Сегодня даже трудно представить, что люди совершенно добровольно и осознанно тратили огромные личные средства ради дела, которое вряд ли могло принести славу и популярность, уж тем более выгоду. Но в XIX веке это было едва ли не нормой для русского дворянства и купечества. Впрочем, деяния семьи Рукавишниковых и названного в честь нее приюта даже по тем временам были удивительными.

В создании и жизни приюта принимали участие многие люди, но центральной фигурой стал Николай Рукавишников. Его жертвенность и преданность идее не позволила этому богоугодному делу заглохнуть, как случилось со многими благими начинаниями. Это был поистине святой человек, прекрасный организатор и великий педагог, имя которого должно стоять рядом с Иоганном Песталоцци, Яном-Амосом Каменским или Янушем Корчаком. Но хотя его идеи и были отчасти востребованы, в истории советской педагогики он оказался заслонен другими героями. Это не их вина, но восстановить справедливость все же необходимо.

На пути к человеколюбию

Первые заведения для беспризорных детей появились в России при Петре I, но связаны были не столько с самим императором, сколько с новгородским митрополитом Иовом. Считается, что именно по его инициативе в России был открыт первый «воспитательный дом» для сирот. Государю идея понравилась, и в 1715 году им был издан указ «О сделании в городах при церквах гошпиталей для приему и содержания незаконнорождаемых детей». В царском распоряжении имеется ссылка на удачный опыт митрополита Иова, требующий распространения.

Как и многие благие начинания Петра, идея опеки сирот оказалась заброшена при его наследниках, но возродилась при Екатерине II. Связано это с именем замечательного человека Ивана Бецкого. Он был внебрачным сыном фельдмаршала князя Ивана Трубецкого (его фамилию просто сократили), высокопоставленным сановником, личным секретарем императрицы, но знаменит он тем, что всю жизнь посвятил благотворительности. Его стараниями были открыты большие Воспитательные дома для сирот в Москве и Санкт-Петербурге, мещанские училища при шляхетских корпусах, училище при возглавляемой им Академии художеств, появились первые учебные заведения для девушек, в том числе Смольный институт, и сделано еще много-много полезного. Бецкой мечтал о создании в стране третьего сословия – разносторонне образованных людей, желающих и способных служить государству в самых разных сферах. И базой для создания нового сословия он видел именно дома и школы для сирот и неимущих. «Корень всему злу и добру – воспитание», говорил Иван Иванович. Бецкой не был педагогом, но многое сделал как организатор, хотя до совершенства системе благотворительности в стране было далеко.

После его смерти император Павел предложил своей супруге Марии Федоровне взять на себя роль попечителя отечественной благотворительности. И императрица согласилась. В правление мужа, а потом и своих сыновей Александра и Николая, она искренне отдавала все силы этому благому делу, постоянно увещевая монархов заботиться о тех, кому их поддержка была более всего необходима. Росло число приютов, богаделен, народных столовых, швейных мастерских для вдов и т.д. Было создано «Императорское человеколюбивое общество», занимавшееся сбором средств и оказанием помощи неимущим, бюджет которого достигал полутора миллионов рублей. Канцелярия императрицы Марии Федоровны, по сути, стала российским министерством благотворительности, а после ее смерти Николай распорядился включить его в состав Собственной канцелярии его императорского величества в качестве четвертого отделения. Под названием «Ведомство учреждений императрицы Марии» оно просуществовало до революции.

«Общество поощрения трудолюбия»

Но оставались сферы, которые не были охвачены официальной благотворительностью. Одной из таковых была судьба осужденных и заключенных, а в особенности их детей. Участь их была ужасна – в России тогда детей не отделяли от взрослых преступников, и они вместе, закованные в кандалы, пешком шли по этапу. Владимирский и Сибирский тракты были усеяны костями погибших «кандальников», а выжившие попадали на бессрочную каторгу без какой-либо надежды на возвращение к нормальной жизни.

Немного находилось людей, которых заботило положение заключенных, но они были. Наверное, самый известный из них – замечательный доктор Федор Петрович Гааз, всю жизнь посвятивший помощи несчастным узникам. Но были и другие, например, Александра Николаевна Стрекалова.

Урожденная княжна Касаткина-Ростовская была наследницей огромного состояния. С мужем, статским советником Степаном Стрекаловым, она долго жила за границей, воспитала нескольких детей, общалась в кругах высшего общества. Но потом вернулась на родину и всецело отдалась благотворительности. В составе московского отделения уже упоминавшегося «Человеколюбивого общества» Александра Стрекалова создала на автономных началах две благотворительные организации, именуемые «Общество распространения полезных книг» и «Общество поощрения трудолюбия». Первая занималась изданием и распространением книг, которые считались полезными для правильного развития юношества и взрослых читателей, но не выходили в свет по причине коммерческой несостоятельности. Организация финансировала их публикацию.

А вот «Общество трудолюбия» поставило своей целью создать исправительное и воспитательное учреждение для детей, которые «состояли под следствием или судом и подлежали после суда передаче на поруки, а также для детей, промышляющих нищенством». Идея нашла поддержку у московских властей и, заручившись материальной помощью нескольких дворянских семей, Стрекалова взялась за организацию приюта.

Ее ближайшим сподвижником стал секретарь «Общества поощрения трудолюбия» доктор права и профессор московского университета Михаил Николаевич Капустин. Как и Стрекалова, он был уверен, что доброта и забота могут полностью изменить характер оступившихся детей, причина бед которых лежала не в изначальной испорченности, а в неустроенности и жестокости окружающего мира.

21 мая 1864 года приют был открыт, Капустин стал его первым директором. Через несколько лет он выступал с публичной лекцией, рассказывал об идее, принципах и опыте работы приюта, заодно агитировал желающих оказать финансовую и любую иную помощь. После выступления к профессору подошел молодой человек, заявивший, что готов помогать, причем не только материально, но и лично – работать в приюте с детьми. Это был Николай Рукавишников.

«Зарабатывай и жертвуй»

Рукавишников происходил из известной купеческой семьи. Его отец Василий Никитич был мензелинским купцом 1-й гильдии, потомственным почетным гражданином, совладельцем горных заводов в Пермской губернии и Общества Московско-Курской железной дороги, одним из учредителей Московского купеческого банка. Все трое его сыновей родились в Казани, но в 50-е годы уважаемое семейство переехало в Москву.

Порядки в доме Рукавишниковых были патриархальные, но на образовании детей не экономили, да и сам Василий Никитич слыл человеком весьма образованным, современным и интеллектуальным. Николай был средним сыном. В отрочестве он попутешествовал с маменькой «по Европам», потом, как и его братья, поступил на физико-математический факультет Московского университета. Позже по настоянию отца перевелся в Горный институт, дабы продолжить семейное дело. Планировалось, что именно он станет наследником фамильного бизнеса, однако лекция профессора Капустина изменила жизнь Николая.

Все Рукавишниковы были не чужды филантропии, причем делали это весьма жертвенно. Так, их мама Елена Кузминична, урожденная Веретенникова, после смерти мужа передала дом в Москве для устройства отделения имени Василия Никитича Рукавишникова при Титовской школе рукоделия «Московского благотворительного общества 1837 года». Знаменит добрыми делами был и старший из сыновей Иван Васильевич Рукавишников.

По окончании Московского университета и Горного института он выбрал государеву службу и стал влиятельным чиновником. Поселился в столице. В двух шагах от Зимнего дворца на Адмиралтейской набережной он купил дом и открыл в нем частную школу, куда принимали разных детей, в том числе из небогатых семей. На равных со всеми учились там и дети самого Ивана Васильевича – так отец воспитывал в своих сыновьях аскетизм и умение ладить с людьми разных сословий. Школа эта существовала и после того, как его собственные дети повзрослели. Рукавишников передал ее в государственное ведение и продолжал ежегодно жертвовать очень крупную сумму на ее содержание.

Однако это было позже, а поначалу отец семейства Василий Никитич не поддержал желание Николая. «Если ты хочешь помогать, то зарабатывай и жертвуй. Но зачем же этому посвящать свою жизнь?» – недоумевал он. Однако ситуация сложилась так, что профессору Капустину нужно было переезжать в Ярославль, где он получил должность директора Демидовского юридического лицея, и он искал преемника на посту директора московского приюта для малолетних преступников. И Николай Рукавишников, несмотря на гнев и непонимание отца, принял его предложение. Ему было всего 24 года.

«Поощрение на доброе дело»

Когда Николай Васильевич только принял должность, в приюте находилось около 30 воспитанников, порядок и дисциплина сильно хромали, денег едва хватало на самые элементарные нужды. От нового директора требовались как материальные вложения, так и недюжинная энергия и педагогический талант, чтобы вывести работу приюта на новый уровень.

Прежде всего Рукавишников четко организовал главные составляющие исправительного процесса – труд, учебу и отдых детей. Преимущественно на свои личные средства он наладил работу ранее существовавшей брошюровочной мастерской и организовал новые: футлярную, малярную, портняжную, сапожную, токарную, столярную, слесарную и кузнечную. Для обучения пригласил хороших мастеров, положил им достойное жалование. Результаты не замедлили сказаться: вскоре мастерские начали получать достаточно выгодные постоянные заказы и сами зарабатывать некоторые суммы.

На ежедневных общеобразовательных занятиях детей учили русскому языку, арифметике, географии, русской истории, рисованию, черчению. Важным аспектом нравственного воспитания Николай Васильевич считал религию. Преподавался Закон Божий, проводились беседы духовного содержания, соблюдались посты. Был организован хор певчих.

Предусматривались обязательные часы и даже дни отдыха: подвижные игры, чтение, прогулки по Кремлю и достопримечательностям Москвы, экскурсии в Румянцевский музей, на Воробьевы горы... В качестве поощрения подопечным могли смягчить меры надзора, предоставить краткосрочный отпуск для побывки у родных или ходатайствовать об уменьшении срока заключения.

Число воспитанников за короткое время выросло вдвое. Николай Васильевич сумел привлечь к своему делу внимание общественности, благодаря чему частные пожертвования увеличились в 6,5 раза, а пособия от разных учреждений – в 13 раз. До четверти расходов директор в некоторые годы покрывал из личных средств.

Но главным была атмосфера человечности и доброжелательности, которую удалось создать Рукавишникову и его сподвижникам. В первом своем ежегодном отчете он писал, что «приют имеет целью исправлять малолетних преступников, (...) приучать их сознавать полезным честный труд, сделать хорошими гражданами, для чего со стороны приютского управления требуется не строгость или наказание, а мера исправления воспитанников мягким с ними обращением, сострадание к ним и поощрение их на доброе дело».

Николай Васильевич поднял вопрос о необходимости более длительного пребывания детей в приюте и недопущении туда «взрослых, заматеревших уже преступников», мешавших исправлению других. Для этого минимальный возраст был понижен до одиннадцати лет, и детей старались забирать в учреждение как можно раньше. Поскольку у приюта не было возможности набирать детей перед учебным годом, а пополнялся он постоянно (это вопрос и вынесения приговоров, и окончания сроков заключения), то обучающие курсы были разделены на более мелкие отрезки.

По сути, Рукавишников использовал педагогические принципы, которые потом будет использовать Антон Макаренко. Воспитание добром, состраданием, трудом, положительным примером. И коллективом, конечно. Только делал он это мягче и настойчивее, в результате чего исправление его воспитанников было почти стопроцентным. Конечно, огромную роль в этих успехах играло огромное личное обаяние самого Николая Васильевича, который буквально дневал и ночевал со своими подопечными. Знаменитый английский проповедник, декан Вестминстерского аббатства Артур Пенрин Стенлей, находясь в Москве проездом из Китая, несколько раз побывал в заведении Рукавишникова и, приехав домой, на первой же встрече со своими прихожанами сказал: «Я могу умереть спокойно, я видел святого».

Приют Рукавишникова

Николаю Рукавишникову не было и тридцати, когда случилась беда. Он сильно простудился во время прогулки с воспитанниками на Воробьевых горах, болезнь перешла в воспаление легких, а это в те времена был смертный приговор. На похоронах Рукавишникова в Новодевичьем монастыре рыдали не только его родственники, но и воспитанники приюта.

Лучшей памятью Николая Васильевича могло стать только продолжение его дела, но взяться за него оказалось некому. Это требовало полного самоотречения, а у братьев Рукавишниковых своих дел было полно. Хотя в финансовой помощи они не отказывали. Но без настоящего хозяина приют буквально за год стал приходить в упадок, и никакие материальные вложения помочь ему не могли.

И тогда волей-неволей братьям пришлось включаться. Иван и Константин Рукавишниковы возбудили ходатайство перед городской думой о передаче приюта Московскому общественному управлению. В сентябре 1878 года он стал городским учреждением. Братья пожертвовали 120 тысяч рублей на выкуп особняка княгини Несвицкой на Смоленской-Сенной площади, в котором помещался приют, что являлось заветной мечтой Николая Васильевича.

Между прочим, над этим великолепным трехэтажным домом с античным портиком и восемью колоннами работал сам Матвей Казаков. С боков к нему присоединили два флигеля, а к заднему фасаду была пристроена скромная полукруглая церковь, напоминающая ранние греческие храмы. На нее братья дополнительно выделили еще 30 тысяч. Открыли храм в декабре 1879 года, на Николу зимнего, и освятили в честь этого святого. Отныне за каждой обедней здесь поминали Николая Васильевича и его мать, совсем немного пережившую сына.

Выкупив и передав городу все недвижимое имущество приюта, Константин Васильевич стал его почетным попечителем. Он был крупным финансистом – членом советов Московского купеческого банка и Московского учетного банка – и чиновником, имел чин Тайного советника, был гласным городской думы. Через некоторое время он стал Московским городским головой, сменив убитого Николая Алексеева.

Несмотря на занятость, Константин Васильевич много времени уделял приюту, который в память о покойном брате Николае теперь официально именовался «Рукавишниковский приют». Помимо вложений в недвижимость, братья Рукавишниковы положили в банк крупный «неприкосновенный капитал», процент от которого ежегодно шел на содержание приюта. Также в финансировании участвовали тюремный комитет, перечислявший казенные средства в соответствии с количеством «заключенных», и Земский комитет, выделивший приюту постоянную субсидию.

На должность директора пригласили молодого учителя физики одной из московских гимназий Александра Александровича Фидлера. Кандидатура оказалась весьма удачной – под его руководством масштабы деятельности Рукавишниковского приюта заметно возросли. Вот выдержка из доклада Константина Васильевича Рукавишникова перед студентами МГУ в 1891 году:

«Приют наш есть ремесленное заведение; всех воспитанников у нас 110, и ведение дела возложено, сверх директора и 4-х учителей воспитателей, на помощника директора, наблюдающего, главным образом, за обучением мастерству, за конторою и за исполнением заказов; на священника и врача, принимающих весьма деятельное участие в воспитании; затем имеются мастера для обучения, дядьки для надзора, бухгалтер, конторщики, фельдшер и низшие служащие. Во главе всего дела стоит попечитель, избираемый думой, и кроме того имеется пожизненный почетный попечитель, избираемый семьей Рукавишниковых. Я состою почетным попечителем и в то же время Дума делает мне честь, избирая меня же в попечители от города. При попечителе состоит совет из мирового судьи, члена городской управы, почетного попечителя, попечительницы и директора».

Со временем приют стал заниматься, как тогда выражались, «патронированием», то есть оказывать помощь своим воспитанникам в дальнейшей адаптации к нормальной жизни. Их трудоустраивали и даже давали работодателям гарантию, что ученик будет честно и качественно трудиться. В случае кражи или иного правонарушения, совершенного воспитанником, руководство приюта готово было нести материальную ответственность.

Позже количество учеников в приюте выросло до 150-ти, а в 1904 году у Рукавишниковского приюта даже появился филиал. В районе станции Икша Савеловской железной дороги на личные средства Константина Рукавишникова было выкуплено около 200 десятин, где расположилась колония «с земледельческим уклоном». Там под наблюдением попечителя были построены капитальные дома для воспитанников, семей служащих, для мастерских и учебных классов, а также ряд хозяйственных объектов и церковь в честь равноапостольных Константина и Елены. По случаю 25-летней безупречной службы в приюте Александра Фидлера филиал по предложению Рукавишникова назвали «Фидлеровской колонией». Это учреждение, конечно, с огромными изменениями, существует по сей день.

В 1885 году Константин Васильевич был приглашен в Рим на Всемирный тюремный конгресс. Туда съехались представители всех европейских благотворительных учреждений, которые занимались социальной адаптацией заключенных. После одного из заседаний всех попросили пройти в галерею конгресса, где были выставлены бюсты самых знаменитых людей XIX века. Когда под аплодисменты полотно было снято, Константин Васильевич увидел бюст своего брата Николая Рукавишникова с надписью «Первый гуманист мира». Для Константина Васильевича это событие было сюрпризом и признанием европейской общественностью заслуг брата, да и его самого.

Приют закрыли после революции. Здание передали под коммуналки, позже в нем было училище, потом оно отошло к МИДу, благо усадьба примыкает к министерской высотке. Сейчас в «особняке Несвицкой» находятся какие-то подведомственные МИДу учреждения, часть территории пошла под коммерческую застройку. Мемориальной доски на доме нет, а чудом сохранившаяся церковь Святого Николая стоит без креста.