Как военные понимают «неприемлемый ущерб» в ядерном конфликте

Вопрос «сколько бомб нам хватит?» впервые всерьез поставил министр обороны США Роберт Макнамара, когда внимательно изучил «Единый оперативный план» ядерной войны против социалистического блока. План этот был залихватским, масштабным и подразумевал неумеренный мегатоннаж сбрасываемых бомб. По итогам предварительных исследований была дана первая опорная оценка «неприемлемого ущерба», получившая название «критерий Макнамары»: уничтожение половины населения и двух третей промышленной инфраструктуры. Для достижения этой цели на СССР потребовалось бы сбросить около 400 боеприпасов мегатонного класса.

По мере того как совершенствовались средства доставки, уменьшалась и брутальность планов ядерного конфликта. Высокая точность и гарантированность доставки боезарядов совмещались с изучением различных стратегий нацеливания и учетом изменения в социально-психологических портретах общества.

Уже к началу 2000‑х американские эксперты писали о том, что классическая концепция ответного ядерного удара по городам должна уступить место другой – подразумевающей удар по четко определенному набору инфраструктурных объектов, находящихся как можно дальше от городской черты. В их число входили электростанции, крупные промышленные предприятия, транспортные узлы, хранилища материальных запасов, топлива и пр. Такой подход к выбору целей для атаки лишь на первый взгляд выглядит более гуманным. Удар по городам убьет десятки миллионов людей практически сразу. Нацеливание же на инфраструктуру производства и обеспечения позволит снизить число жертв «поражающих факторов», зато в течение следующих недель и месяцев выжившие будут как бы «самостоятельно» умирать от голода, холода, бессистемного бандитизма и отсутствия медицинской помощи.

Неприемлемость – слово лукавое. Уже к 1980‑м среди политиков Запада стало общим местом: недопустим даже один ядерный взрыв на своей территории. Этого же мнения придерживался и Джон Кеннеди во время Карибского кризиса, так и не получивший от своих военных гарантии полного уничтожения советских ракет на Кубе до старта. В этом смысле позиция ряда экспертов, считающих применение ядерного оружия в современных условиях неприемлемым в принципе, совершенно обоснованна.

Но что будет, если перейти от неприемлемости, которая сейчас во многом оценивается с политико-психологической точки зрения, к «заданному ущербу»? Задача, с одной стороны, упростится: в зависимости от требуемого воздействия нужно будет рассчитать количество требуемых целей и выделяемых на них боеприпасов. С другой стороны, она исчезнет как предмет для дискуссии: в таком разрезе обсуждать нечего, это всего лишь инструкция по эксплуатации конца света. Можно ли применять ядерное оружие как-то иначе, без переворачивания стола, и каковы были бы критерии «неприемлемости»/«заданности» в этом случае? Очень соблазнительный вопрос, на который за последние 40–50 лет было дано несколько крайне опасных ответов.

Ложка неприемлемого в бочке терпимого

По мере того как ядерную бомбу стали воспринимать не столько как средство ведения войны (пусть и крайне разрушительное), а как средство сдерживания войны, стало размываться и понятие неприемлемости. В начале и середине холодной войны предполагалось, что итогом ядерного конфликта должно стать сокрушение противника. Достигалась эта цель путем уничтожения инфраструктуры, потенциала сопротивления и обеспечения, а в ряде случаев и фактическим уничтожением противника как военно-политической единицы. То, что уничтожение стало бы взаимным, не меняло картины.

Однако уже в 1970‑е и в СССР, и в Америке начали изучать сценарии ограниченной ядерной войны – либо локализованной по региону (типичный пример: война НАТО и Варшавского договора в Европе с массовым применением тактического ядерного оружия и ракет средней дальности), либо по количеству применяемых боезарядов.

Американцы включили эти варианты применения ядерного оружия в свое планирование, начав с «доктрины Шлезингера» (по имени министра обороны Дж. Шлезингера), принятой в начале 1970‑х. В ней прямо говорилось о возможности ведения, если использовать советские термины, не «ядерной войны», а «войны с применением ядерного оружия», причем точечно и преимущественно по ключевым военным объектам. Эта концепция стала развитием в смягченной форме идеи «контрсилового» применения ядерного оружия, выдвинутой в 1962‑м Макнамарой. Ограниченная «контрсиловая» ориентация ядерной стратегии США была окончательно закреплена в указе президента Дж. Картера PD.59, подписанном в июне 1980‑го. Этот документ допускал ведение «продолжительной ядерной войны без перехода к массированному обмену ударами», а также такие сценарии применения, как «ограниченные стратегические удары» (в т. ч. по командным центрам и узлам связи).

Конечной целью провозглашались лишение противника потенциала для эффективного продолжения наступательных действий и подавление его воли к продолжению обмена ядерными ударами. Проблема была одна, как и во всех подобных игровых сценариях, известных как «эскалационный контроль» или «эскалационное доминирование»: никто не мог с уверенностью сказать, отступит ли противник или же все закончится массированным обменом стратегическими ударами по городам.

О том, что думают на эту тему в нашем Отечестве, известно куда меньше. На уровне политических деклараций и наставлений по боевому применению ядерного оружия СССР отрицал ограниченные сценарии. Исключением была разве что так называемая «доктрина Устинова»: схема масштабной операции Варшавского договора в Европе против НАТО с массовым применением нестратегического ядерного оружия. В Генштабе перспектива проведения такой операции восторгов не вызывала. Стратегические игры на эту тему, проводившиеся в 1970‑е, дали весьма неоднозначный результат: после первой волны ударов продолжение интенсивной наступательной операции (да и вообще любое осмысленное ведение боевых действий) было бы невозможно на протяжении 3–4 дней.

Вместе с тем Генштаб, как и положено «мозгу армии», исследовал и сценарии ограниченного применения ядерного оружия, о чем его представители подробно рассказывали в начале 1990‑х. Однако политическая верхушка СССР, как и военные руководители, непосредственно отвечавшие за такое применение, солидарно отрицали подготовку подобных вариантов ведения операций, особенно с участием стратегических сил. То есть, скорее всего, на тот момент они не были оформлены в виде конкретных наставлений для РВСН и морских СЯС.

Весьма показательно интервью, которое американскому исследователю Дж. Хайнсу дал Виталий Катаев, в 1980‑е занимавший пост замруководителя оборонного отдела ЦК КПСС, курировавший развитие ракетной техники и плотно вовлеченный в работу «пятерки» (межведомственной рабочей группы по выработке советской позиции на переговорах по разоружению). На вопрос о том, готовил ли СССР сценарии ограниченного применения ядерного оружия, он четко и эмоционально ответил: «Нет, не готовил, конечно же». Хайнс также спросил: что сделало бы Политбюро, столкнувшись с дозированным применением американского ядерного оружия по «доктрине Шлезингера», – неужели запустило бы полномасштабный ответный удар? Катаев, по воспоминаниям Хайнса, как будто впервые задумался над этим вопросом и после долгого молчания ответил: «Я не знаю, это было бы очень тяжелым решением».

Секретный деэскалатор

С 1991 года США и Россия в разы сократили арсеналы ядерного оружия, как стратегического, так и тактического. Вопрос о «неприемлемости»/«заданности» ущерба все плотнее увязывался со сценариями ограниченного применения.

Инфраструктура становилась все более хрупкой, особенно в связи с бурным ростом информационно-управляющих систем и телекоммуникаций.

Сейчас ситуация с ограниченными сценариями яснее не стала. Американцы свое ядерное планирование детально не раскрывают, однако, по доносившимся с той стороны океана сведениям, общий вектор, заданный при Шлезингере и Картере, выдерживается. Более того, в свежем «Обзоре ядерной стратегии» (2018 г.), задающем приоритеты развития ядерных сил, почти прямым текстом сказано о необходимости разработки «гибких сценариев применения» ядерного оружия. А также о создании боевых средств для них – например, маломощных боезарядов для морских стратегических ракет Trident II (5–7 кт вместо штатных 100 или 475 кт) или высокоточной корректируемой авиабомбы B61–12 (регулируемый выход мощности 0,3–50 кт). До того момента американские военные неоднократно жаловались, что им нечего предложить президенту в период кризиса – только боезаряды с высоким выходом мощности. Столь прямого запроса на инструменты ведения «хирургической» ядерной войны с максимально сниженными «побочными потерями» не было давно.

А что в России? У нас все очень туманно, в первую очередь из-за отсутствия внятной содержательной позиции военно-политического руководства. В этом тоже может крыться элемент стратегии («сдерживание через неопределенность»). Однако этим молчанием неплохо пользуется западная пропаганда для перекладывания обвинений в подготовке ограниченной ядерной войны со своей больной головы (см. выше) на, возможно, еще пока здоровую.

В чем проблема? Россия в 1993‑м отказалась от обязательства СССР не применять ядерное оружие первым. После чего в 2000 году прямо записала в военной доктрине право на первое использование «в критических для национальной безопасности ситуациях». Это была естественная реакция на серьезное военное ослабление страны и очевидное превосходство НАТО в силах общего назначения. В 2010‑м формулировку изменили: «в случае возникновения военного конфликта… ставящего под угрозу само существование государства». Это дало существенное повышение порога применения ядерного оружия в связи с уверенной реализацией военной реформы и возникновением системы стратегического неядерного сдерживания (впервые включено в доктрину в 2014‑м).

Однако нетрудно заметить, что эта формулировка не дает представления о масштабности применения. Более того, с конца 1990‑х известен ряд публикаций российских военных ученых, прямо описывающих сценарии ограниченного, иногда буквально единичного применения ядерного оружия – в том числе с демонстрационными («сигнальными») намерениями ради «отрезвления агрессора» и деэскалации нарастающего конфликта.

Удар может наноситься как по военным объектам, так и по пустынной местности. Но легко представить и что-то более чувствительное, вплоть до уничтожения отдельно взятого города. Это интереснейшее прочтение неприемлемости: по сути, зримо выписывается «накладная» для будущей ядерной войны в виде последнего серьезного предупреждения перед массированным запуском. Сценарий, будучи классическим «эскалационным доминированием», сохраняет все описанные выше проблемы: никто не доказал, что в нем возможно управление без скатывания в тотальную термоядерную войну.

Мнение военных, выраженное на страницах печати, само по себе ни о чем не говорит. Но в 2003‑м возможность использования ядерного оружия с целью «деэскалации конфликта» была упомянута в официальном издании Минобороны и с легкой руки западных аналитиков получила прозвище «доктрина Иванова» (по фамилии тогдашнего главы ведомства). Впрочем, в дальнейшем таких откровенностей наши военные себе не позволяли.

При этом на политическом уровне открытым остается вопрос: готова ли Москва к такому применению ядерного оружия? Ведь США, если называть вещи своими именами, готовы уже давно. Эта неопределенность позволяет некоторым экспертам создавать совершенно фантасмагорические сценарии, подразумевающие, например, что Россия, напав на Прибалтику, немедленно применит тактическое ядерное оружие, чтобы заставить НАТО отступить.

Новое прочтение ущерба

Моделирование обмена ядерными ударами и расчеты «неприемлемого ущерба» – занятие не для слабонервных. Люди, профессионально работающие с такими моделями, привыкают прятаться за сложными конструкциями на птичьем языке наподобие «математического ожидания количества боевых блоков, доставленных на территорию вероятного противника». Некоторые специалисты становятся прожженными циниками или же начинают всей душой ненавидеть ядерное оружие. Такова естественная защитная реакция здоровой психики.

Но сейчас мы видим другой процесс: ядерная война как сценарий стремительно сужается по своим последствиям – ограниченное применение, большая точность, меньшая мощность, малые «побочные потери». Вслед за этим неизбежно меняются и критерии «неприемлемости». Как опорный сценарий возникает образ ядерной войны без уничтожения цивилизации и прекращения функционирования государств и их хозяйственно-экономических систем, зато с очевидными локальными катастрофами и тяжелейшими культурными последствиями.

Хочется понять: этот сценарий тоже неприемлемый? Или это, наоборот, попытка избежать неприемлемого, сделав ядерное оружие практическим инструментом войны?