– Большая часть картин на выставке принадлежит Фонду РАИ. Как они к вам попали?

Ольга Ускова: Случайно, как всякое чудо. Мы с мужем начали собирать современное искусство без какой-либо системы. Как-то раз я привезла в подарок одному своему другу купленную на аукционе картину известного современного художника. Он как-то небрежно поставил ее в угол. Я говорю: «Миша, я ведь знаю, ты это любишь». А он отвечает: «Это не искусство, поехали в Абрамцево, я тебе покажу совершенно иной уровень». Так я впервые попала в Абрамцево, место, где после разгона выставки в Манеже на небольшой советской даче собирались Белютин и его ученики. Я увидела несколько картин, которые оказали на меня невероятное влияние. Я начала интересоваться Белютиным и его студией, искать, где купить, и вышла на коллекционера Самвела Оганесяна. И коллекция, которую вы видите на выставке, собрана именно им.

В последние годы советской власти, когда «Новой реальности» вновь разрешили выставляться, Самвел, как один из руководителей комсомольской организации в Ереване, помогал им с выставками, дружил со многими художниками. Он покупал некоторые их картины, за 40 лет собрал внушительную коллекцию. Я приобрела у него первые семь картин, начала с ним общаться. Самвел рассказывал мне истории из их жизни. Это длилось где-то год, а потом он улетел в Америку лечиться, а возвратился уже умирать. Я приехала к нему, как оказалось, прощаться. И он предложил приобрести коллекцию, сказав, что готов продать ее только целиком, чтобы она не развалилась, и при условии, что это будет не коммерческий проект, а музей. Я взяла время на раздумье, потому что это очень большая ответственность, большие затраты, даже не столько на покупку, сколько на приведение в порядок. В результате на семейном совете муж сказал: «Знаешь, такое стечение обстоятельств, как будто сам бог подвел». И мы решились. Самвел умер через две недели, и теперь я везде, где могу, про него упоминаю, чтобы его имя не пропало.

– Покупка коллекции Самвела Оганесяна и стала отправной точкой для создания фонда?

О.У.: Да. Дальше была тяжелая работа. Сначала приведение архива в порядок, потому что хранение на балконе, на шкафу и в подвалах картинам не на пользу. Другая часть работы – еще менее благодарная – восстановление имени Белютина. Это было 5 лет назад, и тогда все фыркали, говорили, что «Новая реальность» – шарлатаны. Люди картин не видели, но считали, что все плохо. Был негативный образ, который надо было менять. Мы показывали работы, убеждали.

Нас спасла Америка. У меня была встреча в Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке, у них в коллекции есть несколько работ студии Белютина. Я тут же им сказала, что «вы вторичны, многие вещи, которые у вас появились в конце 70-х, в Абрамцево делали уже в 60-х». Художники независимо друг от друга пришли к одному, просто, как мы считаем, наши чуть пораньше.

– И как отреагировали американцы?

О.У.: Они, конечно, завелись, и начался диалог на эту тему. Мы начали вытаскивать работы, сравнивать, провели несколько круглых столов и конференций для специалистов. И как только это началось, в России тут же нами заинтересовались. Я хочу поблагодарить Русский музей и Московский музей современного искусства, которые помогли нам с первыми выставками в России. На площадках мы много экспериментировали, смотрели, как лучше подать собрание публике, – без этого новая выставка была бы невозможна. И, конечно, большое спасибо Василию Церетели, который согласился организовать выставку, как только я произнесла имя Белютина.

– То есть нынешняя выставка – это уже второй совместный проект Московского музея современного искусства (ММОМА) и Фонда русского абстрактного искусства (Фонда РАИ)?

Василий Церетели: Да, когда я познакомился с Ольгой, мне понравилось ее мышление и идеи. Школа Белютина – очень важная часть истории нашего искусства, и для нас было большой удачей приобрести несколько работ студии, а тут появилась возможность выставить большую коллекцию. Мы почти сразу провели первый проект по «Новой реальности», мастер-класс по белютинской методике. Сейчас мы видим, как те идеи, которые Белютин преподавал своим ученикам, широко распространены в образовании, в прикладных науках, например, в физике, в IT.

– В физике и IT? Каким образом?

О.У.: В учебнике Белютина в конце 50-х – начале 60-х годов все это описано. Он содержит все идеи, по которым сейчас работает интернет, он использовал приемы нейролингвистического программирования, когда еще самого понятия не было. Ключевые постулаты об искусстве, которые излагал Белютин, – это фактически тема по манипулированию массовым сознанием, то, что сейчас применяется в интернете, в социальных сетях: каким образом держать внимание большой аудитории, вызывать единую эмоциональную волну сразу у многих людей. Для своих учеников Белютин разработал целую систему тренингов, которая должна была научить их мыслить оригинально, инстинктивно, освободиться от границ.

– Как вокруг Белютина начала собираться группа? Как о нем узнали?

О.У.: «Сарафанное» радио. По своей методике он начал преподавать в середине 50-х и постепенно стал известным среди московской интеллигенции. Студенты мечтали попасть на его лекции, одно время он вел пять групп по 30 человек. На его занятиях всегда было битком. Как раз на волне его славы правительство предложило им выставиться в Манеже.

– И Манеж стал своего рода взрывом, который дал толчок всему движению?

О.У.: Нет, я думаю, что «взрыв» был до Манежа. Уже на той выставке были фантастические картины, но, к сожалению, очень много потеряно. Когда готовили выставку, комиссия отобрала около 90 полотен. После того как Хрущев возмутился, вернули всего семь картин. Остальные, видимо, просто выбросили.

– И после Манежа начался абрамцевский период?

В.Ц.: Группа Белютина сильно сократилась, поскольку на художников из его окружения оказывали давление власти. Осталось всего человек 20. Позднее некоторые из них уходили, другие, наоборот, приходили, была текучка. Уходили наиболее талантливые: в тот момент, когда им уже нечего было брать у Белютина, возникал творческий конфликт. Среди самых талантливых можно назвать Зубарева, Грибкова и Крюкова. И хотя они отличаются своим собственным стилем, а некоторые даже основали собственные школы, все же в каждом из них видно влияние Белютина.

– Итак, работали на даче, сезон длился с июня по октябрь. Но ведь они должны были на что-то жить. В СССР невозможно было официально не работать.

О. У.: Да, они работали архитекторами, дизайнерами. В Абрамцево приезжали после работы, вечером, на электричке. И здесь, что называется, работали по-настоящему. Это была жизнь на износ. То, чем они занимались, – это искусство в чистейшем виде. Заработать они на картинах не могли, выставлять их – тоже. Это было искусство ради искусства. На самом деле они сами себе доказывали, что гениальны, самореализовывались, искали ответ на вопрос «для чего я живу, что я такое». И в то же время, если читать их дневники, поражает их преданность своему мастеру и своей общине. Например, Зубарев в дневнике пишет, что однажды проснулся и решил совершить подвиг для своей студии. Им для производства скульптур нужна была сварка, а аппарата не было. Он поехал в какой-то магазин оборудования и купил 40-килограммовый аппарат, и притащил его из центра Москвы на себе на электричке в Абрамцево. «Это был секундный эквивалент постоянному внутреннему напряжению Студии», – подытоживает он в дневнике.

– Если первым знаковым событием стал Манеж с Хрущевым, то вторым стала тоже выставка в Манеже, но уже в 90-е. Действительно ли группа начала распадаться после нее из-за творческих разногласий?

О.У.: Нет, скорее, это было возрастное, экономическое. У Белютина не стало сил собирать молодежь, а костяк группы уже состарился. Дольше всех держался Зубарев, но у него была своя школа, он преподавал, работал даже после инсультов. Он скончался в 2013 году.

– Последняя выставка привлекла к ним внимание всего мира?

О.У.: Конечно. Среди иностранцев она произвела фурор. Американцы тогда договорились с белютинцами о выставке в США. Отобрали 120 работ, уехали и не вернулись. Когда мы начали их искать, нашли всего 8 работ в частных коллекциях. Но, конечно, выставка тогда уезжала без всякого юридического оформления, предъявить права на картины мы не можем.

– Какое будущее ждет эту коллекцию?

О.У.: У нас есть планы на четыре года вперед. Будет выставка в Третьяковке, посвященная искусству «оттепели». Я хочу поблагодарить галерею и лично Зельфиру Трегулову – поддержка эксперта такого уровня нам крайне важна. Также сейчас идут переговоры с музеем Виктории и Альберта в Лондоне, с Китаем, с японцами, с российскими регионами.

В.Ц.: На мой взгляд, очень важно показывать ее и в регионах, и за рубежом. Сейчас фонд и музей, каждый отдельно, ведут переговоры. Мы хотим показать, что искусство, особенно искусство абстрактное, всегда было в России. Авангард, который, можно сказать, культивировался у нас, мы подарили всему миру и теперь видим, как он прижился везде.