Хочется признаться в одной вещи, которая кажется мне почти неприличной, но что по-делаешь: я не умею врать читателю. Женщинам, матери, детям – могу, а читателю нет: это потому, что отношения с женщинами и родственниками у меня, слава богу, не поставлены на профессиональную основу, а в профессии я предпочитаю честность. Так вот: если бы оправдали Евгению Васильеву или дали ей условный срок, я был бы рад. И не пострадает от того ни моя национальная гордость, ни чувство справедливости. И не увижу я в этом ни развала нашей обороны, ни торжества коррупции.
Васильева – исключительно удобная мишень, у нее есть решительно всё, чтобы вызывать ненависть: принадлежит к чиновничьему классу, имела явно неслужебные отношения с одним из малоприятных представителей этого класса (которого вдобавок не любили в армии; как будто у нас в армии все хорошие и любят только хороших!). Васильева не участвовала ни в каком развале обороны, поскольку не имела к этой самой обороне никакого отношения: она распродавала, что называется, непрофильные активы. Не знаю, насколько в курсе был Сердюков, за которого она отдувается; не знаю, какой она в действительности нанесла ущерб и объективен ли суд, снижая этот ущерб в шесть раз. Знаю, что Сердюкова скинули и Васильеву отправили под домашний арест ровно тогда, когда власти понадобилось сбросить балласт, ибо начал падать рейтинг; этого оказалось недостаточно, и понадобился Крым, а потом и Донбасс, которые взвинтили рейтинг до фантастических 86 процентов, но из которых зато теперь не вылезти. У разоблачителей Сердюкова и Васильевой всегда были не самые чистые мотивы, и не коррупция их волновала, а поиск оптимальной мишени. А я таким вещам не сочувствую. Я знаю, что Васильеву особенно яростно травит полковник Баранец, военный обозреватель «Комсомольской правды», – человек, чья искренность и добронравие вызывают у меня серьезные сомнения. Я не люблю, когда травят кого-либо, хотя бы и Сердюкова. Женщина же в качестве объекта всеобщей ненависти – это вообще позор.
Васильева заслуживает насмешки, особенно когда пытается напомнить о своем высшем образовании (грех сказать, я сам написал на эту тему пару иронических стишков); Васильева откровенно смешна в своих попытках выглядеть человеком просвещенным и духовным; но она хоть пытается. И, как хотите, ее беспомощные стихи, песни и танцы не вызывают у меня злобы. Мне, наоборот, ее жалко. Она трогательная. И особенно меня бесили попытки отечественных телевизионщиков – мы все себе представляем меру их честности, таланта и благородства – рассказать о ее драгоценностях и недвижимости. Недвижимость уж точно оказалась меньше в несколько раз, а драгоценности были побрякушками примерно того же качества, что и ее любовная лирика. Когда человек пишет такую лирику и обвешивается такими побрякушками, это как-то не повод для ненависти. Васильева, впрочем, не только смешна. Ее нежелание валить всё на шефа и сдавать его с потрохами выглядит даже каким-то жертвенным, каким-то даже благородным. И чиновники любить умеют. Допускаю, что у них там между собой вполне шекспировские страсти. Страсти бывают у любых людей, даже, наверное, у совсем расчеловеченных, вроде нынешних публичных патриотов или креативщиков из Главплаката. Если бы кого-то из Главплаката посадили и он бы писал в заключении любовную лирику (чем черт не шутит, такое вполне возможно, и много интересного вскроется!), я бы, честное слово, только сочувствовал. По- тому что милость к падшим заповедана нам Пушкиным, и вообще это в русских традициях – не пинать того, кто уже сидит. В России арест – не признак и не доказательство виновности, это могут сделать с любым, и почти каждый у нас хоть раз побывал под судом, испытав полезное, пленительное, вязкое чувство полной своей беспомощности среди беспримесного абсурда. Это нормально.
И если в стране перестали сострадать арестованным и начали требовать еще более жестоких расправ – это значит лишь, что она, как в сталинское время, потеряла собственную матрицу, душу свою; и потребуются очень серьезные, почти эсхатологические катаклизмы, чтобы люди вспомнили о солидарности, о ценности жизни, свободы, куска хлеба. Скажем прямо, Великая Отечественная война была великой еще и потому, что позволила миллионам очнуться от сталинского морока, а государство приостановило свою бешеную палаческую активность, дабы заняться собственным спасением. Страшно представить, какие перемены и перипетии понадобятся России на этот раз, чтобы стряхнуть с себя радость травли, от-
казаться от постоянного поиска врагов и взглянуть на мир трезвыми, ясными глазами.
Васильева, конечно, не подвергалась пока ничему из того, что так успешно выдерживает Навальный: на нее меньше клевещут, не так согласованно травят и, главное, дадут в конце концов серьезное послабление. Даже получив реальный срок, возможно, она в конце концов выйдет на свободу, пусть этот процесс и не последний. Личная жизнь ее все равно разрушена, однако это не из тех катастрофических разрушений, которые так уж непоправимы. За что бы ни поплатился Сердюков – за вражду с генералами или за измену сановным родственникам, – это все-таки не измена Родине; думаю, он найдет способ помочь бывшей подчиненной. И почему-то меня это совершенно не огорчает, потому что любое проявление милосердия в России – хотя бы узкое, ограниченное, хотя бы только к своим! – меня радует, внушает надежду. Ведь когда кого-то жалеют или выпускают – не важно, кого, ясно же, что перед нами не маньяк, – ну это приятно как-то. Это значит, что кадавр умеет не только жрать, что случаются у него паузы, хотя бы для пищеварения…
И если уж вовсе честно – я считаю, что коррупция при всей своей омерзительности не главное зло; что фашизм, например, страшнее коррупции, хотя она при нем искореняется. Если всех вообще расстрелять к чертям собачьим, о чем мечтают многие сегодняшние начисто деморализованные обыватели, не будет вообще никакого фашизма. Но станет ли сильно лучше? Согласитесь, что смягчается же душа, когда «хоть одному творенью я мог свободу даровать». А Евгения Васильева – далеко не худшее из ныне живущих творений, и освобождение ее было бы хоть каким-то просветом в череде доносов, уголовных дел и публичных улюлюканий. Главное, они там думают, что, если всех насмерть запугать, против всех возбудить дела и многих публично растерзать, у них там танк поедет. Ни черта подобного. Танки ездят от других причин и на другом горючем, товарищи офицеры. Танки ездят не тогда, когда они освящены, а когда ваше дело правое. «Знают истину танки», как писал фронтовик Солженицын.
А тем, кто сегодня меня порицает за беспринципность, за мягкость в лучшем случае и аморальность в худшем, – нельзя же защищать того, кого специально скормили большинству! – я могу ответить только одно: ребята, когда посадят вас, я тоже буду просить, чтобы вас отпустили.
