ни объединяющих манифестов, ни общей программы, ни, собственно, чисто дружеского интереса друг к другу.
Хорошо это или плохо? Трудно сказать. Одно ясно: сорокалетние – еще одно «потерянное поколение», если понимать поколение как сообщество, вдохновленное общей идеей. Россия в принципе страна сумрачная, люди здесь разрозненны (и успех, скажем, соцсетей только подтверждает это – там, как правило, сидят одинокие), каждый сходит с ума по-своему, не создавая, так сказать, универсума, ноосферы новых идей. Хотя во времена более суровые поколения были: по-видимому, мы живем в каком-то общественном вакууме. Хотя идеологи и пытаются создать искусственные, мертворожденные социальные сообщества, пародийные лозунги и объединения под недреманным оком государства.
В общем, миропонимание Хлебникова или Вырыпаева, Сигарева или Серебренникова – суть отдельные планеты, никак не соприкасающиеся. Особенно это было заметно на «Кинотавре» – режиссеры относятся друг к другу с уважением, раскланиваются, но у каждого своя компания, свои интересы и разговоры.
Негласный лидер поколения (хотя ему уже 50, но он и начал поздно) – Андрей Звягинцев, самый стойкий, целеустремленный, самый успешный и, возможно, самый последовательный российский автор. Вот он мог бы объединить режиссеров, но ему не до того: он трудоголик, отшельник, не склонный к шумным компаниям и обмену идеями. (Между тем Триер – тоже отшельник, но как-то сумел вдохновить датскую «Догму» и создать школу). Феномен Звягинцева, видимо, лежит в другой плоскости: и «Нелюбовь», его, так получается, программный и самый лучший его фильм, как раз о драме индивидуализма, разрозненности, отсутствии человеческих связей. Как Балабанов, в свое время поставивший беспощадный диагноз своим «Грузом 200», картиной провидческой и страшной, не смог объединить поколение, так и Звягинцев, тоже в своем роде провидец, работает наособицу.
Москва, Питер, далее нигде
Есть еще одна проблема: все, что ни происходит в российском кино, централизованно. Как, скажем, московское метро, наглядный пример деспотии: в тоталитарном государстве движение центростремительное, а не центробежное, центр – узел, от него расходятся линии к окраинам.
И в СССР, и в нынешней России основное «действие» происходило в Москве или в Ленинграде (на провинциальных студиях снимали по 4 картины в год, на «Мосфильме» – 200). Традиция эта и по сей день нерушима, только теперь и четырех не снимают.
Сломать эту имперскую тенденцию решился Александр Сокуров, набрав курс в Кабардино-Балкарском университете. То, что казалось иным причудой, капризом мэтра и классика, сработало: фильм «Теснота» Кантемира Балагова попал в одну из престижных каннских программ, имел успех и блестящие отзывы. Фильм о национальных взаимоотношениях – евреев и чеченцев, русских и кавказцев – сделан объективно, жестко, «холодной» камерой: чувствуется влияние не столько Сокурова, но опять-таки «румынской волны». Блестящие отзывы получил и фильм Юсупа Разыкова (узбека по национальности, живущего в Москве) «Турецкое седло» о бывшем «топтуне» – осведомителе КГБ, который никак не может перестать следить за людьми.
Недофестивальное кино
Вообще, конечно, «Кинотавр» последних лет стал гораздо слабее по сравнению с первым десятилетием нового века. Я помню совершенно поразительный «Кинотавр» 2009 года, где Василий Сигарев дебютировал фильмом «Волчок», где показали «Миннесоту» Андрея Прошкина, «Сумасшедшую помощь» Бориса Хлебникова, «Сказку про темноту» Николая Хомерики, «Кислород» Ивана Вырыпаева.
В 2012‑м Сигарев сразил фильмом «Жить» – в редчайшем в современном мировом кино жанре высокой трагедии, приближающейся по накалу к античной. Приз, правда, фильм не получил, и я даже понимаю, почему: жюри состояло сплошь из режиссеров. Ни один из них – кроме, возможно, Бакура Бакурадзе – такого уровня никогда не достигнет. В том жюри была и Анна Меликян, феномен которой мне совершенно непонятен: я наконец сподобилась посмотреть «Про любовь», коммерческую поделку для условной «молодежи» (и спортсменов). В 2015‑м – таковы нынешние тенденции – Меликян взяла главный приз «Кинотавра».
Правда, в этом году победил как раз Хлебников – с картиной «Аритмия», снятой в тесных интерьерах квартирки на окраине, где живет супружеская пара. И опять-таки: все без исключения замечают, что стиль картины напоминает румынскую «новую волну».
Очевидно, это мощное явление – румынская школа. В свое время такое же влияние на мировое кино оказал итальянский неореализм, пока его не сменила барочность Феллини, оперность Висконти и радикальные поиски Пазолини. Жаль, повторюсь, что гений Балабанова не дал таких всходов, как, скажем, румыны, все вместе – от Пую до Порумбою: как бы ни был хорош документализм румынского кино, российскому все же ближе темперамент Балабанова или Сигарева.
И, разумеется, их особый трагизм: ведь ужас «Груза 200» даже не маркирован историческим временем – это всегда было, будет и есть.
Живем, под собою не чуя страны.
