Разговоры о том, что у власти одна нация, а у народа какая-то другая, не стоят ломаного гроша. На фоне почти тотального раскола Америки Россия сегодня абсолютно монолитна, и не на 86 процентов, а на все сто. Я не убежден, что нужен закон о нации, поскольку все, что можно было запретить, уже запрещено.

Но одна принципиальная новизна при Владимире Путине может быть теоретически зафиксирована, и сводится она к тому, что россияне сегодня действительно почти неотличимы. Сходный эффект наблюдался при советской власти, в условиях искусственно поддерживаемого имущественного равенства; но там в семидесятые годы все стало усложняться, появились линии раскола, неизбежные разделения – конфликты города и деревни, россиян и кавказцев; настоящее единство было, пожалуй, в начале оттепели, что и зафиксировал тогдашний оптимистический кинематограф вроде фильма «Дом, в котором я живу»; сплочению нации сильно способствовали коммуналки.

Во‑вторых, все жители России – как западники, так и славянофилы – чувствуют абсолютную географическую неприкаянность в смысле контактов с внешним миром: они нигде не нужны в силу глубочайшего отставания. Наука не может развиваться независимо от власти, гуманитарная сфера обставлена запретами, оппозиция не может долго быть умнее начальства – рано или поздно они уравниваются, что мы наблюдали и в Украине, и в Грузии, и в Белоруссии. Вне России ни оппозиция, ни власть сегодня никому не нужны: мыслители и руководители такого уровня безнадежно провинциальны и любопытны разве что этнографам. Все, кто могли заслуженно цениться за рубежом, уже уехали; те, кто остались, никому не интересны.

В‑третьих, всем – и власти, и оппозиции – одинаково присуща вера в количественные показатели и упоение ими. Страна гордится тем, что ее так много; оппозиция – тем, что ее так мало. Страна упивается своим холодным климатом, оппозиция – своей притесненностью. Все одинаково верят, что если им плохо, то они хорошие. У оппозиции и власти – явный стокгольмский синдром: официальная Россия – изгой в мире, оппозиция – изгой в России. Это сплачивает.

Дергая за эти комплексы, нажимая на эти точки, Россию можно сплотить в любой момент – поверх любых разделений. Людям без будущего присуще безразличие, обреченным – летаргия; как выяснилось, во сне все едины, все равны и никто ничего не хочет. Какие могут быть перемены, если нам усиленно внушают, что любые реформы тут были к худшему, а революции заканчивались зверством? Храни Бог того, кто есть: все остальные будут хуже. Дай нам, Боже, и завтра то же, ибо может статься, что и последнее отберут. В преддверии зимы особенно хочется, как формулировал один филолог, «обернуться имеющимся».

Так что в идеале закон о единстве нации мог бы формулироваться просто: нация едина, когда у нее нет закона, друзей и будущего.

Поздравляю всех.