Как власти в разные времена запрещали книги, и к чему это привело

• Хуже Пугачёва
• Никто пусть не дерзнет печатать
• Не понижать его величество
• Крокодил-антисоветчик
• Кинжал и печатный станок

Хуже Пугачёва

«Бунтовщик, хуже Пугачёва, – воскликнула, вернее, записала Екатерина II, прочтя книгу Александра Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". – Тот хоть царем прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот революцией надумал на Руси учинить республику!» Императрицу возмутило, как автор описывал порядки страны, русских помещиков и вельмож, да еще намекал на возможный бунт. Впоследствии Пушкин называл оценки Радищева преувеличенными и пошлыми. Екатерина же своим указом признала писателя виновным «в преступлении присяги и должности подданного», в стремлении «произвести в народе негодование противу начальников и начальства». Он был приговорен к смертной казни, а весь тираж романа – к уничтожению. Позже смертную казнь заменили десятилетней ссылкой в Илимский острог, однако «Путешествие» находилось под запретом вплоть до революции 1905 года.

Хочется сказать: что ж, время такое было, тогда многие писатели не ладили с властью, а политическая цензура считалась вещью естественной, как смена дня и ночи. Сегодня мы живем в другой реальности. Но по прошествии 300 с лишним лет видим, что власти в Европе, США, России, Китае по-прежнему не ладят с писателями. К смертной казни их, правда, не приговаривают (по крайней мере, на Западе и в РФ), но в тюрьмы сажают и книги запрещают.

В 2023 году французская Figaro сетовала, что случаи запрета книг, факты изъятия их становятся массовым явлением в США и Евросоюзе. В докладе американской неправительственной организации PEN America говорится, что в США только в 2022/23 учебном году было запрещено и изъято из школ, университетов и библиотек более 3362 наименований книг – «невиданные цифры за последние 20 лет». С одной стороны, «рассерженные мамочки» требуют убрать из школьных библиотек материалы, развращающие их детей разного рода аморалкой, с другой – леволибералы и неомарксисты днем с огнем и даже с микроскопом выискивают в литературе признаки расизма, антисемитизма, половой дискриминации и прочего. К слову, в антисемитизме обвиняли даже книги из серии «Гарри Поттер».

Достается и самим писателям. По сведениям все той же PEN America, в прошлом году за решеткой оказались «по меньшей мере» 339 писателей в мире. В 2019-м таких было 238. Количество заключенных писателей, «квалифицированных как онлайн-комментаторы», выросло с 80 человек в 2019 году до 180 за последние пять лет.

Спору нет, печатное слово – страшная сила. Как отмечал публицист и философ Константин Крылов, два самых опасных навыка в истории человечества – это чтение и письмо. Неудивительно, что в разное время с неугодными книгами пытались бороться и светские, и церковные власти. В Европе под запрет Католической церкви попадали работы Вольтера, Бальзака, Декарта, Канта. В США в XIX веке под фактическим запретом оказалась «Крейцерова соната» Льва Толстого, а Теодор Рузвельт, если верить американским исследователям, даже назвал писателя «сексуальным и моральным извращенцем».

В царской России с особым подозрением относились к западной литературе, видя в трудах европейских писателей вольнодумство и насмешки над властью. «В сей книге автор старается разные при дворах учреждения осмеивать», – с такой формулировкой в период правления Павла I запретили публикацию «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта. А в раннем СССР Надежда Крупская хотела запретить сказку Чуковского «Крокодил» – это тот, что «по улицам ходил, папиросы курил». Слишком уж в неприглядном и карикатурном виде в этом произведении был, по версии Крупской, представлен простой народ.

Никто пусть не дерзнет печатать

В Европе запрещать книги начали за много веков до эпохи книгопечатания, когда пергаментные тома еще переписывались от руки. Книг в те времена было мало, и запреты носили единичный характер, а инициатором санкций, как правило, являлась Католическая церковь.

В 1050 году Верчелльский собор осудил учение каноника Беренгара Турского о Евхаристии (он отрицал реальное присутствие Христа на таинстве), после чего книга о Евхаристии, приписываемая Иоанну Скоту, была публично разорвана. На Сиенском соборе была осуждена книга Скота De divisione naturae («О разделении природы») – папа Гонорий III приказал под угрозой отлучения требовать ее выдачи в течение 15 дней, дабы публично сжигать или переправлять для сожжения в Рим.

Дальше – больше. В 1121 году философ, теолог и поэт Пьер Абеляр принужден был сжечь свое «Введение в теологию» (Introductio In Theologiam), а самого автора заточили в монастырь. Парижский собор 1210 года запретил сборник Аристотеля «Метафизика» (De metaphysica). В Англии и Франции в XIII–XV веках запрещались переводы Библии на национальные языки или местные наречия как недостоверные и не заслуживающие доверия. Наконец, в Испании в конце XIII века королевскими указами были полностью запрещены переводы Библии на испанский язык.

Но вот наступил XV век. Иоганн Гутенберг изобрел печатный станок, Ментелин и Пфистер открыли свои типографии – в Европе началась эпоха книгопечатания. Книги стали выпускать в промышленных по тем временам масштабах, и запреты тоже стали носить массовый характер.

Первую папскую буллу, ограничивающую свободу печати, издал в самом начале XVI века папа Александр VI (Борджиа). Позже, в 1515-м, папа Лев Х от имени Латеранского собора выпустил буллу, в которой говорилось: «Впредь на вечные времена никто пусть не дерзнет печатать книги или сочинения в нашем городе или каком-либо другом городе, если она наперед не одобрена в Риме нашим викарием или магистром Высшего императорского совета (sacri Palatii), а в других городах – епископом или опытным лицом по поручению епископа». В случае нарушения книгу предписывалось изъять и торжественно сжечь, а с издателя взять штраф 100 дукатов, запретить печатать что-либо в течение года и даже отлучить от церкви. Если же он будет упрямиться, то наказать «так строго, чтобы другие, видя этот пример, не отваживались на что-либо подобное».

Считается, что первый список запрещенных церковью книг был составлен и опубликован в Нидерландах в 1529 году. Вскоре это стало общеевропейским трендом. Свои списки запретной литературы опубликовали Венеция и Париж. А в 1559-м по распоряжению папы Павла IV в Риме издан «Индекс запрещенных книг» (Index Librorum Prohibitorum) – перечень писателей и произведений, от которых Римская католическая церковь предостерегала всех христиан под угрозой наказаний вплоть до отлучения.

Примечательно, что в деле цензуры наряду с церковью активно участвовали известные европейские университеты вроде Сорбонны – они играли роль «судебных экспертов», определяя, насколько опасным и вредоносным может быть то или иное произведение. Впоследствии преемники Павла IV много раз переиздавали «Индекс» – всего, если верить профессору Алексею Лебедеву, «Индексов» было 40. В черном списке оказывались «Государь» Никколо Макиавелли, «История моей жизни» Джакомо Казановы, «Политическая история дьявола» Даниэля Дефо, произведения Жорж Санд, «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Упразднен Index Librorum Prohibitorum был лишь в 1966 году.

К слову, при довольно жесткой церковной цензуре политическая цензура в Европе не то чтобы совсем отсутствовала, но не отличалась особой суровостью. Даже в консервативной Испании Габсбургов поэт Франциско де Кеведо в своем сонете мог отпускать шпильки предположительно в адрес Филиппа IV, используя выражения вроде «роскошный мусор» и «прах смердящий» («Ты видишь, как венец его искрится, как, ослепляя, рдеет багряница? Так знай, внутри он – только прах смердящий»).

Не понижать его величество

В нашем Отечестве запрещать книги стали тоже задолго до начала книгопечатания. Первое упоминание о чем-то подобном мы находим в «Изборнике Святослава» 1073 года (одна из древнейших сохранившихся русских рукописных книг) – там, помимо прочего, приводится список «отреченных» книг, которые Церковь запрещала читать.

По-настоящему индустрия книгопечатания в России заработала лишь при Петре I, который выдал монополию на издательскую деятельность голландцу Яну Тессингу. Цензуры как таковой еще не было, зато имелась идеологическая установка: чтоб издаваемые книги были «к славе великого государя меж европейскими монархами» и чтобы «пониженья нашего царского величества превысокой чести и государства нашего в славе в тех книгах не было б».

Наследники царя-реформатора, прорубившего окно в Европу, очень боялись идеологического влияния этой самой Европы. Императрица Анна Иоанновна своим указом запретила ввозить в Россию иностранные книги, если у них имелись аналоги на русском языке. Сменившая ее Елизавета Петровна пошла дальше, запретив ввозить в страну все отпечатанные за границей книги на русском языке, а также издавать переводы иностранных религиозных книг без разрешения Синода. Находящимся за границей русским подданным было запрещено делать переводы зарубежных изданий.

Боролся с «тлетворным влиянием запада» и Павел I, а его сын Александр I даже выделил литературных цензоров в отдельную профессию. Однако со второй половины XIX века цензура отступала широким фронтом. Я помню, как в школе нам рассказывали о гонениях царских властей на Лермонтова из-за стихотворения «Смерть поэта». Дома я нашел на полке пожелтевший томик стихов начала ХХ века и удивился: из всего Лермонтова там было именно «На смерть Пушкина» с его «Вы, жадною толпой стоящие у трона…». Вообще, по разным оценкам, в XIX веке в Российской империи было запрещено порядка 100 книг – не так много по современным меркам.

Зато с приходом большевиков на страну обрушилась мощнейшая волна цензуры. В январе 1918 года был создан Революционный трибунал печати, который расследовал «преступления и проступки», совершаемые «путем использования печати». В его власти было закрывать издательства, конфисковывать «в общенародную собственность» типографии и их имущество, лишать издателей политических прав или свободы. Решения Революционного трибунала печати считались окончательными и обжалованию не подлежали.

Крокодил-антисоветчик

Изрядно отличилась на поприще цензуры Надежда Константиновна Крупская. Занимая пост председателя Главлитпросвета (Главный политико-просветительский комитет Наркомпроса РСФСР), она инициировала зачистку библиотек от «идеологически вредной и застарелой» литературы. Супруга вождя мирового пролетариата так старалась, что даже лояльнейший новой власти Максим Горький в сердцах сетовал в письме Ромену Роллану: «Старуха считает такими книгами труды Платона, Декарта, Канта, Шопенгауэра, Спенсера, Маха, Евангелие, Талмуд, Коран, книги Ипполита Тэна, В. Джемса, Гёффдинга, Карлейля, Метерлинка, Ницше, О. Мирбо, Л. Толстого и еще несколько десятков таких же "контрреволюционных" сочинений».

Помимо политических, философских, экономических произведений, в советское время крепко доставалось фантастике, всевозможной мистике и жанру, который мы сегодня называем фэнтези. Я помню неувязку в романе Конан Дойла «Маракотова бездна» – там главный герой говорит о некоем событии, которое вознесло авторитет профессора Маракота среди атлантов почти до небес, но никакого более-менее значимого события далее не описывается. А все дело в том, что советская цензура вырезала главу, в которой профессор вступает в ментальный поединок с могущественным демоноподобным существом, – куда такое годится! К тому же автор намекает на причастность его (существа) к событиям 1917 года в России.

А несчастный Джон Р. Р. Толкин! В СССР в 1976-м вышла его сказочная повесть «Хоббит». В конце ее говорилось о продолжении, в котором будет рассказано и о волшебных кольцах, и об их повелителе. Но, видимо, советских цензоров корежило от мысли о книге, где Тёмный властелин, да еще с Востока, сражается со светлыми силами Запада... В 60-е годы литературная переводчица Зинаида Бобырь сделала стилизованный под научную фантастику перевод-пересказ «Властелина колец» под названием «Повесть о кольце». Там группа ученых исследует некий фантастический артефакт (кольцо), а все происходящие чудеса объясняются с научной точки зрения. Но и это произведение увидело свет лишь в 1990-х.

Кинжал и печатный станок

Сегодня, как и сотни лет назад, книги запрещают либо по доводам государственной безопасности, чтоб не мутить народ «противу начальников и начальства», либо по морально-этическим, либо из соображений толерантности и равноправия, чтобы не обидеть кого.

Спору нет, существуют литературные произведения, призывающие к суициду, насилию, пропагандирующие наркотики, содержащие красочные сцены насилия. Наверное, есть смысл ограничить доступ к ним для детей и подростков, чья психика слишком восприимчива к подобного рода вещам. Но и здесь важно не перестараться. Одну из самых жестоких сцен я, например, прочел в «Илиаде» Гомера: «Быстро в десное стегно поразил копием, – и глубоко, Прямо в пузырь, под лобковою костью, проникнуло жало: С воплем он пал на колена». Представили сцену? «Десное стегно», если кто не знает, это правая ягодица. Там еще много такого.

С толерантностью и антирасизмом тоже все сложно хотя бы потому, что не существует внятного определения расизма. В XIX и ХХ веках под этим обычно понималось деление народов на высшие и низшие и моральное право высших угнетать или уничтожать низших. Сегодня под расизмом подразумевают абсолютно любые рассуждения о различиях между представителями народов и рас. Также и с сексизмом: видишь разницу между полами – сексист.

К расистским произведениям на Западе относят «Робинзона Крузо» Дефо, стихи Киплинга, приключенческие романы Хаггарда. В Пушкине видят русского империалиста, в Достоевском – антисемита. Как быть? Лучше всего поступить, как рекомендовал брандмейстер Битти из «451 градус по Фаренгейту»: «Цветным не нравится книга "Маленький черный Самбо". Сжечь ее. Белым неприятна "Хижина Дяди Тома". Сжечь и ее тоже. Кто-то написал книгу о том, что курение предрасполагает к раку легких. Табачные фабриканты в панике. Сжечь эту книгу. Прочь все, что рождает тревогу. В печку!»

Действенный рецепт, ибо отдельные запреты всегда оказывались бессильны перед достижениями технического прогресса – печатный станок побеждал Index Librorum Prohibitorum. Вот только костры из книг напоминают чем-то реальность гитлеровской Германии. А уж в век интернета изымать книги из библиотек или запрещать их к печати представляется делом несуразным до смеха.

Что до запретов книг или изъятий из библиотек, то сам факт подобных ограничений часто лишь повышает общественный интерес к произведению. Как говаривал бравый солдат Швейк, «я очень люблю все запрещенное». Пример из нашей истории: в 1821 году Пушкин написал стихотворение «Кинжал», где, по нынешним меркам, можно углядеть пропаганду ненависти по политическим мотивам, призывы к насилию над представителями власти и даже к террору. «Везде его найдет удар нежданный твой: На суше, на морях, во храме, под шатрами, За потаенными замками, На ложе сна, в семье родной». В начале XIX века подобное не печатали, но весь образованный Петербург и Москва читали «Кинжал» в списках – популярность стихотворения была огромной.

Дискуссии на национальные, политические и прочие «опасные» темы действительно могут кого-то обидеть, как и соответствующие книги. Более того, возможно, и спровоцировать преступление. Правда, преступления часто совершают люди, не читающие никаких книг. Исключить опасные знания из нашей жизни – это как поместить человека в абсолютно стерильную лабораторию. Там его организм будет полностью защищен от микробов и вирусов – никаких болезней. Но лишь до тех пор, пока человек не выйдет наружу или сквозь случайную щель не проникнет струя воздуха с улицы. Тогда лишенному иммунитета организму сразу придет конец.

А вообще, как писал Евгений Замятин в романе «Мы»: «Единственное средство избавить человека от преступлений – это избавить его от свободы». Разве не так?