– Если допустить, что в Идлибе химическое оружие применил Асад, встает вопрос: зачем ему делать это сейчас? Ведь ситуация если не повернулась в его пользу, то по крайней мере стабилизировалась и разговоры о его уходе в целом затихли. Применение же химического оружия привлекло бы внимание всего мира, что и произошло.
– Если исходить из этого допущения, то о логике можно только гадать. От западных коллег я слышал о двух основных версиях.
Первая заключается в том, что это было сделано сознательно для предотвращения российско-американского сближения, поскольку оно предполагает возобновление политического процесса в Женеве, разговоров о политическом транзите и, соответственно, возможность ухода Асада. Подобное сотрудничество предусматривает политический компромисс, отказ от войны до победного конца с соответствующими последствиями для сирийского режима.
– Все возможно. Я не уверен, что в 2013 году можно было прочесать территорию Сирии, чтобы констатировать, что химического оружия не осталось. К тому же его можно просто завезти в страну. Было бы желание.
– Дамаск сообщил, что коалиция разбомбила склад химического оружия повстанцев и было много жертв. Американцы опровергли сообщение, Россия заявила, что ей ничего неизвестно. Почему Дамаск решил продолжить тему? Провал сирийской пропаганды?
– Действительно, подтвердить этот факт невозможно. Если бы что-то подобное случилось, наши эксперты и журналисты могли бы это подтвердить. Но подтверждений нет. Сообщение Дамаска похоже на попытку контригры.
– Как будет проходить международное расследование инцидента в Идлибе, если, конечно, будет? Куда пустят инспекторов, что они могут найти и выяснить, учитывая, что время уходит?
– Действительно, можно вспомнить, что газовая атака 2013 года (в пригороде Дамаска) так до конца и не была раскрыта. До сих пор нет ответа на вопрос, кто тогда нанес удар химическим оружием. И чем больше будет затягиваться расследование атаки в Идлибе, тем сложнее будет установить истину. А то, что Россия заблокировала очередную резолюцию в Совете Безопасности ООН, в какой-то степени играет на руку тем, кто хотел бы эту истину скрыть.
В случае достижения договоренности о международном расследовании эксперты должны работать на месте. Я думаю, по косвенным признакам можно отличить взрыв химической боеголовки от сдетонировавшего на земле снаряда. Над Сирией летают только российские и сирийские самолеты. Очевидно, что использование химического оружия российскими ВКС можно исключить. Так что, если с какой-то степенью достоверности будет установлено, что это был удар с воздуха, станет понятно: виноваты силы Асада.
– Помните, как было с малайзийским лайнером? До сих пор нет итогов расследования, но свою роль это событие сыграло, поскольку все приписали это поддерживаемым Россией сепаратистам. Это было спусковым крючком, после которого западные страны стали вводить серьезные санкции и качественно изменили свое отношение к этому конфликту. Сейчас уже можно сказать, что инцидент в Идлибе «разбудил» Трампа и мобилизовал G7, он уже сыграл свою роль. Даже если выяснится, что Дамаск химическое оружие не применял… Вы же помните, как в 2003 году Колин Пауэлл стоял с пробиркой на трибуне ООН. Интервенция в Ирак состоялась, потом выяснилось, что американцы ошиблись, но это уже ничего не изменило. Опасность заключается в том, что даже недоказанные гипотезы, становясь общепринятыми, фактически выступают суррогатом установленных фактов. И в данном случае, к сожалению, Россия этому подыгрывает. Мы заблокировали резолюцию СБ ООН. Если мы уверены в том, что это не сирийский режим, тогда почему бы не раскрыть всю информацию о полетах 4 апреля? Чем больше информации мы передадим, тем скорее оправдаемся. Но поскольку мы этого не делаем, а, напротив, блокируем резолюцию в СБ, получается, что мы тоже участвуем в этой игре.
– Как это отразится на российско-американских отношениях? Во время визита Тиллерсона обсуждали Сирию, и, кажется, большого прогресса по этому вопросу не было.
– Решить этот вопрос Тиллерсон и Лавров не могли. Но, во‑первых, они все-таки поговорили о Сирии, заявили о точках пересечения, общих интересах. В каком-то смысле Россия проявила хотя бы минимальную гибкость, сказав, что не сводит все к Асаду и вопросу сохранения его у власти. Для нас важнее стабильность. Этого же хочет Вашингтон.
Тиллерсон приехал с наказом от «Большой семерки» загнать Москву в угол, изолировать, поставить вопрос ребром: «С кем вы – с «Хезболлой» и Асадом, или вы с цивилизованным человечеством?» Вопрос так поставлен не был, и Россия свою позицию не изменила. Но тем не менее диалог был восстановлен, и появился даже некий оптимизм по поводу возможности его продолжения.
Я считаю, что в этом случае сработали профессионализм нашей дипломатии и осторожность Тиллерсона. Они не позволили свести вопрос Сирии к единственной теме, превратить разговор в монолог с элементами ультиматума. И это скорее хорошо, чем плохо, поскольку у нас много других тем для разговора с американцами.
