Почти весь XIX век храм строили, в ХХ разрушили, но к началу XXI отстроили вновь. 200 лет на этом месте был монастырь, 45 лет – стройплощадка и 48 – храм Христа Спасителя, затем 35 – опять стройплощадка и руины фундамента Дворца Советов, потом еще 30 лет – бассейн и уже почти 20 лет здесь стоит современная копия храма Христа Спасителя.

Пантеон на Воробьевых кручах

25 декабря 1812 года, в день, когда последние солдаты наполеоновской армии покинули пределы Российской империи, Александр I дал обет построить храм в честь победы. Почти сразу было решено: храму быть не в столице, а в сожженной врагом Москве. Позже сформировалось мнение, что это должен быть храм-кенотаф, то есть символическое погребальное сооружение без реальных захоронений внутри, а посвящен он будет Христу, поскольку Его фигура объединяла погибших на полях сражений православных, католиков и лютеран.

Был объявлен конкурс, и, несмотря на то, что в нем участвовали такие великие зодчие, как Воронихин, Кваренги, Жилярди и Стасов, победил проект молодого Карла Витберга – даже не архитектора, а художника. К тому же шведа (пусть и родившегося в России), масона и лютеранина. Храм предполагалось построить на Воробьевых кручах, как тогда говорили, чтобы его было видно из любой точки города. Выбор места имел и символический подтекст – Воробьевы горы расположены между Смоленской и Калужской дорогами, по которым армия Наполеона входила и отступала из Москвы.

По замыслу Витберга, на вершине Воробьевых круч, примерно возле нынешней смотровой площадки, должен был появиться 240-метровый (это втрое больше нынешнего!) крестообразный в плане храм, от которого крыльями расходились галереи, поддерживаемые шестьюстами колоннами. Под основным храмом должен был располагаться подземный храм-пантеон в память погибших, а на склоне – памятники видным полководцам и монархам, музей трофейного оружия и т. д. Масон Витберг был склонен к мистицизму, поэтому его проект был насыщен знаками и символами, что очень понравилось императору. Вот выдержка из его письма молодому зодчему: «Вы отгадали мое желание, удовлетворили мысли об этом храме. Я желал, чтобы он был не одной кучей камней, как обыкновенное здание, но был одушевлен какой-либо религиозной идеею; но я никак не ожидал получить какое-либо удовлетворение, не ждал, чтобы кто-либо был одушевлен ею, и потому скрывал свое желание. И вот я рассматривал до двадцати проектов, в числе которых есть весьма хорошие, но все вещи самые обыкновенные. Вы же заставили говорить камни».

Чтобы не возмущать общественность, Витберг перед началом строительства принял православие, причем крестным отцом его стал сам Александр I. В честь своего покровителя Карл Магнус Витберг был наречен Александром, и под этим именем он вошел в историю русской архитектуры.

12 октября 1817 года, в пятилетие начала отступления французов из Москвы, состоялась закладка храма. Присутствовали император, двор, иностранные гости и заслуженные генералы. На мероприятие собралась половина Москвы – до 400 тысяч человек. Вечером того же дня на монаршем приеме Витбергу были пожалованы чин коллежского асессора и Владимирский крест.

На строительство были выделены значительные ассигнования из казны и объявлена подписка. Общенародный сбор средств объявили, чтобы продемонстрировать, что это общее дело всех слоев общества, какой была и Отечественная война. Строительство шло медленно, оказалось, что склон «плывет» и не может удержать огромное сооружение. Пришлось вести сложнейшие земляные и инженерные работы, стоившие колоссальных денег, а результат оказался отрицательным. За семь лет не удалось закончить даже «нулевой цикл». Становилось понятно, что построить храм не удастся, хотя император продолжал верить в своего крестника и поддерживал его.

В 1825 году Александр скончался. Новый император Николай создал комиссию, составленную из известных инженеров и архитекторов, которые после довольно продолжительных исследований вынесли вердикт – строить на Воробьевых горах нельзя. Параллельно работала и другая комиссия, выявившая огромную недостачу – почти миллион рублей. Хотя о личной корысти Витберга речи не шло, зодчего обвинили в недогляде за вороватыми подрядчиками и сослали в Вятку. Строительство было остановлено, а потом и вовсе заброшено.

Чертовщина какая-то

Но Николай, который, кстати, присутствовал при закладке храма, должен был выполнить обет брата. Новый император выбрал для храма другое место – Волхонка, возле Чертольской башни, на месте Алексеевского монастыря, который решено было переместить за городскую черту. Спорить с монархом никто не решился, хотя слава у этого места была недобрая.

Земли на левом берегу Москвы-реки, между Крымским бродом и устьем Неглинки, издревле считались гиблыми. Места низкие и болотистые, со множеством речушек, ручьев и оврагов, для жилья практически непригодные. Прямо посредине, примерно по линии современных бульваров, тек довольно полноводный ручей под названием Черторый. Вытекал он из Козьего болота, на месте которого позже были разбиты Патриаршие пруды. Название ручья по старинному московскому поверью связано с местными буераками, которые будто «черт рыл». Позже Черторье превратилось в более благозвучное Чертолье.

Этим путем государь Федор Иоаннович часто ездил на богомолье в Новодевичий монастырь, и при пересечении местности с дьявольским названием Чертолье ему становилось не по себе. Тогда москвичи не без некоторого сарказма переименовали улицу в Пречистенку. Считается, что название это связано с иконой Пречистой Божией Матери Смоленской, которая хранилась в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря. Впрочем, ворота Белого города в обиходе так и остались Чертольскими. Возле них и находился тот самый Алексеевский монастырь, который решил упразднить Николай.

«Сему месту быть пусту!»

Основанный около 1360 года Зачатьевский монастырь считается старейшим женским монастырем в окрестностях Москвы. Его возникновение связано с именем одного из самых ярких персонажей XIV века – митрополита Алексия, в миру боярского сына Алексея Федоровича Бяконта. При рано осиротевшем малолетнем князе Дмитрии, которого в будущем прозовут Донским, он фактически был правителем Московского княжества и всей Руси, причем правителем мудрым и расчетливым. Монастырь, с его благословения возникший за Черторыем, ближе к Крымскому броду, был освящен в честь церкви зачатия святой Анны, посему именовался Зачатьевским, а первыми обитательницами его стали родные сестры митрополита, принявшие в монашестве имена Иулиании и Евпраксии.

Монастырь неподалеку от Крымского брода стоял 200 лет. В XVI веке он не раз горел и подвергался разграблению крымчаками и ногайцами. После очередного погрома на старом месте его решили не восстанавливать, а перенести в город, под защиту крепостной стены. Так он и оказался на Волхонке, возле Чертольских ворот. Кстати, обитель на старом, «намоленном» месте впоследствии возобновили, и она существует по сей день как Зачатьевский монастырь в районе Остоженки.

При строительстве новых зданий возвели храмы и в честь Алексия, человека божьего, и в честь зачатия святой Анны. Но в народе новый монастырь называли Алексеевским, как и холм, на котором он был построен, видимо, чтобы не путать его со старым. В великую Смуту обитель сильно разрушили, но потом восстановили. Особое же внимание ей стали уделять после рождения у первого царя из рода Романовых Михаила долгожданного сына, нареченного Алексеем. Михаилу было уже за тридцать, что считалось весьма солидным возрастом, посему появление наследника воспринималось почти как чудо. В честь божьего благодеяния по велению государя мастера Антип Константинов и Трефил Шарутин построили в монастыре великолепный двухшатровый храм, признанный шедевром архитектуры XVII века. Считается, что это была одна из первых двухшатровых церквей в столице. А поскольку вскоре строительство храмов такого типа было запрещено патриархом Никоном как не соответствующее канону, собор Алексеевского монастыря стал уникальным.

Впоследствии монастырь дополнялся новыми зданиями, перестраивался. Прожил на этом месте он еще более двух сотен лет, пока царь Николай I не решил устроить здесь храм Христа Спасителя. Монастырю же велели перебираться в район Красного Села, нынешней Красносельской улицы. По городу ходили слухи, что, когда все уже было готово к переезду и монахини отстояли последнюю службу, настоятельница монастыря игуменья Клавдия приказала приковать себя цепями к росшему посреди монастырского двора дубу. Выдворять ее пришлось силой, и в разгар этой некрасивой сцены она изрекла проклятие: «Сему месту быть пусту!» По другой версии этой легенды, игуменья предрекла, что на этом месте не будет ничего, кроме огромной лужи, предугадав появление бассейна.

Великодержавный «самовар» академика Тона

Работы по сносу монастыря, укладке и укреплению фундамента начали в конце июля 1837‑го, в четвертьвековой юбилей войны 1812 года. Торжественная закладка здания и молебен состоялись двумя годами позже, в годовщину Бородинского сражения. Собирать средства второй раз не стали, Николай распорядился возводить собор за казенный счет. Император лично назначил архитектора и утвердил проект. Выбран был вариант Константина Тона. Николаю понравилась монументальность замысла и явная преемственность традиции кремлевских крестово‑купольных храмов, уходившей корнями во Владимиро-Суздальскую Русь.

Выбор монарха многим показался неожиданным – Тону не было и сорока, и в то время он не входил в число признанных мастеров. К тому же всего несколько лет, как вернулся из Италии, куда был командирован после окончания Академии художеств (кстати, наставником его был сам Андрей Никифорович Воронихин) для знакомства с европейским искусством. Десять лет Тон исследовал руины Помпей, Геркуланума, Пестума, Агридженто, Сегесты и Сиракуз, а на основании собранных знаний и впечатлений разработал проекты реставрации храма Фортуны в Пренесте и комплекса императорских дворцов на Палатинском холме в Риме. Последний проект принес Тону звание действительного члена Римской археологической академии, что было замечено в России. В 1828‑м Николай лично предложил зодчему вернуться в родной Петербург и причислил его к Кабинету Его Величества с содержанием 3000 рублей в год. Для сына обрусевшего немецкого ювелира это был фантастический шанс, и он им воспользовался.

Поворотным моментом в карьере Тона стала работа над церковью Екатерины Великомученицы в Екатерингофе – он предложил ориентироваться не на привычный тогда классицизм и ампир, а на традиции древнерусского и даже византийского зодчества. Императору идея очень понравилась. А еще Тон выгодно выделялся бережливостью к государственным деньгам. Несколько раз он даже умудрялся сэкономить выделенные по смете средства. Не терпевший казнокрадов государь это тоже оценил. Так Константин Андреевич стал его доверенным архитектором. Почти одновременно с храмом Христа Спасителя он получил заказ на возведение Большого Кремлевского дворца и вел эти проекты параллельно.

Проект храма был утвержден в 1832‑м, земляные работы стартовали в 1837‑м, а возведение стен началось в 1839‑м. Но строительство вновь шло трудно как по причине грандиозности замысла, так и из-за периодического недостатка средств. Были моменты, когда работы на время вовсе останавливались. Общая стоимость проекта достигла почти 15 млн рублей, а для доставки к месту строительства блоков гранита и мрамора из северных областей европейской России был даже специально сооружен Екатерининский канал, соединивший реки Волгу и Москву через Истру, Сестру и Дубну. Собор был подведен под своды к 1860 году, но еще 20 лет ушло на внутреннюю и внешнюю отделку. Стены и купол расписывали лучшие художники страны: В. И. Суриков, И. Н. Крамской, В. П. Верещагин и другие. Потрясающие скульптуры и мраморные наружные горельефы создавали скульпторы А. В. Логановский, Н. А. Ромазанов, А. А. Иванов и П. К. Клодт. Всеми работами лично руководил Тон, но до освящения собора архитектор так и не дожил. С момента начала работ до открытия прошло почти 46 лет!

Москвичам храм не понравился. Он совершенно не встраивался в градостроительную традицию Первопрестольной и своими масштабами подавлял все окрестные постройки. Его называли аляповатым и образцом угодничества монаршим вкусам, обзывали «самоваром», а его автора – «довольно бездарным архитектором», как выразился художник Василий Верещагин.

Три пирамиды Хеопса

Храм не простоял и полувека – в 1931‑м его взорвали по решению ЦИК СССР. На освободившемся месте должен был появиться монументальный Дворец Советов, строительство которого обещало стать одной из самых грандиозных строек 30‑х годов.

О масштабности замысла говорил уже конкурс проектов, в котором участвовали не только все лучшие отечественные зодчие – Иван Жолтовский, Алексей Щусев, Моисей Гинзбург, Константин Мельников, братья Веснины и т. д., но и зарубежные звезды – Армандо Бразини, Вальтер Гропиус, Гектор Гамильтон и даже великий Ле Корбюзье! Всего проектов было подано 270, из них 24 иностранных. В результате победила работа мастерской Жолтовского, но для реализации комиссия выбрала проект архитектора Бориса Иофана, автора стоявшего напротив Дома на набережной. Впрочем, и это был не окончательный вариант. Идея была лишь взята за основу, но Иофану с группой коллег поручили объединить самые яркие замыслы разных авторов. На это ушло еще два года.

Более 100 этажей в высоту, три пирамиды Хеопса в объеме и стометровая статуя Ленина сверху. Самое грандиозное сооружение в мире, которое должно было символизировать триумф социализма и наступление новой эры развития человечества!

Семь лет ушло на рытье котлована, который все время заливало водой, и подготовку фундамента. Для создания каркаса разработали новые образцы бетона и сверхпрочную марку стали, которые так и назвали – ДС (Дворец Советов). На это работали несколько институтов и заводов. Гигантское сооружение уже стало подниматься над поверхностью земли, но началась война. Стройку заморозили. Уникальные стальные сваи спилили и пустили на противотанковые «ежи», остался только огромный котлован.

После войны к идее Дворца Советов возвращались неоднократно. Он должен был стать доминантой и центром композиции знаменитых сталинских высоток, однако их построили, а дворец – нет. Не раз возобновлялась работа специальной архитектурной мастерской, трудившейся над проектом, но все оставалось только на бумаге. В реальности же на месте дворца в земле зияла огромная бетонированная воронка котлована, в которой окрестные мальчишки катались на плотах, сделанных из досок покосившегося забора. Решение об отказе от строительства дворца никто принять не решался, но и никаких действий по возобновлению работ тоже не было.

Дворец Нептуна в центре Москвы

После указа 1955 года «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве» монументальное строительство в стране практически остановилось. И только после этого в духе хрущевской оттепели решено было использовать оставшийся котлован для создания открытого круглогодичного бассейна. Название ему дали незатейливое – «Москва».

Построенный архитектором Дмитрием Чичулиным дворец Нептуна открылся летом 1960‑го и быстро стал весьма популярен. Поскольку бассейн был построен на котловане, он имел форму круга, но был разделен на несколько сегментов – для спортивного плавания, водного поло, прыжков и общественного купания. Это было самое большое подобное сооружение в мире и довольно необычное – помимо огромного водного пространства была значительная «береговая» зона, где летом можно было загорать. Прямо в нескольких метрах от оживленных улиц и в нескольких сотнях метров от Кремля. «Был храм, потом хлам, теперь – срам», – шутили тогда московские острословы.

Летом, особенно в жару, бассейн был переполнен. Для посещения не требовалось справки от врача, а купальные принадлежности давали напрокат, так что любой проходящий мимо гражданин мог запросто здесь искупаться. Зимой любителей плавания было куда меньше. Это выглядело довольно странно: на улице минус двадцать, все ходят в шубах и меховых шапках, а рядом люди в плавках и купальниках плещутся в клубах пара. Кстати, из-за этого пара в находящемся рядом Пушкинском музее стало очень сложно поддерживать нормативную влажность, что сказывалось на сохранности экспонатов. Музейщики били тревогу, но их не слушали…

Бассейн просуществовал 30 лет, правда, последние годы стоял без воды. Сооружению требовался капитальный ремонт, но денег и мотивации у города не было. Тогда стали искать другие варианты использования этой поистине «золотой» земли, и практически сразу пошли разговоры о воссоздании храма. Инициатива исходила от патриархии, мэрия и правительство России ее поддержали. Это был важный символический шаг в борьбе с коммунистическим прошлым, да и голоса верующих Юрию Лужкову и Борису Ельцину были нужны.

В 1992‑м был создан Фонд финансовой поддержки воссоздания храма, а через два года начались строительные работы. Правительство предоставило жертвующим на храм серьезные налоговые льготы, так что желающих поучаствовать хватало. То есть формально храм строился на добровольные пожертвования бизнеса, но по сути на деньги, недоплаченные в бюджет.

Проект в целом повторял первоначальный, благо чертежи Тона сохранились. Но это лишь внешний контур, декор же храма сознательно упростили. Это вызвало горячие споры, а руководивший работами архитектор Алексей Денисов даже публично вышел из проекта. Впрочем, РПЦ и курировавшего стройку Лужкова это не смутило – бразды правления были немедленно переданы мэрскому фавориту Зурабу Церетели. Белые мраморные медальоны и великолепные горельефы (уцелевшие подлинники можно увидеть в Донском монастыре) заменили бронзовыми, купола вместо золота покрыли нитритом титана. Внутренние росписи хоть и повторяли изначальные сюжеты, но качественно не могли сравниться с работами великих русских мастеров. Зато появились автоматические двери, а в огромном пространстве под храмом, которое осталось от фундамента Дворца Советов, – подземный гараж на три сотни машин с автомойкой, Зал церковных собраний и ряд других вполне светских помещений. И вот что интересно: в подземной части нового собора создали приделы в честь святых, которым были посвящены разрушенные церкви Алексеевского монастыря. Жизнь все же заставила серьезно отнестись к проклятию игуменьи Клавдии.