В сентябре их производство упало до 28,5 млн баррелей в день (мбд), это был минимум с 2011‑го. Сентябрь, правда, выдался нетипичным из-за резкого снижения производства Саудовской Аравией после атаки дронов на заводы по подготовке нефти в Абкайке и Хурайсе. Но даже без этого фактора производство ОПЕК в 2019‑м снижалось, доля на рынке в ноябре составила 29,6% против примерно трети мирового рынка в 2018 году.

Падение производства ОПЕК – не только результат сокращения в рамках соглашения ОПЕК+ (в начале июля прошлого года Россия согласилась с продлением соглашения с ОПЕК от 2018‑го об ограничении производства на 1,2 мбд еще на 6–9 месяцев, а в декабре – уже на 1,7 мбд к среднему уровню 2018‑го).

В еще большей степени это следствие того, что некоторые члены картеля хронически недобирают до своей квоты (по факту они освобождены от ограничений в производстве). И это все те же «обычные подозреваемые» из 2018‑го – Венесуэла и Иран.

Венесуэльская катастрофа

В Венесуэле экономическая ситуация близка к катастрофе, сравнимой только с последствиями затяжной войны. Кумулятивное падение ВВП с 2013 года, по оценке Всемирного банка, в 2019‑м превысило 50%, в стране тотальный дефицит базовых товаров. Жизненно важная инфраструктура разваливается на глазах. Хотя экономика скукоживается уже несколько лет подряд, политический кризис и санкции США усиливают давление на режим чавистов. Им все сложнее экспортировать нефть.

В итоге сочетание эффекта внутреннего развала и санкций привело к обвальному падению экспорта черного золота. В 2017 и 2018 годах производство нефти и газоконденсатов в стране составляло 1,9 мбд и 1,4 мбд соответственно. Но это уже было примерно наполовину меньше, чем в начале 2010‑х. В минувшем году произошел практически полный крах отрасли – производство в декабре упало до 0,7 мбд.

Насколько ситуация в Венесуэле будет влиять на рынок в 2020‑м? Видимо, потенциал падения уже близок к исчерпанию. Даже если предположить, что производство снизится еще вдвое, это вряд ли что-то серьезно изменит. Производство в стране и так дошло до уровня третьестепенных членов ОПЕК вроде Эквадора. Зато в случае того или иного разрешения политического кризиса (скорее всего, в случае смены власти) ситуация в отрасли может несколько улучшиться. Вряд ли быстро, но шанс оттолкнуться от дна в 2020‑м у Венесуэлы, видимо, равен шансу «пробить» его. Так что перспективы, учитывая все эти факторы, можно рассматривать как плюс/минус нейтральные.

«Черные лебеди» в Персидском заливе

У другого отстающего члена картеля, Ирана, тоже дела идут не очень. Не так плохо, как в Венесуэле, но уже близко. Здесь проблема в большей степени не в плохом государственном управлении, а в санкциях, которые в 2018 году усилил американский президент Дональд Трамп. Введенные его администрацией ограничительные меры оказались гораздо более жесткими, чем при Обаме. Учитывая высокое внутреннее потребление, экспорт нефти фактически уполовинился относительно уровня прошлого года (ниже 1 мбд).

И все это с крайне болезненными последствиями для экономики – по прогнозу МВФ, падение ВВП Ирана в 2019‑м достигнет 9,5%. Не Венесуэла (пока), но приятного мало. Это очень тяжелая рецессия. Давление на Иран со стороны США, да и все в большей степени со стороны их союзников беспрецедентное, и то, как будет развиваться ситуация в нем (а главное, вокруг него), станет одним из важнейших факторов влияния на нефтяной рынок в 2020‑м. Именно из региона Ближнего Востока стоит ждать новых «черных лебедей» для рынка. И отсюда же они прилетели в 2019‑м.

Атака на нефтяные объекты Саудовской Аравии, осуществленная, как принято считать, проирански настроенными йеменскими повстанцами – хуситами 14 сентября 2019-го, стала настоящим потрясением для рынка. Несколько дронов и, возможно, крылатых ракет, запущенных, предположительно, с территории Йемена, атаковали два завода по подготовке нефти, Абкайк и Хурайс, на востоке Саудовской Аравии.

Комплекс в Абкайке принимает нефть с соседнего гигантского месторождения Гавар (крупнейшего в мире) и очищает ее от сероводорода. После этого нефть можно переправлять к портам на берегу Персидского залива и экспортировать. Операционная мощность завода в Абкайке – 5–6 мбд. Это гигантский объем, учитывая, что все мировое производство нефти – около 100 мбд.

Атака на Абкайк куда серьезнее, чем, к примеру, перекрытие Ормузского пролива (Иран угрожал сделать это), – в последнем случае нефть с того же Гавара можно перенаправить в порты на Красном море по нефтепроводу Восток – Запад, а вот обойтись без Абкайка нельзя никак.

После этого понятно, почему представители отрасли сравнивали нападение на Абкайк с сердечным приступом для всего нефтяного рынка. Но, как ни странно, рынок очень быстро забыл о случившемся. Цены на нефть скакнули в середине сентября до локального максимума $67 за баррель марки Brent, но всего через две недели вошли в привычный многомесячный коридор $60+/-$5 за баррель Brent. И лишь к концу года снова немного подросли.

Почему столь серьезное событие так слабо повлияло на рынок? Вариантов ответа на этот вопрос много. С одной стороны, атака на Саудовскую Аравию создала дополнительные геополитические риски – никто ранее не думал или, во всяком случае, не закладывал в цену столь серьезную уязвимость критически важных для рынка инфраструктурных объектов основного мирового экспортера нефти.

Выявление подобной уязвимости – новый важнейший фактор мирового рынка нефти, заявивший о себе в 2019‑м. Но, с другой стороны, отсутствие жесткой реакции как со стороны США, так и со стороны самой Саудовской Аравии может говорить о том, что они готовы в будущем пойти на какой-то компромисс с Тегераном.

Возможно, стоит ждать разрядки? Если это действительно так, то стабилизация цены может быть оправданной. Но скорее всего эта надежда ложная. Санкционное давление на Исламскую Республику после атаки на саудовцев усилилось, теперь у Тегерана возникли сложности даже с проведением гуманитарных сделок с иностранными контрагентами (прежде всего речь о продовольствии и лекарствах, которые Иран традиционно закупал в основном в Европе и в Индии). Драматически падает даже экспорт ненефтяного сырья (железной руды и т. п.).

Можно с уверенностью предположить, что события на Ближнем Востоке станут определяющими для рынка нефти в 2020‑м. Обострение, обусловленное убийством иранского генерала Сулеймани, уже спровоцировало рост цен, хотя и ненадолго. Но если дело дойдет до региональной войны, стоимость барреля с легкостью достигнет $100.

Уставшие сланцы

Другой джокер будущего года за пределами ОПЕК+ – сланцевая нефть США. За 2019 год производство нефти и газоконденсата в Соединенных Штатах выросло почти на 10% и составляет сейчас 18,5 мбд (по производству США уже обогнали и Саудовскую Аравию, и Россию). Однако, как и в случае Ближнего Востока, ситуация со сланцевой нефтью в 2019‑м стала менее прогнозируемой.

В многолетней истории сланцевого успеха, возможно, наметились первые трещинки. Пристальное внимание рынка обращено к буровой активности в Америке. Начиная с середины 2016 года, то есть с момента, когда цены на нефть стабилизировались и начали медленно расти, буровая активность в США также почти непрерывно росла. Однако в 2019‑м это движение вверх прекратилось и начался постепенный регресс. К концу года число активных буровых упало по отношению к аналогичному периоду 2018‑го более чем на 20%.

Так как число активных буровых служит предиктором будущего уровня добычи, ситуация представляется серьезной. Не настолько, чтобы прогнозировать отсутствие роста американской добычи в 2020‑м. Но темп роста будет явно ниже, чем рассчитывали еще в начале прошлого года. По пессимистичной оценке IHS Markit – всего 0,4 мбд и около нуля в 2021‑м, по оптимистичной оценке Rystad – аж 2 мбд в 2020‑м (при том, что в 2019‑м рост составил около 2 мбд). Это еще один новый фактор, заявивший о себе в 2019‑м, ведь ранее все уже привыкли к постоянному росту сланцев.

Производство сланцевой нефти и поддержание высоких темпов роста в отрасли становится проблематичным при текущем ценовом коридоре $60 +/-$5 за баррель Brent. Но это может сыграть и стабилизирующую роль для рынка в целом. Если из-за ослабления мировой экономики произойдет приличное снижение цен на нефть, например, в середине следующего года, то падение добычи в сланцевом сегменте поможет поддержать цены на нефть.

Сланцевые компании становятся свинг-производителем на рынке, удерживающим цены и от резкого роста (за счет быстрого роста производства при хорошей конъюнктуре), и от резкого падения (за счет быстрого падения производства при плохой конъюнктуре).

Хилый спрос

Если по части предложения ситуация смешанная и даже запутанная, то со спросом все более очевидно. В 2020‑м нас ожидает замедление глобальной экономики и, соответственно, снижение спроса на углеводороды. По оценке МВФ, прогноз роста мирового ВВП в 2019‑м составит всего 3% (мировой рост ниже 3% ВВП считается глобальной рецессией). Все это сопровождается низкой инфляцией, снижением инвестиционной и потребительской активности.

Мировая торговля также остается слабой. Шансы на восстановление в 2020‑м зыбкие. Они подвержены многим рискам, среди которых выделяются торговый конфликт США и Китая, Brexit и геополитическая напряженность в различных регионах мира. Все это заставляет аналитиков снижать прогнозы роста потребления нефти в 2020‑м.

Российская стабильность

Для российской экономики высокие цены на нефть традиционно означали рост. Но вместе с тем они усиливают ее зависимость от волатильного мирового спроса на углеводороды.

Однако с 2016‑го корреляция между ценами на нефть и валютным курсом, бюджетными расходами и темпами роста ВВП в России значительно сократилась. В основном это произошло благодаря новому бюджетному правилу, согласно которому государственные расходы основываются на консервативном допущении в отношении цен на нефть $40 за баррель марки «Юралс» (в ценах 2017 г., которые ежегодно корректируются на 2%). Нефтяные доходы, полученные, если цены на черное золото превысили этот уровень, правительство направляет в Фонд национального благосостояния и инвестирует их в иностранные активы.

Таким образом бюджет, а с ним в значительной степени и экономика, и курс рубля «изолированы» как от резкого падения, так и от роста нефтяных цен. Разумеется, степень этой изоляции не стопроцентная, так как конъюнктура мирового рынка углеводородов влияет на экономику и через другие каналы, кроме бюджетного (за счет прибыли предприятий, потребительских настроений и т. д.).

Но в целом реакция и на рост, и на падение стоимости нефти стала гораздо более сдержанной. Только очень существенное изменение нефтяных цен (на десятки процентов) может оказать заметное воздействие на курс рубля и другие макропараметры в 2020‑м: в случае существенного роста цен – слабопозитивное, в случае резкого падения – слабонегативное. Так что самым здравым прогнозом на 2020‑й было предположить стабильность курса рубля в случае сохранения коридора $50–70 за баррель «Юралс».

Если американские сланцы могут стать в 2020‑м макростабилизатором для всего нефтяного рынка, то такой стабилизатор внутри российской экономики уже есть – это бюджетное правило. И это хорошо, так как позволяет экономике развиваться с меньшей зависимостью от колебаний нефтяного рынка.