В правительстве какой страны больше министров со степенью доктора американского университета, чем в кабинете Барака Обамы? Правильный ответ: в правительстве Исламской Республики Иран. Сам президент Хасан Рохани в их число не входит, он защищался на кафедре юриспруденции в университете Глазго в Шотландии.
Едва ли найдется другое государство, с которым на Западе связано столько предрассудков и заблуждений, как с Ираном. Я знаком с этой страной еще со времен шаха, за последние 40 лет мне довелось побывать в ней раз пятнадцать, последний раз – совсем недавно. Эти заметки я набросал в одной чайной в Ширазе, у могилы великого поэта Хафиза, которого так почитал Гете. Они о том, как фатально шах просчитался в отношении народных настроений, спустив с поводка тогдашнее министерство госбезопасности (САВАК). С каким воодушевлением массы встретили в 1979 году вернувшегося из эмиграции аятоллу Хомейни, в котором они видели спасителя. Как приветствовали они исламскую революцию. Как быстро иллюзии рассеялись и на смену старой диктатуре пришла новая, еще более кровавая – во имя теократического государства, борьбы против «большого шайтана» (США) и «малого шайтана» (Израиля). Как беспощадно в 2009 году было подавлено восстание детей революции, как безответственно подстрекатель Ахмадинежад (президент Ирана с 2005 по 2013 год. – «Профиль») отрицал холокост и как в 2013 году с избранием умеренного президента Хасана Рохани стали расти шансы на сближение с Западом.
Иран в наши дни: молодые предприниматели открыли в Ширазе и Исфахане – наиболее либеральных городах – небольшие кафешки, любимая песня –They Are a‑Changin' Боба Дилана. Студенческие парочки держатся за руки, женщины вызывающе сдвигают хиджабы, вопреки запретам выставляя напоказ свои роскошные прически. Туристов везде принимают с распростертыми объятиями. Пожалуй, ни в каком другом государстве Ближнего Востока, не считая, возможно, Израиля, нет настолько явно прозападных настроений. Миллионы молодых иранцев получают высшее образование, и хотя женщины по-прежнему подвергаются повседневной дискриминации – законы ограничивают их права на развод и на воспитание детей, уголовная ответственность для девочек устанавливается с 9 лет (для мальчиков – с 15 лет), они пользуются в Иране большей свободой, чем во многих странах региона.
Если в нескольких сотнях километров к западу – в Ираке и Сирии – фанатичные исламисты объявили о создании халифата, то в Иране религия явно сдает позиции. Мулл считают коррумпированными, в народе их ненавидят. Не стой рядом со священнослужителем, если хочешь поймать такси, советуют мне друзья, – дескать, если водитель видит человека в тюрбане и религиозном облачении, он просто не остановится. Многие мечети пустуют, зато до отказа заполнены храмы потребления. Массовость считается дурным тоном в противоположность индивидуализму. Такое разочарование – явление не новое. Великий аятолла Али Монтазери, некогда ближайший соратник Хомейни, а позднее – оппозиционер, содержавшийся под домашним арестом, встретившись со мной еще в 2003 году в Куме, признал поражение: «В результате всех наших эксцессов мы лишились уважения в мире, а я потерял свои мечты. Религиозный лидер должен ограничиться представительскими функциями, и так и будет».
Монтазери заблуждается: признаков движения к конституционной монархии или тем более к демократии британского образца в Тегеране пока незаметно. Али Хаменеи (Верховный лидер Исламской Республики Иран. – «Профиль») возвышается над президентом и парламентом; такой системе сегодня ничто всерьез не угрожает. После того как около шести лет назад были подавлены массовые протесты, мало кто верит в возможность повлиять на политику посредством демонстраций. Люди пользуются своими небольшими публичными свободами в парках и галереях. В собственных стенах они устраивают бурные вечеринки – это их параллельная, частная жизнь.
На городских улицах – автомобильные пробки, как минимум на первый взгляд дефицита товаров не ощущается. Несмотря на санкции, по уровню жизни и покупательской способности Тегеран ближе к Мадриду, чем к Гаване. В иранской столице сегодня возводится на удивление много торговых центров с названиями типа «Палладиум» и «Мегамолл», перед которыми паркуются Porsche. Похоже, высший класс не особо страдает от экономических проблем.
Многие на Западе считают Иран неким монолитным образованием, что не имеет никакого отношения к действительности. Иран – это государство с разными центрами влияния, которые с недоверием наблюдают друг за другом. И часто избранное правительство даже не догадывается, чем в настоящий момент занимается, например, Корпус Стражей Исламской революции. Эта военизированная организация некогда была создана основателем теократического государства Рухоллой Хомейни для обеспечения его личной безопасности. Сегодня она располагает более современным вооружением, чем регулярная армия, и превратилась в государство в государстве.
Помимо прочего, Стражи революции финансируют строительство целого ряда торговых центров, их экономическая мощь представляет собой для умеренного президента Рохани не меньшую проблему, чем военная. Стражи символизируют другой, грозный Иран, контролируют экспорт нефти и ядерную программу. Их басиджи – своего рода неформальные дружины – преследуют демонстрантов, а действующие за пределами страны бригады «Аль-Кудса» не останавливаются даже перед терактами. Рохани периодически подвергается нападкам с их стороны, а при случае и сам не остается в долгу, угрожая обратиться к народу напрямую и провести референдум.
В отличие от Корпуса Стражей Исламской революции с их связями, «нормальные» иранцы очень даже ощущают на себе экономический спад. В 2012–2013 годах внутренний валовой продукт заметно упал, иранский риал значительно подешевел по отношению к доллару. Инфляция выросла. Не исключено, что государству, зависящему от экспорта нефти, в долгосрочной перспективе придется пойти на резкое сокращение социальных расходов. Для сбалансированного госбюджета баррель нефти должен стоить около 130 долларов США, однако в последние месяцы цены на нефть были в два с лишним раза ниже.
Иранцы на просторах от Кавказа и до берегов Индийского океана возмущены многочисленными смертными приговорами, они страдают от ограничений свободы слова и в сфере культуры. Например, фильм «Такси» тегеранского режиссера Джафара Панахи получает в Берлине «Золотого медведя», но запрещен к показу в собственной стране; такие эпизоды граждане воспринимают особенно болезненно. Они недовольны своими политическими лидерами, многие становятся циниками. Пока народ еще воздерживается от очень уж острой критики в адрес избранного президента. Но Рохани нужно уже в ближайшее время продемонстрировать какие-то результаты, улучшить условия жизни иранцев. Для этого ему не помешало бы подписать окончательное соглашение по ядерной программе. Промышленность уже стоит на низком старте, чтобы не терять время после долгожданного снятия санкций. Западные партнеры ждут не дождутся возможности возобновить сотрудничество, проекты договоров о создании совместных предприятий в сфере автомобилестроения и даже освоения новых нефтяных и газовых месторождений ждут своего часа.
Есть кое-что, объединяющее практически всех иранцев вне зависимости от их политических взглядов: они гордятся собственной культурой и страшатся национального унижения. Детей еще в школах учат, что прошлое Персии как минимум равноценно прошлому Рима или Афин и уж точно превосходит цивилизацию арабских соседей. Александр Македонский, на Западе пользующийся славой легендарного завоевателя, считается презренным преступником, уничтожившим культурные ценности. Но даже великий полководец, по мнению многих иранцев, был вынужден обосноваться в их передовой стране и сочетаться узами брака с местной красавицей. Это идеальный пример того, что автор Хооман Майд называет «нашим комплексом превосходства».
Одно из слагаемых персидского парадокса заключается в том, что такое чувство неразлучно с чувством глубокой неуверенности. В ходе моих поездок по Ирану люди не раз жаловались, что на Западе ничего не хотят знать об истории и культуре их страны. Дескать, в силу такого невежества к Ирану относятся как к третьесортному государству, которому отказывают даже в правах, закрепленных на бумаге. Политикам в Тегеране удалось привязать это общее убеждение к специфической проблематике – ядерному вопросу. Как будто большая часть стран мира без всяких на то оснований сговорилась против иранцев. Как будто речь идет только о «достоинстве» и никаких оснований подозревать Иран в том, что он работает над созданием бомбы, нет. Практически все иранские политики, включая до сих пор находящихся под домашним арестом бывших кандидатов в президенты Хусейна Мусави и Мехди Карруби, настаивают на праве иранцев заниматься научными исследованиями в области энергии атома. Сюда же, по их мнению, относится и право на обогащение урана, причем большая часть населения с ними согласна. Дескать, в отличие от Израиля, Тегеран подписал Договор о нераспространении ядерного оружия. Иранские собеседники не устают повторять, что еврейское государство располагает сотнями единиц ядерного оружия, которые могут быть использованы. Западные эксперты говорят о 80 единицах.
Президент США Барак Обама пошел навстречу Тегерану и его восприимчивости. Он признал «исторической ошибкой» участие ЦРУ в путче 1953 года против либерального премьер-министра Мохаммеда Моссадыка; он поздравил «народ великой культуры» с Новым годом – Наврузом; он написал несколько писем, адресованных непосредственно религиозным лидерам. Госсекретарь Джон Керри, несмотря на все расхождения, явно предпочитает вести переговоры со своим дипломатичным иранским коллегой Мохаммадом Джавадом Зарифом, изучавшим международное право в Денвере, а не с довольно-таки неотесанным израильтянином Авигдором Либерманом («Тем, кто против нас, нужно отрубать головы»). Министр энергетики США Эрнест Монис, в прошлом декан в Массачусетском технологическом институте, неплохо ладит с Али Акбаром Салехи, вторым человеком в иранской делегации переговорщиков, что неудивительно, поскольку Салехи защитил диссертацию в этом же вузе. Если переговоры по ядерной программе Ирана все же закончатся провалом, Тегеран заявит об унижении и приступит уже без ограничений, в полную силу к созданию бомбы, апеллируя к национальной гордости народа и призывая людей подготовиться к трудным временам. Бывший министр иностранных дел и нынешний вице-президент по атомной энергетике Али Акбар Салехи в интервью «Шпигелю» осенью 2012 года сказал: «Мы уже 30 лет живем в условиях бойкота, который в конечном итоге сделал нас независимыми и сильными. Наше общество привыкло справляться с трудностями – возможно, нам это удается лучше, чем испанцам и грекам. Иран может рассчитывать на народное терпение. А Европа?»
