Впервые за четверть века Конституционный суд занялся защитой жертв сталинских репрессий

Странный, казалось бы, вопрос, ведь закон «О реабилитации жертв политических репрессий» прямо говорит: репрессированные, их родственники и дети могут возвращаться на места прежнего проживания и должны приниматься на учет по обеспечению жильем. Но московские власти, как оказалось, выстроили такие «стены» вокруг столицы, что перебраться через них уже состарившимся детям репрессированных практически невозможно. Чтобы вернуться в Москву, им нужно прожить в ней легально не менее 10 лет, не иметь собственного жилья или жилья, площадь которого превышает социальную норму. А еще нужно быть малоимущим. И если у бывших москвичей есть собственный дом (пусть даже это деревенская развалюха на Крайнем Севере), то считается, что у них и так все в ажуре, незачем возвращаться.

Пожалуй, это заседание КС стало одним из самых эмоциональных за всю его историю. В 1990‑х в суд уже приходили дети репрессированных и получили тот же статус, что был у их родителей. Спустя почти четверть века они снова здесь. Только теперь это их последний шанс защитить свое право на возвращение. Люди умирают, некоторые так и не дождались даже этого разбирательства в высшей судебной инстанции. А ведь если 70‑летних детей репрессированных московские власти поставят на жилищный учет прямо сейчас, квартиры они получат лет через 30. То есть попросту до этого не доживут.

Невозвращенцы

Три истории, три саги московских семей выслушали судьи КС. Каждой из их героинь годами пришлось сначала добиваться признания статуса жертвы политических репрессий, а потом проходить бесконечные мытарства в судах и прокуратурах.

«А как именно вы пострадали?» – спросили в одном из московских судов Евгению Шашеву, отца которой вместе с дедом арестовали в 1937 году. Деда расстреляли спустя четыре дня после ареста, отцу дали восемь лет без права вернуться домой. В 1955‑м он получил справку: «дело по обвинению Чебоксарова Бориса Николаевича отменено в связи с отсутствием состава преступления».

«Всю жизнь я прожила на Севере, где отбывал наказание мой отец, – рассказывала о себе Евгения Шашева. – Детство провела практически в том же бараке, в том же поселении ГУЛАГа, где мой отец отбывал наказание. С той лишь разницей, что колючей проволоки там не было и вышек по углам». Она и сейчас живет в Коми, в 100 км севернее того места, где сидел ее отец. «Я с детства знала, что в лесу вдоль тракта, что тянулся мимо нашего поселка, находятся захоронения заключенных, – продолжала заявительница в КС. – Эти холмики до сих пор у меня перед глазами, я часто езжу их навещать. Всю жизнь периодически мне напоминали, что мой отец был врагом народа».

Свою жизнь эта женщина сравнила с одним из стихотворений своего отца – «Годы страха». Это страх заставлял родных людей давать показания друг против друга. Страх того, что близкие могут отказаться от тебя, лишь бы выжить. «Это страх незащищенности, – говорит Евгения Борисовна. – Этот страх до сих пор живет внутри меня. Он мне достался по наследству». Потому и мемориал жертвам репрессий в Москве «Стена скорби» для нее не просто памятник, не безликие скульптуры. Это лица ее отца и матери, которая после трудовых лагерей в Польше была лишена свободы на шесть лет, а реабилитирована только в 1991 году. Это лица друзей ее родителей, лица старших, которые жили в тех местах, где и по сей день живет она сама.

«Очень больно, когда люди, которые не прошли через это, не прочувствовали это, говорят мне, что в свои 70 лет я должна ждать еще 30 лет, чтобы вернуться домой», – с горечью заключила Евгения Шашева. В апреле прошлого года Пресненский райсуд Москвы отказал в удовлетворении ее требования к Департаменту городского имущества поставить ее на учет в качестве нуждающейся в квартире. Истица вместе с мужем не прожила на законных основаниях в Москве в общей сложности 10 лет, столичной регистрации не имеет, констатировал суд, постоянно живет в Коми, в собственной квартире. А ведь отец Евгении Шашевой стал собирать документы, чтобы вернуться в Москву, еще в 1963 году. Спустя 56 лет его дочь все еще верит, что сможет добиться справедливости и завершить начатое им.

Не менее пронзительна история второй заявительницы – Елизаветы Михайловой, родившейся в 1948 году в Молдавской ССР, куда бежала от преследований ее мать. В 1937 году ее отцу, Семену Васильевичу, человеку с большим партийным стажем, полномочному торгово‑посольскому представителю Москвы в Азербайджане, дали девять лет строгого режима без права переписки. В 1946‑м его освободили со справкой «по форме 39» (о нарушении паспортного режима), означавшей запрет на проживание в Москве, области и еще в 32 городах Советского Союза. «Мама продолжала работать в ЦК ВЦСПС, – рассказывала Елизавета Семеновна. – Фамилия у нее была другая – Шимянская. По возвращении папы из первой ссылки ее уволили, преследовали. Позже я узнала по запросам Генпрокуратуры, что это была скрытая репрессия к маме и к нам, детям».

В очередной раз отца Елизаветы Михайловой взяли в 1949 году и сослали в Красноярский край на 25 лет. Семья за ним не поехала – все жили в большой нужде, а девочки часто болели. В 1956‑м Семена Михайлова реабилитировали за отсутствием состава преступления. «То есть мой папа ничего плохого против государства не совершал, – продолжала заявительница. – Многие люди погибали тогда из-за условий содержания, многих расстреляли. Папа не признал свою вину. Может быть, благодаря этому остался жив».

Пять прокуратур занимались реабилитацией семьи: прокуратуры Молдавии и Азербайджана, Генпрокуратура РФ, военные прокуратуры СССР и Екатеринбурга. Последняя реабилитировала обеих сестер в декабре 2001‑го. А дальше начались мытарства. Сначала нужно было собрать многочисленные справки, подтвердить факт прежнего проживания в столице. До высылки семья жила в Ухтомском районе Московской области, в Вешняках, которые теперь входят в состав Москвы. Пресненский суд сначала этот факт подтвердил, но Жилищный департамент решение оспорил.

Было это в 2003 году, и до 2016‑го снова – справки, прокуратура, суды. «Я представила документы маминых родных братьев, которые были на фронте, – описывала эту эпопею Елизавета Семеновна. – Один из них прошел три войны (и Халхин-Гол, и Финскую войну, и Великую Отечественную) и посылал маме наградные, когда отца репрессировали. Второй брат, который участвовал в Сталинградской битве и был полным кавалером ордена Славы, тоже маме помогал. Все эти документы я представила». Пресненский суд место прежнего жительства снова подтвердил, но Жилдепартамент все опротестовал.

В 2018‑м Мосгорсуд постановил: Михайлова, покинув Кишинев, поселилась во Владимирской области, в Москву не возвратилась, а это – обязательное условие для постановки на жилищный учет. Суд учел и решение Кузьминского суда от 2006 года, установившего, что мать заявительницы с дочерями выехала к мужу в Кишинев, чтобы семья воссоединилась после освобождения отца, а не была выселена в связи с политическими репрессиями. «Нужно этот вопрос довести до конца, иначе мы предадим наших родителей и себя, да еще и третье поколение страдает, – сказала в заключение заявительница. – Мы настаиваем на нашем возвращении в Москву. Это крик души, наша постоянная боль. Наши родители были честными людьми, мы честно трудились. И государство у нас сейчас сильное и в состоянии обратить на нас внимание».

Третья заявительница, Алиса Мейснер, сама свою историю рассказать так и не смогла, как упоминалось в начале статьи. Но из материалов дела известно, что ее мать в 1941‑м, как и многих «лиц немецкой национальности», выслали в Казахстан. Дочь она родила уже на спецпоселении, в 1950 году. Справку о реабилитации ГУВД Москвы выдало Алисе Леонидовне в 1996‑м. Но после множества перипетий в 2018 году тот же Пресненский суд в постановке на жилищный учет ей отказал все по тем же причинам: в Москве не живет и регистрации не имеет, а в Кировской области у нее есть собственная квартира.

Невозвратный глагол

В 1995 году Конституционный суд уже рассматривал дело о защите прав жертв политических репрессий, напомнил представитель заявительниц, руководитель судебной практики Института права и публичной политики Григорий Вайпан. Тогда речь шла как раз о детях ГУЛАГа, тех, кто родился в ссылке, высылке, на спецпоселении. Им КС дал возможность иметь тот же статус, что и у их родителей. «Прошло 24 года, и эти люди снова в КС, – сказал юрист. – Приходится констатировать, что их права по-прежнему не гарантированы и не защищены. Они продолжают жить в ссылке».

Как же так получилось? Закон «О реабилитации жертв политических репрессий» был принят еще в 1991 году. Тогда же было закреплено право на возвращение репрессированных. В то время еще действовал институт прописки, и свободы передвижения не было. «Но уже тогда депутат Верховного совета СССР Сергей Шеболдаев попросил внести дополнение в закон об обеспечении возвращающихся жилплощадью, – напомнил Вайпан. – «Иначе это право будет пустым звуком», – сказал он. Если нет жилья, то возвращаться будет некуда». Поправка была принята. И таким образом государство взяло на себя обязательство возместить вред, причиненный политическими репрессиями. Позднее гарантию возмещать любой ущерб от незаконных действий властей дала и Конституция.

Само «возвращение» понималось как процесс. То есть человека ставили на учет по обеспечению жилплощадью, и он продолжал оставаться на прежнем месте жительства, пока не подходила его очередь и ему не давали квартиру в городе, откуда была изгнана его семья. Так продолжалось с 1991‑го по 2005 год, а потом обеспечение репрессированных жильем федеральные власти поручили регионам. И вот тут «право возвращаться» стало толковаться совсем иначе. Одни субъекты (как, например, Санкт-Петербург) приняли специальные законы, которыми урегулировали порядок предоставления квартир жертвам репрессий или выдачу субсидий на приобретение жилья. Другие внесли в уже действующие региональные законодательные акты специальные статьи.

Но были и третьи, как, например, Москва. В этих регионах специальные законы и отдельные статьи принимать не стали. Жертвы репрессий для них ничем не отличаются от остальных граждан, претендующих на получение квартир. Кроме того, в 2005‑м вступил в силу Жилищный кодекс, устранивший понятия «первоочередники» и «внеочередники», – очередь на жилье сделалась общей. «Право на возвращение» в Москве стали понимать так: если люди уже вернулись, то претендовать на квартиру могут. Но при этом «вернулись» – значит, прожили в столице в общей сложности 10 лет на легальных основаниях. Ну а поскольку никаких отличий в статусе просителей не было, то и остальные условия оказались одинаковы для всех: нужно быть малоимущим, не иметь в собственности жилья, а имеющееся социальное жилье по площади в расчете на человека должно быть меньше социальной нормы. Все это сформулировано в законе города Москвы «Об обеспечении права жителей города Москвы на жилое помещение».

Получается, что формально закон о реабилитации дает право изгнанникам возвращаться на прежнее место жительства, но реализовать его нельзя. «Эти условия невозможно выполнить ни практически, ни теоретически, – констатировал Вайпан. – Мы имеем дело с иллюзорным правом. Оно есть, но человек не имеет возможности его реализовать».
Формулировки законодательства (федерального и московского в совокупности) в их действующей редакции, резюмировал юрист, «представляют собой произвольный отказ государства от своих обязательств».

В диалоге с государством

При этом полномочные представители федеральных властей – Госдумы, Совфеда, президента, правительства, Генпрокуратуры – единогласно констатировали: права заявительниц действительно нарушены. Но виноваты в этом не федералы. Поставленная перед КС проблема – одна из самых сложных, признала, в частности, представитель Думы Марина Беспалова. Федеральные власти делегировали региональным полномочия, чтобы те эффективно решали вопросы. Но московский закон «фактически блокирует реализацию права» на возвращение жертв политических репрессий. Сам федеральный закон Конституции не противоречит, уверена Беспалова, но КС может принять «решение, исключающее возможность нарушения региональным законодателем прав реабилитированных лиц и членов их семей на получение жилых помещений в случае возвращения таких лиц на прежнее место жительства».

Но и вносить изменения в федеральные законы, предоставляя реабилитированным преференции в получении жилья, тоже не выход, считает представитель президента в КС Михаил Кротов. Жилищное законодательство РСФСР предусматривало 18 льготных очередей, напомнил он. Но для реализации права на первоочередное или внеочередное получение жилья необходимо было также отстоять в очереди. «Была даже специальная очередь первоочередников и внеочередников. И ждать такое жилье приходилось от 10 до 25 лет, – рассуждает юрист. – Пойдем ли мы по этому пути вновь? Сомневаюсь, что в этом есть необходимость».

Сейчас, отметил Кротов, на рассмотрении Госдумы находится законопроект с поправками в закон о реабилитации жертв репрессий, согласно которым такая первоочередность в получении жилья этим людям может быть предоставлена. Но это вряд ли произойдет, поскольку ни профильный думский комитет, ни федеральное правительство законопроект не поддержали. Если поправки принять, это приведет «к росту социальной напряженности», так как ударит по другим льготникам, например, по людям, страдающим тяжелыми заболеваниями или живущим в аварийных домах.

Но вот субъекты Федерации, в частности Москва, обратил внимание представитель президента, могут «выбирать разные механизмы и способы, посредством которых будет осуществляться возмещение вреда». Так, в региональных законах, «вероятно, могут быть учтены особенности реализации права репрессированных на жилые помещения». «Рассматриваемое сегодня в Конституционном суде дело помимо политико-правового значения имеет определенную нравственную и личностную составляющую, – заключил юрист. – В этом суде, как ни в каком другом, обратившаяся сторона ощущает себя в непосредственном диалоге с государством, от которого, как от последней инстанции, ждет понимания, помощи и поддержки».

Но численность жертв политических репрессий с каждым годом убывает по естественным причинам. На 1 января 2019 года их численность составила около 530 тыс. человек. Это на 60 тыс. меньше, чем двумя годами ранее. «С такой тенденцией в течение ближайших лет вопросы защиты прав этих людей приобретут лишь теоретическое значение, – сказал Кротов. – Конституционному суду уже вряд ли придется возвращаться к этой проблематике». Он предложил КС в данном деле применить «принцип конституционной сдержанности»: воздержаться от признания федерального закона несоответствующим Конституции, но обратиться к законодателю с просьбой устранить выявленные недостатки.
А что же московские власти? Представители Мосгордумы и мэра были так же единодушны: столичные законы ни в чем федеральным и тем более Конституции не противоречат. «Для нас принятие Жилищного кодекса означало: осталась только одна категория льготников на жилье – малоимущие и нуждающиеся», – сказала представитель Мосгордумы Елена Сомина.

«Нуждаемость и малоимущность» – обязательные условия для всех претендентов на льготные квартиры, и реабилитированные не исключение, полагает советник правового управления правительства Москвы Владимир Ланда. Право на возвращение у них есть, но обязанности обеспечивать их в льготном порядке жильем у Москвы нет, заключил юрист. И предоставлять льготы одним социальным группам в ущерб интересам других в Москве не собираются.

В ответе за сломанные жизни

«Я мог бы сейчас довольно быстро не оставить камня на камне от позиции, высказанной представителями московской Думы и мэрии. Я этого делать не буду, – начал свою речь представитель федерального правительства адвокат Михаил Барщевский и обратился к трем пожилым дамам: – Я просто извинюсь перед вами от имени части москвичей за то, что вы услышали». Он признался, что не способен в этот раз на такое же юридическое, академическое и неэмоциональное выступление, каким оно было у его коллег по органам госвласти. Вместо этого адвокат рассказал историю своей семьи, и порой у него слова застревали в горле.

«Мой дед и бабушка жили в двух комнатах в трехкомнатной квартире на Тверской, – начал Барщевский. – По доносу соседа в 1937 году они были арестованы, а сосед получил их комнаты». Деда обвинили в создании террористической организации, «имеющей своей целью свержение советского строя и убийство товарища Сталина». Под пытками на допросах он признался, что действительно создал такую организацию в составе: Серафимович, Шолохов, Фадеев, Горький. После второго допроса Максима Горького попросили исключить из этой террористической организации, и больше его имя не упоминалось.

«Мой дед (Алексей Селивановский) был создателем и первым главным редактором «Литературной газеты», – продолжал Барщевский. – И действительно, у них дома часто бывали Фадеев, Серафимович, Шолохов, Горький и другие. Деда расстреляли через шесть месяцев».

А бабушка была в то время зампрокурора Москвы. «Поэтому ее первые 10 дней в Бутырке не били, и она ничего не успела признать», – рассказывал адвокат. Прокурор СССР Андрей Вышинский, с которым бабушка Барщевского до этого работала, смог добиться ее освобождения, и ее выслали за 101‑й километр, где она и прожила с 1937‑го по 1955‑й. После знаменитого ХХ съезда КПСС 1956 года, на котором состоялось осуждение культа личности, бабушка приехала к Александру Фадееву, возглавлявшему тогда Союз писателей. «Она сказала: «Саша, одно из двух: либо тебя надо сажать, если мой муж говорил правду, либо он себя оклеветал, – вспоминал Барщевский. – И моих деда с бабушкой достаточно быстро реабилитировали. А поскольку бабушка была старым большевиком, ей дали комнату в коммунальной квартире на Тверской».

Но это была только часть истории. «Есть другая, – продолжал адвокат. – В 1937 году моему отцу было 14 лет, и он остался на улице. Один. Сегодня моему сыну тоже 14 лет. Представляю себе, что было бы, если бы он остался на улице один». До 1955 года отец Михаила Барщевского не мог жить в Москве и, как сын «врага народа», не мог быть адвокатом. «Он жил в Московской области, в Рузе, пока не встретил мою мать, у которой была московская прописка в комнате в коммуналке, – рассказывал адвокат. – Когда в 1955 году я родился, то мы жили впятером в одной комнате: бабушка, дедушка по материнской линии, мама, отец и я».

Историю своей семьи Михаил Барщевский рассказал, чтобы подчеркнуть: «Государственная власть сломала жизни. А сегодня кто-то находит юридические крючки, чтобы сказать: мы ни за что не отвечаем, мы ни при чем». «Мы, мои коллеги и я, – власть сегодняшняя, – заключил он. – И если мы не отвечаем за действия власти предшествующей, то подумайте о том, что будет с нашими потомками».

Конечно, важно не ущемлять права многодетных, неимущих, инвалидов на получение жилья. Но вряд ли преференция для реабилитированных жертв политических репрессий как-то существенно на это повлияет. Представители московских властей не смогли привести статистику реабилитированных, претендующих на возвращение в столицу. И это очень удивило представителя Генпрокуратуры Татьяну Васильеву. Буквально за пару минут она нашла документ от 2003 года, где говорилось всего о 98 таких семьях, стоящих в очереди на жилье в Санкт-Петербурге. А Григорий Вайпан нашел цифру и по Москве: в 2008 году на учете стояло 106 семей реабилитированных. Это при том, что всего в очереди на жилье в Москве в прошлом году стояло 68 тыс. семей.

Дело, по которому в ближайшее время предстоит принять решение Конституционному суду, не только имеет большой общественный резонанс, но и действительно очень эмоционально. «Выступая в Конституционном суде, нужно избегать эмоций. Но попробуйте без эмоций вынести решение по этому делу», – с неким вызовом обратился к судьям Михаил Барщевский.