Исигуро действительно классный писатель, крепкий, что называется, профессионал, отлично знающий материал, за который он берется: если пишет о дворецком – все узнает о профессии дворецкого, ее традициях и профессиональных рисках. Если берется за историю пианиста – видно, что пишет не о музыканте вообще, а о человеке, имеющем дело с роялями. Выдумывая мифологию «хмари», от которой людьми овладевает забвение, тщательно прорабатывает эту мифологию. Но мне представляется, что Исигуро награжден не за профессионализм: профессионалов, особенно на Западе, много. Мне кажется, что послание Нобелевского комитета в данном случае не так просто, и наши соотечественники поспешили считать его как возвращение к чисто литературным критериям. Альфред Нобель завещал нам поощрять литературу социального звучания, влияющую не только на наше эстетическое чувство, но и на повседневное поведение. В этом смысле награждение Исигуро содержит, пожалуй, три важных и новаторских смысла.

Во‑первых, в его литературе очевиден конфликт – точней, трагическое напряжение – между Востоком и Западом: в разговоре со мной он сказал, что для него национальное важней, победительней социального (то же самое часто повторял Искандер). Исигуро – японец, восточный фатализм ему ближе западного пафоса свободного выбора. Оказывается, заметил он в том же разговоре, процветание возможно без свободы, да и вообще, провозгласив ее базовой потребностью человека, мир несколько поторопился. Мы желали бы именно безответственности, именно предопределения, возьмите Китай – нужна там большинству свобода в западном понимании? Да они, может, всего и добились благодаря иерархичности… В «Остатке дня» герой фанатично предан своей профессии, и высшее достоинство – любимое его слово – для него неотделимо от служения, то есть от рабства, в сущности; это не столько кодекс идеального дворецкого, сколько чисто самурайское миропонимание, и в системе ценностей Исигуро долг выше личного выбора, честь важней совести. С предназначением ничего сделать нельзя, и если твое предназначение – пойти на органы, как в «Не отпускай меня», бунтовать бессмысленно. И это не мрачная футурология, а, как пояснил сам автор, его обычное представление о жизни. Конфликт Запада и Востока, подчеркивает Нобелевский комитет, – главное содержание сегодняшней политики и культуры, но можно делать из этого войну, а можно – литературу. Исигуро – пример правильного и продуктивного использования собственной (и общей) внутренней травмы. В конце концов, из этого конфликта получается все великое в сегодняшнем обществе и тем более в искусстве.

Второе послание заключается в том, что различия между мейнстримом и фантастикой на глазах стираются. Исигуро не считает себя фантастом, но в половине его романов присутствуют фантастические коллизии, мифы, чудеса. Нобелевский комитет любит тех, кто расширяет арсенал традиционной литературы, – и недалек день, когда они наградят именно фантаста, который заигрывает с мейнстримом, а не мейнстримного автора, прибегающего к фантастике.

Ну и третье. Оно особенно касается наших соотечественников.

Россиянин, почувствовав славу, очень быстро съезжает крышею, потому что слава у нас – дело случайное, как и карьера. И тогда автор перестает расти, забывая, что главная книга – не первая, а вторая; что надо постоянно менять темы и язык; что надо, в конце концов, ставить перед собой литературные, а не карьерные задачи… Исигуро рос от книги к книге и ни на секунду не расслаблялся. Представить немыслимо, чтобы он попытался перевести свой литературный и философский капитал в политическую карьеру, стал сразу экспертом по всем вопросам и советником министра, перестал писать и начал жизнетворствовать. Для него профессия выше всего, и счастливым его делает не награда, а собственная способность сочинять истории. Поэтому его можно храбро награждать еще и как пример «Добрых нравов литературы», как называла это Ахматова.

Кажется, все эти правила просты. И я уверен, что все мы им последуем. И получим Нобелевскую премию, хотя при таком подходе к литературе и жизни нам это будет уже совершенно по барабану.