В Соединенных Штатах события «арабской весны» встретили сначала с восторгом, потом – с осторожным оптимизмом. В Вашингтоне большинство экспертов и политиков решили, что «арабское пробуждение» пойдет на пользу американским интересам в регионе. К тому же давно было пора переносить стратегический акцент во внешней политике на Азиатско-Тихоокеанский регион, и «арабская весна» виделась как возможность формирования позитивной повестки, благодаря которой Ближний Восток начнет развиваться с минимальным вовлечением Америки.
В мае 2011‑го Барак Обама сравнивал мужество протестующих с храбростью Розы Паркс – одной из основоположниц движения за права чернокожих американцев. Она прославилась после того, как отказалась по требованию водителя уступить место в автобусе белому пассажиру. «Для нас приверженность [демократическим] принципам не последнее дело. Политика Соединенных Штатов будет направлена на продвижение реформ по всему региону, и мы будем поддерживать переход [стран Ближнего Востока] к демократии», – утверждал Обама в программной речи с символическим названием «Момент возможности». Впоследствии 44‑му президенту не раз припомнят это выступление, обвинив в предательстве всех заявленных в ней принципов.
В иллюзиях по поводу «арабской весны» Америка пребывала недолго. К лету 2011‑го в Сирии уже полным ходом шла гражданская война, хотя основное внимание мировых СМИ было сфокусировано на Ливии, где британские и французские ВВС бомбили позиции правительства Каддафи. Обремененный ношей Нобелевской премии мира и уже вовлеченный в президентскую гонку за второй срок, Обама свел участие США в этой операции к оригинальной модели «лидерства из-за спины». Вашингтон как бы был моральным вдохновителем «принуждения к миру» Каддафи, но место на передовой уступал партнерам.
Кампания НАТО в Ливии обернулась катастрофой для этой страны и повлекла за собой гибель американского посла от рук террористов. «Ливийский сценарий» стал первым фактором, серьезно повлиявшим на последующие решения администрации Обамы относительно режима Асада. Силовой сценарий в Ливии поддержали 60% политического истеблишмента Вашингтона, а прямое военное вмешательство в сирийский конфликт одобрял уже лишь 21%. За пределами Вашингтона общественное мнение выступало в большей степени за введение дополнительных санкций и «бесполетной зоны» (60% и 59% соответственно). Отправлять в Сирию войска были согласны только 13% американцев, поддерживать антиправительственные силы – 22%.
Вместе с тем однопартийцы-демократы, оппоненты-республиканцы и союзники США из числа монархий Персидского залива и Турции, каждый по своим резонам, требовали от администрации Обамы более решительных действий в отношении Дамаска. Национальные и союзные разведслужбы пророчили, что режим Асада падет в течение считанных недель, максимум – месяцев. Во многом опираясь на эти данные, в августе 2011‑го Обама решительно заявил: «Будущее Сирии должны определять сирийцы, но президент Асад стоит у них на пути… Ради сирийского народа пришло время президенту Асаду уйти».
Требование отставки Асада стало вторым фактором, еще сильнее сузившим коридор возможностей для американцев в сирийском конфликте. Впоследствии даже сторонники Обамы признавали, что менее категоричные формулировки позволили бы Вашингтону отыграть назад. Центральным для американской политики вопросом вместо «в чем там проблема?» становился «что со всем этим делать?»
Меж тем обнаружилось, что внутри американского разведсообщества нет консенсуса по поводу устойчивости режима Асада и того, как должны действовать США. ЦРУ предложило Белому дому около трех десятков сценариев устранения сирийского президента и полномасштабную программу подготовки «умеренной сирийской оппозиции». А военная разведка, напротив, настаивала, что «немедленное падение режима Асада приведет к хаосу и захвату управления страной джихадистами, как это происходит в Ливии».
Обама отказался от прямой смены режима, но согласился на финансирование программ ЦРУ по вооружению и подготовке сначала 50 сирийцев из числа вооруженной оппозиции, а вскоре уже около 10 тыс. бойцов. Их тренировали на военных объектах Иордании и Турции при координации с соответствующими ведомствами этих стран. Предлагаемая оппозиционерам помощь не могла обеспечить им победу над правительственными войсками, но была достаточна для того, чтобы «на земле» сложилась патовая ситуация, из-за которой Асад вынужден был бы начать переговоры с оппозицией.
Проблемой этого этапа стала недооценка американцами решимости и потенциала союзников Асада – третий фактор, определивший ход событий в Сирии не в пользу Вашингтона. Тегеран и «Хезболла» восприняли происходящее как экзистенциальный вопрос – после падения Дамаска настанет их черед – и бросили силы на помощь Асаду. Чтобы противостоять проиранским ополчениям, США пришлось бы значительно сильнее втянуться в сирийский конфликт и активнее поддерживать местную оппозицию. На это у администрации Обамы не было ни международной легитимации, ни внутреннего мандата, ни желания. Сирия превращалась для Вашингтона в чемодан без ручки.
Ситуация изменилась после химической атаки в пригороде Дамаска – Гуте (август 2013-го). Годом ранее именно использование химоружия было названо Обамой «красной линией», после пересечения которой начнется военная операция против Асада. Информационная кампания, обвиняющая в применении зарина сирийское правительство, давление со стороны общественности и конгресса принуждали администрацию ударить по Сирии. Но, как уже было сказано, делать этого Обаме совершенно не хотелось. Сохранить лицо ему помогла Москва, предложившая совместными усилиями уничтожить сирийские запасы химоружия. Этот шаг позволил Обаме не начинать военную кампанию и спас сирийское государство от вторжения. А через несколько дней в New York Times вышла написанная Владимиром Путиным колонка «Россия призывает к осторожности», позиционировавшая Россию как более рационально мыслящую и ответственную державу. И, надо признать, многие региональные игроки, сравнивая поведение Москвы и Вашингтона на сирийском направлении, соглашаются с этим тезисом.
Последующие совместные усилия глав дипломатических ведомств США и России Джона Керри и Сергея Лаврова могли стать основой для двустороннего посредничества в решении конфликта. Однако нежелание американцев проявить гибкость и их зацикленность на смещении Асада помешали выйти на такое посредничество (соглашения о перемирии между Дамаском и оппозицией оказывались непрочными). Соединенные Штаты, видящие себя единственной сверхдержавой, считали недопустимым переход инициативы к Москве. Несколько лет спустя бывший старший директор по России в Совете национальной безопасности США Селеста Уолландер в частной беседе признала, что администрация считала неприемлемой «саму возможность создания Москвой прецедента оспаривания американского лидерства, поскольку в будущем такой же вызов в своих регионах могли бы бросить и Китай, и другие восходящие державы».
В конце 2016‑го Россия при участии Турции и Ирана объявила о новом перемирии между Дамаском и оппозиционными силами. Третья попытка обеспечить прекращение огня, на сей раз без участия США, заложила фундамент будущих посреднических усилий «альянса» Москвы, Анкары и Тегерана в рамках «Астанинского процесса».
Эти события наглядно выявили четвертый проблемный элемент в сирийской политике Вашингтона – переоценку собственных возможностей влиять на развитие конфликта. К концу президентства Обамы Соединенные Штаты уже не могли в одиночку управлять процессами, запуску которых разные американские институты прямо или косвенно способствовали. Центральным вопросом для Америки, который элита предпочитала не замечать, стал: «а наша ли это проблема?».
Кандидат в президенты Дональд Трамп не только перетащил этот вопрос с обочины политических дискуссий в их центр, но и дал однозначный ответ: «не наша».
Приоритеты Трампа не изменились и после переезда в Белый дом. «[Нужно] навести порядок в том бардаке, который я унаследовал на Ближнем Востоке. Я справлюсь с этим, но начнем с того, что угодить [в эту ситуацию] было катастрофической ошибкой, за которую мы заплатили множеством долларов и человеческих жизней», – утверждал новый президент.
США необходимо найти «формулу достаточного присутствия» на Ближнем Востоке, которая позволит уменьшить вовлеченность в дела региона, но не утратить там влияние. В случае Сирии для этого требовалось: 1) разгромить «Исламское государство» (ИГ; запрещена в РФ); 2) сдерживать Иран. В достижении первой цели Трамп рассчитывал на содействие Москвы как «естественного союзника» в борьбе с исламистским радикализмом. Однако обвинения в сговоре с русскими на этапе предвыборной гонки и соответствующее расследование, организованное демократами, сделали такое взаимодействие невозможным. Последующие договоренности Трампа с Путиным, в том числе по итогам саммита в Хельсинки (июль 2018-го), обернулись еще большими проблемами для отношений Москвы и Вашингтона. В Сирии еще несколько раз применяли химоружие, и каждый раз США возлагали ответственность за это на Дамаск. Дважды по распоряжению Трампа американцы наносили ракетные удары по военным объектам Сирии, но предварительно уведомляли об этом Москву. Подобные шаги должны были показать, что американцы не забыли о Сирии, но, по сути, говорили о том, что у США нет стратегии в отношении этого государства.
К весне прошлого года в Вашингтоне сформировалось две линии аргументации по поводу дальнейшего присутствия в Сирии. Сторонники первой считали, что стоит ограничиться исключительно контртеррористическими практиками. Апологеты второй настаивали, что подход должен быть комплексным – включать сдерживание Ирана и давление на Асада, но уход сирийского президента необязателен. Сам Трамп продолжал требовать «вернуть парней домой» как можно скорее. Больше всего перспектива ухода американцев тревожила их главных союзников в Сирии – курдов, опасавшихся, что после этого Турция начнет против них масштабную операцию. Однако Белый дом уже тогда давал понять, что, поскольку ИГ фактически разгромлено, сотрудничество с курдами в прежнем масштабе США уже не нужно. Трампу была интересней «большая сделка» с Анкарой – важным, но строптивым союзником, – и он ждал для нее подходящего момента.
При Трампе сирийское направление обнажило принципиальную дилемму дальнейшего позиционирования США в мире и будущий характер американской политики.
Сторонникам варианта «остаться в Сирии» залогом успеха в международных отношениях видится силовое доминирование в региональных конфликтах, присутствие «на земле». Такой подход, по их убеждению, делает принципиально невозможным победу геополитических противников Америки, включая Россию. Но трамповская концепция «Америка прежде всего» предполагает сокращение политических и финансовых вложений там, где окупаемость неочевидна, и концентрацию усилий и ресурсов там, где отдача наступит быстрее. Так что президент – главный приверженец стратегии «уйти». Кроме того, Трампу важно выполнить предвыборные обещания, чтобы набрать политические очки для победы в борьбе за второй срок. В итоге в самом конце 2018‑го он, к удивлению многих членов собственной команды, распорядился начать вывод войск из Сирии. А буквально несколько дней назад США отдали под контроль турецких, сирийских и российских сил территории, которые на протяжении четырех лет вместе с курдами отвоевывали у ИГ.
«Турция с Сирией воюют уже сто лет… Курды хорошо защищены, они умеют воевать, и, кстати, они тоже не ангелы… Сирии может помочь Россия, это нормально. Там много песка, пусть играются… Мы пошли туда на тридцать дней, а остались на десять лет, время возвращаться домой. Мы работаем над тем, чтобы там все стабилизировать, насколько это возможно, при этом знаем, что, возможно, там никогда все не будет стабильно», – емкое резюме американской политики в Сирии от президента Трампа.
