Как растущее неравенство стало вызовом общемирового масштаба

Авторы доклада показывают, что нынешняя картина экономической поляризации напоминает ту, что наблюдалась в начале XX века: и по величине неравенства в доходах населения, и по соотношению национального и межстранового неравенств. То, в какой стране человек родился, по-прежнему сильно влияет на его жизненные шансы и будущие доходы. Однако вклад межстранового неравенства в общее неравенство по доходам составляет чуть менее трети, тогда как четыре десятилетия назад он достигал 57%. Таким образом, на первое место выдвигается проблема национального неравенства.

При этом тенденции в страновом неравенстве последних 30–40 лет опровергают положения знаменитой гипотезы Саймона Кузнеца о том, что по мере экономического развития страны происходит сначала подъем, а затем снижение неравенства. Свежие эмпирические исследования свидетельствуют: на протяжении последних десятилетий от экономического роста даже в наиболее развитых странах выигрывали в первую очередь богатые (их доходы росли быстрее), а неравенство при этом усиливалось. И, напротив, низкое неравенство и достаточно высокое прогрессивное налогообложение в послевоенной Европе не стало препятствием для ее успешного экономического развития.

Экономические кризисы последних десятилетий также обострили проблему неравенства: рост концентрации богатства отмечался и по результатам глобального финансового кризиса 2008 года, и вследствие пандемии коронавируса. Пандемия и многочисленные ограничительные меры, принятые для снижения масштабов заражения, усилили существовавшие прежде неравенства – формирующиеся на рынке труда, цифровое, гендерное, расовое, территориальное и так далее. Социальная поддержка, компенсирующая последствия пандемических ограничений, имела прогрессивный характер и во многих развитых странах, включая Россию, привела к снижению доходного неравенства. Однако за время пандемии, с одной стороны, число бедных в мире выросло, а с другой – увеличились число миллиардеров и объем находящихся в их распоряжении ресурсов. Поскольку часть антикризисных мер соцподдержки была адресована бедным слоям населения, скорее всего, произошло сокращение среднего класса, часть представителей которого могла столкнуться с потерей доходов, на что указывают отдельные зарубежные публикации.

Говоря об экономическом неравенстве, мы затрагиваем лишь самую верхушку айсберга. Социологи давно изучают различные проявления социальных, немонетарных (в образовании, здоровье и пр.), статусных неравенств. Шведский социолог Йоран Терборн, например, предложил рассматривать три взаимосвязанных измерения неравенства, включающие наряду с ресурсным (частью которого является экономическое неравенство) витальное (или жизненное) неравенство, характеризующее различные шансы индивида на выживание в зависимости от его социального статуса, а также экзистенциальное неравенство – неравенство в социальном признании, уважении (к которому, например, может относиться гендерное неравенство).

Примеров того, как неравенство в ресурсах трансформируется в неравные шансы на жизнь, огромное множество – в различные исторические периоды и в странах с разным уровнем развития. Различия начинаются уже в момент появления ребенка на свет и в его шансах дожить до первого дня рождения или до пяти лет. И даже если дети выживают, хроническая бедность их родителей может приводить к худшим по сравнению со сверстниками показателям здоровья, когнитивного развития, влиять на возможности получения образования и тем самым на ухудшение жизненных шансов во взрослом возрасте.

Различные виды неравенства могут дополнять и усиливать друг друга, приводя к огромным и, похоже, растущим разрывам в качестве здоровья и продолжительности жизни между социальными группами, дифференцированными по уровню образования, доходов и т. п. Технологии укрепления здоровья человека и продления жизни, расцвет которых наблюдается в последние десятилетия, в основном доступны лишь самым образованным и обеспеченным слоям населения. Это может привести к тому, что в будущем сформируются кардинально различающиеся по характеристикам физического и когнитивного развития, здоровья и продолжительности жизни социальные классы.

Также хорошо известно, что экономические кризисы могут не только усиливать экономическое расслоение, но и плохо влиять на здоровье, сокращая продолжительность жизни и увеличивая социальные разрывы в здоровье и смертности. Это, например, одно из объяснений драматичного роста смертности в России и других странах бывшего СССР в 1990-е.

Пандемия коронавируса благодаря скорости увеличения потерь от нее и возможности отслеживать их в ежедневном режиме наглядно продемонстрировала человечеству витальное измерение неравенства. Верхние социальные слои имели доступ к качественным медицинским услугам, возможность с комфортом изолироваться в отдельных домах (зачастую за городом), передвигаться на личных автомобилях, работать на удаленке и пользоваться прочими благами цифрового общества. В то же время люди, стоящие внизу социальной лестницы, продолжали жить в многоквартирных домах, пользоваться общественным транспортом, теряли работу или, наоборот, вынуждены были продолжать трудиться, рискуя заразиться, а в случае болезни не везде могли рассчитывать на медицинскую помощь. Исследования в США и Бразилии показывают, что смертность была выше среди наименее социально защищенных; у нее было явное расовое и этническое измерение. В России наблюдаются межрегиональные различия в сокращении продолжительности жизни за годы пандемии.

Растущее число исследований подтверждает: смертность от коронавируса была выше в странах с высоким уровнем экономического неравенства, таких как США, Россия, Бразилия, Мексика, и, напротив, намного меньше – в Скандинавских странах и государствах Восточной Азии. Также при прочих равных в экономически более эгалитарных странах граждане охотнее следовали санитарно-эпидемиологическим ограничениям, соблюдали социальную дистанцию и вакцинировались.

Но если социально-экономическое расслоение увеличивало потери населения от коронавируса, то – и это еще один бесспорный урок пандемии – развитая система социальной защиты и высокий уровень социальных гарантий позволили пережить ее с наименьшими экономическими потерями и человеческими жертвами. Скандинавским странам с их всеобщим охватом различными соцпрограммами людей всех возрастов практически не пришлось принимать специальных антикризисных мер поддержки населения, и вместе с тем эти страны пережили пандемию с наименьшими потерями, а ее влияние на рост неравенства, скорее всего, минимально.

Напротив, сокращение социальных расходов, характерное для всего периода расцвета неолиберализма в 1980–2010-е, но особенно заметное после глобального финансового кризиса 2008 года, с одной стороны, во многом стало причиной провала систем здравоохранения и роста смертности от коронавируса, – наиболее очевидных в странах Южной Европы, столкнувшихся с первой волной пандемии (Италия, Испания), но также и в России, в которой оптимизация здравоохранения во второй половине 2010-х привела к сокращению доступности врачей и коек в регионах и отдаленных населенных пунктах. С другой стороны, из-за этого же сокращения после начала пандемии правительствам пришлось в чрезвычайно сжатые сроки принять множество решений по расширению соцподдержки.

Можно ли ожидать, что отчетливое понимание цены неравенства и того, как социальная политика поддерживает благосостояние людей и позволяет преодолевать кризисы, приведет к отказу от идеологии неолиберализма? Станем ли мы свидетелями возвращения к признанию за государством важной, направляющей роли, позволяющей сдерживать избыточно быстрый, «неуправляемый» темп изменений (о чем писал еще Карл Поланьи в «Великой трансформации»), компенсировать провалы рынка и сглаживать формируемые рыночной экономикой социальные противоречия?

Вероятно, нет. По крайней мере, не в ближайшие годы. Хотя попытки отказаться от старых моделей налогово-бюджетной политики наблюдаются в наиболее развитых странах, в государствах со средним и низким уровнем развития эти процессы будут менее выраженными. Более того, в условиях нынешней глобальной нестабильности, одним из последствий которой становится стагфляция многих национальных экономик, и растущей конкуренции за государственные субсидии, скорее всего, повсюду будут возникать инициативы по сокращению социальных обязательств.

Ухудшение экономических перспектив в сочетании с усилением миграционных потоков может с большой вероятностью привести к практически повсеместному распространению правого популизма, позволяющего смягчить растущее недовольство элитами. По сути, это уже происходит на протяжении последнего десятилетия: беднеющий средний класс развитых стран ощущает потерю статуса и уважения, незащищенность и беспомощность перед лицом экономических кризисов. Преодолеть это и сплотить беднеющее население удается за счет перенаправления гнева в сторону либо некой внешней угрозы, либо мигрантов, претендующих на часть общественного пирога. В такой ситуации социальная поддержка будет адресована «достойным» категориям населения – «правильным» бедным, пенсионерам. Скорее всего, с учетом последствий пандемии не будут урезаться, а, возможно, даже вырастут расходы на здравоохранение.

Но эти разрозненные инициативы в области соцподдержки, даже если и ослабят напряжение в обществе, не позволяют ни решить системные проблемы социальных государств, созданных под потребности принципиально иных, чем сегодняшние, экономик и рынков труда, ни проблему неравенства. Уже сейчас понятно, что снизить неравенство только за счет мер соцподдержки невозможно. Для снижения концентрации доходов и богатства необходима достаточно радикальная реформа системы налогообложения. Некоторые исследователи сомневаются в эффективности и этих мер, утверждая, что успех социальных государств в послевоенной Европе и прежде всего в Скандинавских странах был связан со значительным перераспределением власти в пользу рабочего класса, и, соответственно, без обеспечения лучшей защиты занятых и уровня оплаты их труда добиться снижения неравенства не получится.

Проблема в том, что, в отличие от ситуации прошлого века, социальная сплоченность уязвимых категорий населения остается низкой. У новых групп риска, возникающих в современных обществах, очень мало общего – у них не появляется мотивов объединяться, чтобы бороться за свои права. А левые партии перестали представлять интересы низших социальных групп. В итоге перспективы успешного решения проблемы неравенства пока остаются туманными.

В России (как и во всех постсоветских странах) говорить о важности снижения неравенства и расширении социальных функций государства еще сложнее, чем на Западе, из-за недавнего опыта «социалистической уравниловки». И тем не менее современная Россия – страна с относительно высоким доходным неравенством и еще более высоким, одним из наибольших в мире, неравенством в собственности. Это создает риски роста социальной напряженности и подрывает возможности устойчивого экономического развития.

Российские исследования показывают, что экономический рост 2000-х способствовал снижению неравенства, пожалуй, даже лучше, чем расширение социальной защиты в последнее десятилетие. И хотя возможности социальной защиты в борьбе с бедностью еще не исчерпаны, ее вклад в дальнейшее снижение неравенства, скорее всего, будет незначительным. Именно поэтому для России не менее важна дискуссия о новых задачах государственного управления и новых подходах к налоговой и социальной политике. Без изменения парадигмы социально-экономического развития риски его будущей неустойчивости будут весьма высоки.

Автор – заместитель директора Института социальной политики НИУ ВШЭ