Еще в начале 2000‑х в российском правительстве были крайне популярны идеи стратегии развития, построенной на крупных государственных структурах, задающих траекторию роста в стратегических отраслях. Собственно, одна из причин того, что ренационализация экономики и построение монополистического госкапитализма в стране прошли относительно легко, состояла не только в произволе силовиков, но и в явном одобрении со стороны представителей лагеря, считающегося либеральным. Многие из них были вполне благосклонны к государственным инвестициям и концепции «национальных чемпионов» и с куда большим презрением относились к непонятным и хаотичным «рыночным силам», конкуренции, малому и среднему предпринимательству («нет эффекта масштаба, не платят налоги»).

Герман Греф, например, лично вычеркнул из перечня экономических реформ «программы Грефа» раздел о демонополизации экономики (который неизменно присутствовал в более ранних версиях программ реформ в 1997–1998 годах), а в середине 2000‑х активно продвигал идею создания государственного инвестиционного фонда, который мыслился «локомотивом развития» или чем-то вроде того (фонд был-таки создан, но толку от него оказалось немного).

Равнение на «чеболи»

Собственно, по этому вопросу во власти не было борьбы – госкапитализм во власти так или иначе полюбили все, даже позавчерашние рьяные реформаторы-рыночники – достаточно вспомнить недавние дебаты между Алексеем Навальным и главой «Роснано» Анатолием Чубайсом, который доказывал, что государственные инвестиции в стратегические сферы экономики есть очень даже позитивное дело.

В ходе всех этих дискуссий сторонники развития, построенного на крупных госинвестициях и госмонополиях, постоянно ссылались на разные близкие по духу, как им казалось, примеры из международного опыта – как они их понимали. То на южнокорейские «чеболи» (госмонополии), то на Китай с его руководящей и направляющей компартией, то на доминирование государства и крупных корпораций в мировых R&D бюджетах. На госменеджеров плохо действовали разъяснения о том, что южнокорейские «чеболи» и их неэффективность сыграли крайне негативную роль в азиатском финансовом кризисе 1997–1998 годов (который больно ударил и по России). Что в Китае рост и развитие достигались как раз за счет бурного расширения частного сектора, выросшего с 10% ВВП в начале 90‑х до примерно 40% ВВП в 2000 году, до около 60% ВВП сейчас (тренд, ровно обратный РФ, где госсектор недавно превысил 70% ВВП). Что в КНР именно частный сектор создал 90% рабочих мест за последние три десятилетия. Что огромные государственные и корпоративные бюджеты НИОКР не отменяют того факта, что большая часть прорывных инноваций достигается мелкими и средними фирмами. Все эти объяснения не действовали, настолько привлекательно выглядела для новых реформаторов‑государственников идея построения «рыночного госкапитализма». Привычка и советская традиция дирижизма и микроменеджмента, отсутствие опыта работы в подлинно конкурентной экономике, а тут еще на голову свалились беспрецедентные нефтегазовые доходы – не рынку же их отдавать, в конце концов, святое дело – пораспределять и вложить эти огромные деньги в «проекты развития».

Еще некоторое время назад стало ясно, что эта модель терпит сокрушительный крах. Если вспомнить «последний нормальный» 2013 год, когда не было еще войны и санкций, а нефть стоила дороже $100, то получается довольно очевидная картинка. Тогда инвестиции в основной капитал за счет средств бюджетов всех уровней достигли рекордной цифры 1,9 трлн рублей, из бюджетов десяти крупнейших госкомпаний – 2,8 трлн. В совокупности – около 5 трлн. Парадоксальным образом рост при этом обнулился: ВВП в 2013‑м вырос всего на 1,3%, причем в основном за счет финансового сектора и операций с недвижимостью (без них прирост ВВП составил бы всего 0,7%), промышленное производство – всего на 0,4%. Почему эти 5 трлн не сработали?

Омертвление капитала

Есть три основные причины, почему госкапитализм неэффективен. Во‑первых, госинвестиции не могут принести плоды, потому что у чиновников и менеджеров госкомпаний совершенно другие резоны, чем у частных инвесторов: они рискуют не своими деньгами и гораздо хуже мотивированы добиваться успеха и просчитывать риски. Все равно государство их потом спасет, даже если инвестиции будут убыточными, – они же «стратегические», как их не спасти. Это приводит к колоссальному омертвлению капитала: полупустые газопроводы, огромные плотины на востоке страны с коэффициентом использования установленной гидрогенерирующей мощности 30–40%, сотни тысяч стадионных мест в городе Сочи, где и жителей-то столько нет.

Цепочка омертвления капитала воспроизводится дальше: например, один из крупнейших подрядчиков «Газпрома» по строительству газопроводов, «Стройгазконсалтинг», одновременно является одним из крупнейших инвесторов в деловой комплекс Москва-сити, который наполовину пустует. Или замены бордюров и асфальта на плитку в Москве (Москва, кстати, среди лидеров по доле бюджетных средств в капитальных инвестициях – 30% в 2016 году против 16% в среднем по России). На бумаге все это – инвестиции. На деле ничего из этого не работает на развитие.

Ну и, разумеется, откаты и воровство средств, обесценивающие эффективность государственных капвложений на десятки процентов. А также общая неэффективность процесса инвестирования: чего стоят одни лишь полтриллиона с лишним годового бюджета Росавтодора при мизерных объемах ввода новых федеральных автотрасс 2–3 сотни километров в год.

Вторая причина – низкая производительность труда. В «Газпроме» среднесписочная численность персонала выросла в 2016 году до 456 тысяч человек против 298 тысяч в 1999‑м. Добыча газа при этом упала с 546 млрд кубометров в 1999 году до 420 в прошлом. Падение выработки на одного работника ровно в два раза. В РЖД работает 760 тысяч человек, хотя, по меркам европейских или североамериканских железнодорожных компаний, должно работать порядка 200–300 тысяч. Или вот возьмите Федеральную сетевую компанию: с 2008 года объемы передачи электроэнергии выросли менее чем на 15%, а численность персонала – на треть.

Третья история – вероятно, даже самая важная – госмонополии создают барьеры для развития остального бизнеса, подстегивают фаворитизм, стимулируют деградацию институтов. Плохой деловой климат не из воздуха формируется, а оттого, что кто-то хочет захватить чужую нефтяную компанию. Или освоить денежный поток крупной госкомпании, зарабатывая прибыли на строительстве никому не нужных газопроводов. И использует для этого связи с чиновниками. Или лоббирует выделение средств на проект не потому, что он самый эффективный, а потому, что компанию-оператора возглавляет сын начальника транспортного цеха. И так далее.

По фаворитизму чиновников Россия занимает 77‑е место в рейтинге глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума. Госмонополии вместе со связанными с ними чиновниками закрывают вход на рынок для всех остальных. В совокупности все это препятствует инвестициям, завышает наши издержки, мы выбрасываем триллионы на ветер и содержим миллионы бездельников, которые исчезли бы в момент, если бы мы все же вернулись к стержневой идее демонополизации экономики и создания конкурентной среды.

О казус демонополизации спотыкаются сейчас, например, украинские реформы. Украина могла бы выйти на уровень добычи природного газа 30–35 млрд кубометров, полностью обеспечивая свои потребности без нужды в импорте, снизив цены. Но газодобычу контролирует госмонополист, добывающая «дочка» «Нафтогаза», и вот уже спустя более трех лет после Майдана украинские власти не спешат разделить ее на отдельные добывающие предприятия и продать в конкурентный рынок, предпочитая надувать щеки и менять одних чиновников на других в советах директоров, не отдавая рычаги управления денежными потоками – знакомая ситуация, верно?

Между тем на Украине крайне похожая ситуация на Россию в плане доминирования государственных монополий и олигополий в ключевых секторах экономики – нефтегазовом, энергетическом, транспортном, банковском. Эти монополии точно так же коррумпируют чиновничество, проедают инвестиции, создают нормальному бизнесу барьеры для развития. Но украинские власти делают вид, что ничего не происходит.

Возможна ли демонополизация в России?

Технически – да, но при сохранении у власти тех же людей, что и сейчас, это нереально. У силовиков и связанных с ними псевдобизнесменов, которые только и умеют богатеть, что на господрядах и господдержке, просто отсутствуют и вера в рыночные силы и конкуренцию, и умение работать в таких условиях (вспомните, насколько скромными бизнесменами были в конце 1990‑х нынешние миллиардеры – «короли госзаказа»). Они молятся на централизацию управления, более распределенная конкурентная система для них ассоциируется с хаосом. Ну и откатов там не возьмешь.

Но есть и другая группировка – как мы уже отмечали, это так называемые «либералы» во власти, которые никогда ни слова не говорили против монополизации и госкапитализма, предпочитая оперировать макроэкономическими показателями и рассуждениями об «инвестиционном климате». Но это же все в конечном итоге является производной от структуры экономики!

Но при другой ситуации демонополизацию в России можно провести достаточно быстро. Понимание того, как это сделать, есть. Есть перед глазами и неудачные примеры попыток реформ из прошлого – например, реструктуризации РАО «ЕЭС России», когда сосредоточились на разделении компаний по видам деятельности и запуске рыночных механизмов, а про главное – контроль концентрации – забыли. В результате 55% генерирующей мощности контролируют четыре госкомпании, а с учетом еще трех крупных олигархических структур почти три четверти мощностей контролируются несколькими крупными игроками, напрямую либо косвенно связанными с государством.

Для сравнения: в США, где цена электроэнергии для промышленности вот уже пару десятков лет устойчиво держится в районе 6–7 центов за кВт-ч, пять крупнейших генерирующих компаний контролируют лишь 20% установленной мощности. Знаете, какая доля в добыче природного газа в США у крупнейшего производителя? 3,5%. Не 70%, не 80%, а три с половиной процента.

Неудивительно, что в Америке в последние годы стабильно низкие цены на газ, и они давно и сильно обогнали по его добыче Россию, у которой крупнейшие мировые запасы газа. Или вспомните, как американские регуляторы сопротивлялись слиянию American Airlines и U. S. Airways, заставив в итоге их продать конкурентам более 100 слотов в аэропортах по всей стране, и сравните с действиями наших властей в истории с ликвидацией «Трансаэро» или при фаворитизме региональных чиновников и монополистов при решении вопросов доступа к пользованию региональными аэропортами.

Решить все эти проблемы можно. Один из плюсов национализации в том, что теперь всю эту накопленную государством собственность можно при наличии политической воли быстро разукрупнить и выбросить в рынок. Речь не только о нефти, газе, электроэнергетике, транспорте, но и, скажем, о банковском секторе, где доминирование 6–7 крупнейших госбанков напрямую связано и с запредельными ставками по кредитам при сокращении объемов кредитования экономики на фоне триллионных прибылей банков, и с еще одной мощной стеной фаворитизма при выделении кредитов на различные проекты. И о сфере ЖКХ, и о распределении госзаказа, и даже об оборонной промышленности, где Путин в последнее время выстроил вертикальные монополии, а потом публично удивляется, до каких космических высот они задирают цены на свою продукцию (даже Сталин понимал важность конкуренции между конструкторскими бюро и производителями оборонной продукции для стимулирования эффективности).

В прошлом году мы с «Открытой Россией» Михаила Ходорковского опубликовали большой доклад «Демонополизация экономики как стержень будущих российских реформ», где подробно описали способы возможной демонополизации нефтегазовой, электроэнергетической, транспортной, банковской, телекоммуникационной сфер. Сформировать конкурентную среду в России не так сложно, как кажется, нужно лишь преодолеть инерцию и саботаж со стороны традиционных отраслевых кругов, паразитирующих на монопольной ренте.

Например, разделить газодобычу на отдельные конкурирующие компании сейчас намного проще, чем 15 лет назад, когда два крупнейших месторождения, Уренгойское и Ямбургское, давали две трети газпромовской добычи газа. Тогда это служило ключевым аргументом против демонополизации газодобычи, сегодня этой проблемы сверхконцентрации добычи просто не существует. Ликвидировать госбанки как класс, создать высоко конкурентный банковский сектор. Разблокировать региональные аэропортовые монополии и открыть рынок для свободной конкуренции авиаперевозчиков. Создать, наконец, полноценный конкурентный рынок железнодорожных перевозок, в том числе локомотивной тяги, о котором говорили 15 лет назад, но мало что получилось. Потенциальные выгоды от создания конкурентной среды в монополизированных ныне сферах огромны – существенное снижение издержек и барьеров для предпринимателей, высвобождение средств для потребления и роста зарплат, резкое увеличение отдачи от инвестиций.

Демонополизация – то, что могло бы помочь «перезапустить» экономический рост в России. Нынешние экономические власти не говорят об этой проблеме ни слова. У нас обсуждается что угодно – повышение НДС, «цифровизация», «пространственное развитие», но общей дискуссии об эффективности монополистического госкапитализма как такового мы так и не видим. Хотя это ключевой вопрос: путь в сторону этой модели был выбран более десяти лет назад, и, как уже отмечалось выше, еще в 2013 году, до санкций и падения цен на нефть, стало ясно, что модель дает сбой, рост обнуляется. Мы проходим «потерянное десятилетие», никак не получается нащупать путь возврата к росту, и это прямой результат избранной в 2000‑е государственно-монополистической модели экономики. Но во власти этого слона в комнате в упор не замечают.

Частному бизнесу нужно активнее выносить вопрос демонополизации в экономическую повестку. Пример тех же США, которые сейчас чувствуют себя гораздо лучше по сравнению со многими экономиками мира, свидетельствует: низкие инфраструктурные издержки, отсутствие барьеров со стороны монополий, развитая конкурентная среда – ключевые факторы конкурентоспособности экономики. Факторы, которые Россия теряет из-за чрезмерной монополизации.

Производители жалуются, что вынуждены «переводить производства в Штаты, потому что в Штатах дешевле» – это цитата из речи президента Российской Федерации В. В. Путина, которую он произнес ровно три года назад, в июне 2014 года, на заседании Президентской комиссии по ТЭК, где обсуждались внутренние энергетические цены. Хорошая эпитафия политике монополизации экономики последних 10–15 лет. Пора разворачивать этот вектор и брать курс на демонополизацию.