Точка невозврата: как присоединение Крыма навсегда изменило мировой порядок

Поэтому сводить причины действий России исключительно к военно-стратегическим выкладкам совершенно неправильно. Однако, как это всегда бывает, когда вступают в противоречие принцип права народов на самоопределение и принцип нерушимости государственных границ, один из них оказывается принесен в жертву. США и их союзники делали такое неоднократно, но мы говорим об этом не потому, что Россия нуждается в оправдании. В основе любого порядка, внутреннего и международного, лежит насилие, поскольку только оно может обеспечить сравнительно всеобщее исполнение законов.

Но источник силы всегда имеет четкую государственную принадлежность – в период с 1991-го по 2014 год распоряжение международным правом было монополией тех, кто провозгласил себя победителями в холодной войне. Важными атрибутами либерального порядка были свободные рынки, всеобщая открытость и международные институты. И, спору нет, они позволяли абсолютному большинству стран мира извлекать выгоду из существовавшего положения вещей. Однако в центре всего находилось именно уникальное право США вести силовую политику – остальные страны, включая ближайших союзников Вашингтона, были этого права лишены.

Даже ведущие государства НАТО не могли силой защищать свои интересы, если это не отвечало планам США либо не осуществлялось под непосредственным руководством американцев. Именно в этой связи наиболее важным международным последствием возвращения Крыма в состав России стало уничтожение Западом всех перечисленных выше свобод. Этот процесс не носит линейного характера и, само собой, никогда не был заявлен в качестве преследующего такую цель.

Однако то, с какой легкостью ведущая держава мира начала жертвовать всеми «достижениями» порядка, в котором она потеряла монопольное положение, показывает: любые правила и свободы поддерживаются самым сильным только до тех пор, пока они служат его интересам, а он сохраняет исключительную способность их интерпретировать. Когда заканчивается монополия, исчезает и все, что было с ней связано, даже если такая связь не является очевидной или публично признанной.

Потеряв контроль над главным инструментом управления – насилием, Запад перестал пытаться сохранить созданный им самим порядок. Таким образом, прошедшие восемь лет – это период демонтажа системы правил и обычаев, возникших 30 лет назад. Нравится это кому-то или нет, но строить планы на будущее, исходя из того, что было до 2014-го, – дело совершенно бессмысленное для стран, желающих сохранить суверенитет в международных делах. Это значит, что нужно быть более требовательным и смелым, выстраивать действительно многовекторную политику, а не имитировать ее.

Сегодняшнее поведение таких держав, как Индия, Саудовская Аравия, Пакистан или Турция, – яркий пример относительно успешной адаптации к новому положению дел. Эти государства больше не стремятся «пристроиться» к лидеру и беззаботно плыть в его кильватере. Другие страны пока находятся в растерянности или делают противоположный выбор. Их расчеты на индивидуальное счастье и спокойствие могут пойти прахом не потому, что кто-то стремится нанести им вред, а просто в процессе общего переустройства, когда сильнейшие державы Запада даже не притворяются, что им есть дело до маленьких хищников.

Примеры такого рода – это вступающие сейчас в НАТО Финляндия и Швеция. Оба государства были вполне успешны, оставаясь в нейтральном статусе. Однако они не располагают возможностями для сохранения у власти действующей элиты без тесной привязки к США и их глобальной политической инфраструктуре. Поэтому с суверенитетом приходится расставаться, хотя это и нелегко. Отдельные постсоветские страны – такие, как Азербайджан или Казахстан, – также пока до конца не понимают, как сохранить привилегию держать средства элиты в банках США и Великобритании, но при этом не испортить отношения с более важными соседями. В будущем именно государства, у которых недостаточно сил для самостоятельности, окажутся перед наиболее сложным выбором.

Вторым и самым важным для нас последствием разрушения монополии США на насилие в международных делах стало то, что конфликт Москвы и Запада приобрел необратимый характер. Прежде США и их союзники создавали политическую и военную инфраструктуру для борьбы с Россией, как говорится, «про запас». Но начиная с 2014 года их усилия в Восточной Европе были уже направлены непосредственно на подготовку к решающему столкновению. Политика так называемых санкций, а в реальности – экономической войны стала основным инструментом воздействия на Москву и ограничения ее возможностей вплоть до наступления непосредственно военного времени.

Ухудшение отношений с 2014-го шло исключительно линейно. Мы не видели ни одного примера временного сворачивания конфликтного цикла, практическим выражением которого стали гонка вооружений, взаимные высылки дипломатов, шпионские скандалы и опасное военное маневрирование. Поскольку Россия не является революционной державой, то она, как правило, действовала в ответ на враждебные решения, принимавшиеся Западом. Обвинить Москву в эскалации можно, только если исходить из гипотезы о возможности ее капитуляции.

Мы не можем, находясь в здравом уме, предполагать, что Россия была бы готова сдаться на милость противников просто ради того, чтобы не допустить развития ситуации по военному сценарию. Классик науки о международных отношениях Генри Киссинджер писал в 1957 году: стремление сохранить мир как таковой неизбежно отдает ситуацию в руки самого агрессивного члена сообщества. Единственное, что можно было сделать в новой ситуации, – предложить договориться о новом размежевании в Европе. Но эту инициативу Запад отверг во время переговоров минувшей зимой.

После 2014-го санкции стали нормой взаимодействия Запада и остального мира. За прошедшие несколько лет американцы и европейцы утратили способность предлагать партнерам из третьих стран что-либо, кроме угроз и шантажа. Произошел своего рода психологический перелом, после которого все достижения глобализации стали рассматриваться ее создателями сугубо в качестве инструмента дипломатического воздействия на окружающий мир.

Мы далеки от мысли о том, что глобальные производственные и логистические цепочки, финансовые рынки и интернет (особенно соцсети) создавались в рамках таинственного замысла по установлению контроля над человечеством. Нет, их появление стало естественным следствием открытого мира и доминирования принципа экономической эффективности. Более того, многие незападные страны пользовались и продолжают пользоваться выгодами от созданного не ими порядка. Но в тот момент, когда важнейший инструмент и критерий власти выскользнул из рук Запада, все остальное превратилось для его ведущих государств в дополнительные ресурсы собственного одностороннего усиления. Нельзя сказать, что Китай, Россия или любая другая страна не используют свои уникальные позиции в мировой экономике для защиты национальных интересов. Просто у Запада таких позиций кратно больше, и поэтому переход к их использованию в качестве оружия оказался намного более заметным и разрушительным для мира, к которому мы привыкли за 25 сравнительно спокойных лет после конца холодной войны.

До начала конфронтации Запада и России санкции по большей части использовались по прямому назначению и согласовывались в ООН. Хотя пять постоянных членов Совбеза обладают большими правами, чем остальные члены этой организации, решение ввести ограничительные меры против какого-либо государства было всегда коллективным и в рамках международного права – в максимально возможном его приближении к справедливости. Такие меры вводились неоднократно против Южной Родезии, ЮАР, Северной Кореи или Ирана. Даже несправедливые решения в отношении бывшей Югославии в 1990-е все-таки были частью правовой системы, признаваемой всеми.

После 2014-го санкции за редкими исключениями утратили свое первоначальное значение и «санкциями» стали называться просто инструменты экономической войны из арсенала США и их союзников. За прошедшие восемь лет на Западе была создана колоссальная инфраструктура такой войны, не уступающая по масштабам другим национальным институтам силового воздействия на противников – разведке или армии. Это важное изменение в международной политике, поскольку никогда еще экономическая война не была настолько системно и масштабно включена в постоянное содержание межгосударственных отношений.

Похожим образом обстоит дело с международными институтами и организациями. Все они, начиная с ООН, создавались в эпоху, когда мирное решение даже наиболее острых межгосударственных противоречий считалось весьма вероятным. Одновременно за годы холодной войны была создана инфраструктура институтов сообщества стран с демократической моделью управления и либеральной рыночной экономикой. После 1991 года их влияние стало универсальным, а прежние институты должны были уже не обеспечивать мир в рамках биполярной системы, а заниматься международным управлением. Так оно и было до тех пор, пока даже такие крупные игроки, как Китай или Россия, принимали лидерство Запада ради сохранения относительного порядка. Через несколько лет, уже к 2003 году, именно Россия и другие незападные страны превратились в основных защитников международного права и норм ООН. Но после 2014-го эрозия институтов стала необратимой – они уже были не нужны главным бенефициарам всего мирового порядка. Именно в этот исторический период появляется и распространяется формула «порядок, основанный на правилах», которую весьма критически воспринимают в России, Китае и многих других странах. Смысл этой идеи в том, что простое следование духу и букве Устава ООН больше не может обеспечить мир и решение актуальных задач – теперь для этого требуется согласие наиболее «продвинутых» стран. Функция такого подхода – устранение ограничений, накладываемых международным правом на действия держав, способных силой добиться своего. Результат применения этой формулы на практике – отмирание универсальных институтов и очередной шаг в сторону разделения мира на противостоящие друг другу группировки.

Вне зависимости от того, насколько моральными в действительности были действия России в марте 2014-го, разрушение монополии на силу означает, что ее применение становится не гипотетической возможностью, а одной из опций решения проблем практически для всех. На примерах Сирии, Йемена, Южного Кавказа и целом ряде других мы видим, что использование военных возможностей для решения застарелых и новых проблем вернулось в арсенал мировой политики. Мы уже можем констатировать: Китай преодолел психологический барьер в тайваньском вопросе. Весьма возможно, что сейчас перспектива военного решения зависит только от технической составляющей и возникновения конкретной ситуации, при которой США не смогут бросить все силы на борьбу с КНР. Другими словами, сейчас дело не в том, можно или нет силой возвращать Тайвань под контроль Пекина, а как это сделать с наименьшими потерями и риском всеобщей войны.

Международная политика – это сфера, где относительный порядок возможен только при наличии и уважении принципа, составляющего основу легитимности всего мирового устройства. На протяжении истории эти принципы бывали разными: самый известный из них – монархическая легитимность, позволявшая победителям революционной Франции по своей воле решать судьбу остальных народов Европы. После 1945-го таким принципом было сосуществование двух противоположных идеологических систем, а когда холодная война закончилась – уникальное право США стоять выше любых международных правил и норм. К концу 2000-х его соблюдение стало совершенно невыносимым для таких держав, как Китай или Россия, и раздражающим для менее значимых участников мирового сообщества. Возвращение Крыма в состав России против воли государства, которому он на тот момент принадлежал, разрушило этот принцип – мы начали жить в новую эпоху. Сколько продлится поиск нового стержня для сравнительно мирной международной политики, сейчас сказать невозможно. Точно так же, как нельзя представить, каким будет мир, для которого мы такой принцип создадим.