Министр культуры Владимир Мединский признался, что в школе ему было скучно читать «Анну Каренину», и посоветовал убрать из школьной программы «Что делать?» — ему кажется, что это скучное сочинение. Ну, что делать — одним скучно читать Толстого, другим Мединского. Коллеги-педагоги немедленно принялись изгаляться, припомнив, что роман Чернышевского «Что делать?» и так давно исключен из программы, а «Анны Карениной» и сроду там не бывало, это он ее с «Войной и миром» перепутал, и это очень странно, что девятикласснику Мединскому (он, как и я, заканчивал десятилетку) скучно было читать именно «Анну», где все про любовь и столько жестокой сатиры, а «Войну и мир», где столько философии, не скучно.

Еще странней предложение исключить из программы «Преступление и наказание», единственный, пожалуй, детектив в школьной программе, и какой кровавый, какой необычный детектив! Дети обожают Достоевского, он кажется им прикольным, и хотя лично я считаю этого автора весьма опасным для читательской психики, — лучше уж научить подростков бороться с искушениями, пока они еще не склонны браться за топоры или создавать подпольные организации (думаю, замена «Преступления и наказания» на «Бесов» была бы вполне оправдана, они и написаны гораздо сильней, без всякой уже оглядки на правила хорошего вкуса, с откровенной яростью и памфлетностью).

Но все это спорно, и потому я склонен приветствовать высказывания Мединского. Они дают повод для полемики, причем не политической, чаще всего демагогической, но самой что ни на есть профессиональной. Мединский — педагог, умеющий, когда надо, излагать живо и увлекательно. Он может иногда — когда встречается с народом как писатель с читателями, а не как министр с трепещущим стадом, — сказать живое слово. Ну, сказал он про «Рашку-говняшку», какой она якобы предстает в фильмах врагов России. Не знаю, кого он имеет в виду и кого цитирует (что такое выражение могло прийти в его собственную голову — не верю), но это опять же повод для полемики, живое слово, случайная проговорка на фоне казенщины.

И что «Анну Каренину» было ему скучно читать — я верю, потому что, как бы это выразиться, тема этой книги лежит вне сферы его интересов. «Анна» — роман, в котором, по авторскому выражению, своды так сведены, что не видно замка, и говорится в нем, в частности, о том, как жизнь без замка сводит разные судьбы, оттеняет их друг другом, как параллельно развиваются разные жизни, приходя к одинаковому исходу, и как никто из нас не имеет права судить другого, потому что «Мне отмщение, и Аз воздам». Вы слышите? «Мне»! А не вам, людям, с вашими сиюминутными интересами и мелкими правдами.

Разумеется, Мединскому, который хочет как раз воздавать и раздавать — либо пряники, либо ярлыки, — эта позиция не близка. Но он хоть честно об этом сказал, а остальным слабо признаться, что они «Анну Каренину» вообще не открывали, а про «Что делать?» знают только, что эта книга глубоко перепахала Ленина, но как именно перепахала и чему его научила — помнят вряд ли. Самые умные скажут, что там все друг с другом спали на гвоздях, хотя на гвоздях спали как раз не те, которые друг с другом, и это вовсе не скучно, а очень увлекательно. Стоит объяснить детям, что роман «Что делать?» — строгая цифровая шифровка, подобная «Коду да Винчи», что в ней зашифрована дата русской революции, а название указывает на тайный способ ее осуществления, — и они от этой книги не оторвутся, пока не поймут, что такое «грязь реальная» и «грязь фантастическая». Я как-то в МГИМО (где Мединский тоже одно время преподавал, и весьма успешно) дал на семинаре доклад — шифры и тайны романа «Что делать?»; так дети извлекли оттуда всю конспиративную схему русского подполья шестидесятых, аккуратно упакованную в довольно бульварную амурную историю! Какая уж тут скука, чай, не фильм «Солнечный удар», где все пережевано и в рот положено.

Но это, повторяю, детали. Это живой спор. И я в свое время с надеждой воспринял назначение Мединского именно потому, что он может случайно, в порядке оговорки, сказать человеческое слово и привлечь внимание к культуре, поместить ее в центр полемики. Ну вот не нравится ему чернуха, скучен ему Достоевский, не симпатичен «Артдокфест», и когда это мнение чиновника — с ним не поспоришь, но когда он высказывается как писатель или читатель — это по крайней мере возвращение хоть чего-то живого! Нельзя же о культуре все время говорить применительно к духовным скрепам, заслугам предков, особой русской духовности и пр. Это все слова мертвые, а у Мединского иногда проскальзывают живые.

У нас всегда ругают чиновников не за то. У нас их ругают, например, за то, что они воруют, но это-то в них как раз человеческое, это объяснимо. А вот что они людей живьем едят и наслаждение от трапезы получают — это необъяснимо, иррационально, с этим нельзя сосуществовать и мириться. Вот министр Ливанов сказал, что неважно, грамотно ли дети пишут, — важен смысл. Не дословно, но выразился в этом смысле. У самого, должно быть, имелись проблемы с грамотностью. Ну и мало ли, у Маяковского они были с пунктуацией, ничего страшного. То есть человек сказал глупость, но живую, нормальную глупость, с которой можно спорить. Если говорит спорные вещи — значит, жив! А вы вспомните, когда вы от верховной власти слышали что-нибудь живое. Все только «разорю» да «не потерплю». Никакой спонтанности, даже в интервью, даже на встречах с народом. Вот подождите, я и от встречи 18 декабря ничего живого не жду. Обязательно скажет про кольцо врагов с их валютными спекуляциями, а чтобы про литературу что-нибудь — ни-ни. Хотя нам-то, педагогам, и так видно, что ему в школе было скучно читать Салтыкова-Щедрина.

Больше человеческого! Больше грехов, ошибок, пороков. Ибо бывают времена, когда только по этим приметам — курение Лаврова, шутки Медведева про «Не последний раз», игривость писателя Мединского, — и можно ненадолго поверить, что они все-таки люди.

То есть совсем как мы — тоже боятся, тоже задумываются и тоже не навсегда.