Почему происходящее в Венесуэле лишь кажется хорошо знакомым

Венесуэла – страна не последняя и довольно большая, но уж точно не относится к числу мировых и даже региональных флагманов. Политические потрясения там начались давно, и их эскалация неожиданностью не стала. Наличие нефтяного потенциала делает ее фактором, влияющим на глобальную конъюнктуру, но далеко не главным. И все же решение Хуана Гуайдо провозгласить себя президентом вызвало реакцию по всему миру и поставило многие страны перед выбором.

Венесуэльский кризис оказался квинтэссенцией современной международной политики. В нем пересеклись самые разные, часто противоположные друг другу тенденции, каждая из которых уходит корнями в один из предшествующих периодов. Исход коллизии непредсказуем, он станет равнодействующей разных векторов и, возможно, покажет, в каком направлении развивается сегодня мировая ситуация.

Пласты времени

Венесуэльский конфликт интересен тем, что к нему можно приложить много разных лекал – каждое из них подойдет, но способно вместить лишь часть картины.

Классическая рамка – ресурсная страна с неравномерным распределением богатства и очень давними традициями социального расслоения. Проблема господства аристократической элиты над бедными народными массами типична для всей Латинской Америки, но в Венесуэле она исторически была особенно ярко выражена. Взлет Уго Чавеса в конце ХХ века стал ответом на накопившиеся социально-политические дисбалансы. Харизматичный десантник, поддержанный широкими слоями населения, стал предвестием бунта «базы» против «верхов», ставшего 20 лет спустя общемировым феноменом. (В этом плане забавно, что Чавес и Трамп – явления одного порядка, хотя и диаметрально противоположного происхождения.) Успех Чавеса был особенно примечателен тем, что он не следовал за уже наметившимся трендом, а, по существу, его предопределил. Венесуэла подтолкнула левый поворот в Латинской Америке, хотя в мире тогда, казалось бы, безоговорочно доминировали неолиберальные воззрения.

В общем, возникновение «боливарианского социализма» отсылает к середине ХХ века, когда национально-освободительные прорывы и социально-экономические эксперименты перекроили карту мира. Правда, в 60–70‑е годы прошлого столетия единомышленники Чавеса опирались на военно-политическую и экономическую мощь одной из сверхдержав. Венесуэла же на момент начала социалистического эксперимента могла рассчитывать лишь на ограниченную поддержку России, занимавшейся восстановлением себя самой.

Сценарий развития «венесуэльского чуда» тоже повторил более ранние образцы. Сочетание социалистических методов управления экономикой с большими нефтяными доходами и пробудившимися геополитическими амбициями надувало пузырь, обреченный рано или поздно лопнуть. Тем более что из-за ранней смерти Уго Чавеса руководство страной легло на плечи Николаса Мадуро, качественно менее яркого и более слабого политика. О скором конце режима чавистов заговорили еще в 2012‑м, когда стало известно, что Чавес смертельно болен. Ну а традиционные элиты, естественно, готовились к реваншу.

Тут, однако, возникли другие обстоятельства. Мир вступил в период, сравнимый с холодной войной. Россия и США уходили во все более глубокий конфликт, напоминающий противостояние второй половины ХХ века. Международный контекст при этом был совсем иным. В 2000‑е Венесуэла представляла для России прежде всего экономическую возможность. Под аккомпанемент объятий с Чавесом и речей о противостоянии гегемонизму Москва обеспечивала себе участие в разработке ресурсов Южной Америки и расширение рынка сбыта вооружений. Но в 2010‑е геополитическая и идеологическая конкуренция с Вашингтоном стала играть все более заметную роль. Поддержка лояльного режима (а Венесуэла демонстрировала стопроцентную лояльность – даже признала Абхазию и Южную Осетию) стала делом принципа. Наличие же друга под боком у врага ободряло на фоне американской активности на территории бывшего СССР.

То, что происходит в Каракасе сейчас, – сплав классики (от доктрины Монро до вмешательств 1960–1980‑х) с приемами «цветных революций» прошлого десятилетия.

Помощник президента США по нацбезопасности Джон Болтон, отвечая на вопрос журналистов, почему Белый дом клеймит диктатора Мадуро, но не проводит аналогичный курс в отношении Турции, России или Китая, ответил четко: «Тот факт, что Венесуэла находится в нашем полушарии, возлагает на нас особую ответственность, и я думаю, что президент ее очень явственно ощущает».

Олицетворением преемственности стал и новый специальный посланник Белого дома Элиотт Абрамс, опытный госслужащий, который в свое время был вовлечен в дело «Иран – контрас», отвечал за поддержку военного правительства в Сальвадоре, прославившегося репрессиями против левых, а также занимал пост заместителя госсекретаря в 2002 году, когда была предпринята попытка свержения Чавеса, к которой приложили руку США. В общем, курс недвусмысленный.

Еще один пласт – опыт «цветных революций» начала XXI века, когда продвижение демократии считалось безальтернативным сценарием. Этот тип социально-политических изменений предусматривает наличие обязательного внешнего арбитра, чей вердикт относительно легитимности власти окончателен. В наиболее чистом виде это сработало в Сербии в 2000‑м, а также на Украине в 2004‑м «оранжевая революция». В Венесуэле события развиваются схожим образом, но в упрощенной форме – лидеру оппозиции просто дана команда заявить о своих правах, и эти права немедленно признаны Вашингтоном и группой его ближайших единомышленников.

В общем, в случае с Венесуэлой мы можем одновременно наблюдать несколько типов хорошо знакомых оппозиций. Классово‑идеологическая в двух вариантах – социализм от низов против капитализма от элиты, а также продвижение либеральной демократии против самобытного авторитаризма. Геополитическая тоже в двух вариантах: защита своей сферы влияния со стороны Соединенных Штатов и конкуренция Москва–Вашингтон в духе холодной войны. Исход каждой из коллизий обычно можно предугадать. Но как быть, когда все сразу? Чем закончится?

Почему все может пойти не так?

Начать стоит с того, что воссоздание идеологии «сфер влияния» выглядит сегодня откровенным анахронизмом. Многие крупные страны склонны к такому видению мира – Россия, кстати, здесь в первых рядах (помните сферу «привилегированных интересов», о которых заявил Дмитрий Медведев в августе 2008‑го?). Франция, конечно, воспринимает таким образом Африку, да и в США, как мы видим, подобное мышление актуально. Однако звучит это крайне несовременно и не находит отклика ни в самих «сферах», ни среди важных игроков. В мире, где все более заметную роль играют бывшие объекты колониализма (Китай, Индия, крупные незападные страны), рассуждения в неоколониальном духе вызывают диссонанс.

То есть, конечно, сами действия такого рода со стороны грандов никто и никогда не отменит, но легитимировать и морально обосновать их невозможно. В этом смысле расцвет либеральной глобализации (конец 1980‑х – середина 2010‑х) давал гораздо большее пространство. Эгоистические интересы ведущих стран «растворялись» в феномене общего стирания границ и доминирования универсалистской западной идеологии. Последнее, кстати, помогало и эффективно противодействовать попыткам «нелиберальных» стран осуществлять политическую экспансию – «неправильная сторона истории», да и всё. Но этот период заканчивается. На фоне фрагментации глобального политико-экономического поля и роста меркантилистских настроений ведущих экономик апеллировать к универсальным идейным ценностям довольно странно.

Даже если отвлечься от морально-правовой стороны дела, формирующееся устройство мира предусматривает тягу всех государств к свободе взаимодействия. Время жестких замкнутых альянсов проходит, наступает период ситуативного выбора партнеров. И это опять же не располагает к закрытым «сферам влияния», которые, получается, можно навязывать исключительно силой.

Следующий момент – «цветные революции». Пока Венесуэла выглядит как пародия на этот сценарий. Все упростилось до предела. Схема заранее спланирована оппозиционерами вместе с американскими покровителями. Обращение вице-президента США с прямым призывом к народу. Ночной звонок лидеру оппозиции – вперед! Немедленное признание его в качестве президента почти в момент объявления. Раньше (Сербия, Украина) действовали аккуратнее, поэтапно, не «в лоб». Но администрация Трампа придерживается своего стиля – ее не упрекнуть в отсутствии прямоты и откровенности, что бы она ни предпринимала.

Однако успех «цветных революций» требует, чтобы вердикт о том, кому править, вынес некий бесспорный авторитет вовне. В украинском случае 2004 года это был Евросоюз, под давлением которого второй тур выборов провели заново с теми же кандидатами. Неконституционность такого шага (вместо полностью новых выборов) не приняли во внимание, поскольку задача стояла поддержать конкретного кандидата, а не чистоту голосования. В России и в стане отмененного победителя (Януковича) были в ярости, но реальных возможностей противопоставить что-либо мнению Запада не имелось. Право ЕС/США судить о демократичности процедуры тогда де-факто считалось неоспоримым.

Сегодня ситуация иная. Чавистская власть в Каракасе имеет много, мягко говоря, недоброжелателей, а обвинения в недемократических методах правления, а главное, в доведении до ручки национальной экономики небеспочвенны. Но когда в качестве арбитра заявляется администрация Трампа, а на автократов обрушиваются такие люди, как Майк Помпео, Джон Болтон и Элиотт Абрамс, воспринимать это как чистую монету невозможно. Смена режима – да, понятно. Торжество демократии и права – ну извините…

Из этого вытекает, что гладко процесс «восстановления демократии» в Венесуэле не пройдет, все типовые сценарии дают сбои. Не случайно после всплеска 23 января все несколько зависло. На стороне Мадуро не только Россия и КНР (крупные инвесторы в Венесуэлу и принципиальные противники смен режимов), но и Турция. Эрдоган помнит, как во время попытки военного переворота в 2016‑м США и Евросоюз не спешили выказать поддержку законному правительству, будто рассчитывали на перемены в Анкаре. Продемократическая риторика Помпео в Совбезе ООН вызывает вялую реакцию, поддерживают ее скорее по необходимости. Европа пытается выстроить собственную концепцию «принуждения к демократии», требуя не отставки Мадуро, а проведения выборов. Это тоже вмешательство во внутренние дела, но тут хотя бы пытаются создать видимость соблюдения приличий. Как бы то ни было, ситуации «бесспорного арбитра» не возникло.

Отступать Вашингтону тоже нельзя – Гуайдо уже признан. Значит, необходимо свергнуть «узурпатора» либо посредством прямого военного вмешательства, либо через полномасштабное народное восстание/военный мятеж.

Вмешательство в принципе противоречит философии Трампа – он горазд угрожать и наносить символические удары, но рисковать жизнями американцев и тратить деньги на масштабные операции не хочет. Белый дом устроило бы, если бы демократию в Венесуэле «восстановили» Бразилия и Колумбия (при поддержке и одобрении Вашингтона, разумеется). Но при всей воинственности нового бразильского президента и неприязни к чавистам правительства в Боготе сомнительно, что идея вторжения к соседям вызывает там энтузиазм.

Остается провоцирование выступлений. Введение глухой блокады Венесуэлы, чтобы окончательно подорвать экономику, возможно. Ставка на раскол армии, главной опоры Мадуро, вероятна. Материальная поддержка оппозиции вплоть до оружия не исключена. Вариант этого сценария – политическая и гуманитарная катастрофа в стране, в качестве ответа на которую вводятся иностранные войска для поддержания порядка.

Но надо полагать, что официальный Каракас тоже бездействовать не станет, а обратится за любой возможной поддержкой к Москве и Пекину. Речь, конечно, не о военной интервенции, но о материальной помощи и разного рода услугах в сфере безопасности, благо этот сектор теперь обладает многочисленными «оттенками серого», да и с прошлого века остался опыт поддержки «прогрессивных сил» в Латинской Америке. В общем, пространство для маневра и фантазий весьма обширное. И главное, чем дольше такое будет тянуться, тем сложнее для инициаторов перемен. А выживаемость, казалось бы, совершенно бесперспективных правительств может оказываться намного выше ожидаемой.

Вторая Сирия?

Когда в 2011‑м «арабская весна», прокатившаяся до этого по Тунису, Египту и Ливии, перекинулась в Сирию, исход очередного противостояния представлялся безальтернативным. Режим Асада списали практически все. Только тремя-четырьмя годами позже стало понятно, что Сирия оказалась водоразделом, обозначившим совсем другую политическую реальность на Ближнем Востоке и не только.

Может ли Венесуэла сыграть такую же роль? Как и Сирия восемь лет назад, Венесуэла попала в точку пересечения даже не интересов крупных игроков, а основополагающих тенденций, которые в очередной раз меняют характер мировой политики. Они выглядят набором хорошо знакомых приемов и явлений, но их обилие, а также иной международный контекст предопределяют нелинейное развитие событий. Судьба власти Мадуро, как и раньше власти Асада, может стать делом принципа – как вообще разрешаются кризисные ситуации, что возможно, а что нет, что позволено, а что недопустимо.

Современный этап мирового развития характеризуется тем, что прежние догмы и представления исчезают, а новые формируются хаотично под воздействием разных культур, которые, в свою очередь, меняются в новых условиях. Возможно, «боливарианский социализм» по стечению обстоятельств окажется временным бенефициаром этого бурного процесса, как им до этого стало алавитское правление в Сирии.

Посторонним вход воспрещен

Доктрина Монро, провозглашенная президентом США в 1823‑м, предусматривала защиту свободы и независимости американских государств от посягательств европейских колониальных держав. Фактически она означала восприятие Западного полушария как сферы исключительных интересов Соединенных Штатов.