Причины любой революции – тема неисчерпаемая. Даже если их сознательно свести только к экономике, фактов и интерпретаций хватит на десятки, а то и сотни толстых книг. Особенно это заметно на примере революции 1917 года. Вот уже целый век не утихают споры – был ли тот Февраль (а за ним Октябрь) неизбежным итогом предыдущей истории страны или, наоборот, оказался роковой случайностью, прервавшей естественный ход бытия. Но при всей полярности мнений о дореволюционной России никто не отрицает, что для понимания 1917 года необходимо рассматривать гигантский комплекс причин – от политических игр власти и оппозиции до уровня жизни большинства населения и реального положения дел в экономике и на фронтах мировой войны.

Личность последнего царя и настроения крестьянства, процент грамотных и неграмотных в дореволюционном обществе, состав офицерского корпуса и взаимоотношения буржуазии с бюрократией, факторы стремительного экономического роста и факты экономической отсталости – все это и многое-многое другое необходимо проанализировать, чтобы хотя бы приблизительно описать причины революции. И по всем этим вопросам даже спустя столетие мнения звучат самые противоположные…

Поэтому, не пытаясь объять необъятное, вместо причин рассмотрим повод – тот, казалось бы, мелкий камешек, ровно век назад сдвинувший всю лавину русской революции.

«Хлеб?.. Такие ли перебои в хлебе еще узнает вся Россия и тот же Петроград – и стерпят?» Этот риторический вопрос когда-то задал А. Солженицын, пытаясь разобраться, отчего же в феврале 1917‑го Россия «не стерпела». Сегодня у нас с легкой руки автора «Архипелага ГУЛАГ» преобладает скептическое отношение к тем «хлебным бунтам», которые и подтолкнули столицу империи к революции. Были ли эти события роковой случайностью или чем-то большим? Вдруг в поводе для революции, как океан в капле, отразятся и главные ее причины?

Попробуем и мы разобраться в этих событиях, отгремевших ровно 100 лет назад и сыгравших роль маленького детонатора для огромного исторического взрыва.

«Ждите глада»

Первая мировая война по праву считается и первой промышленной войной, первой «войной моторов», авиации, химии и т. п. Но для Российской империи та многомиллионная бойня была прежде всего войной крестьян – из более чем 15 млн мобилизованных в русскую армию к 1917 году почти 92% были призваны из деревни.

При этом сельское хозяйство России начала прошлого века полностью базировалось на ручном труде. Накануне Первой мировой войны во всей огромной стране насчитывалось не более 500 машин, способных таскать плуг на пахоте. Остальные 13 млн плугов – это лошади и рабочие руки крестьянина.

Вот эти рабочие руки в первую очередь и забрала война – с поля на фронт, в окопы. Особенно остро это сказалось в европейской части России, где из 17 млн взрослого мужского населения, проживавшего тогда в селах, к 1917 году призвали в армию более 11 млн  – почти 60%. Учитывая, что в первую очередь под мобилизацию попадали наиболее молодые и трудоспособные, реальная потеря рабочих сил в деревне была еще выше.

Первая «война моторов» для Российской империи обернулась и массовой мобилизацией лошадей, главного «механизма» в сельском хозяйстве тех лет. Их к 1917 году армия забрала почти три миллиона – десятую часть всего поголовья, имевшегося перед войной в России, считая нетрудоспособных жеребят и табуны в далеких степях Азии. То есть в европейской части страны, на которую пришлась основная тяжесть «конской мобилизации», потери в лошадиных силах были еще больше. Уже в 1916 году Дмитрий Шуваев – предпоследний военный министр царской России – сожалел, что в центральных губерниях трудно найти «лошадей высших сортов» для артиллерии и кавалерии.

При этом война и мобилизация промышленности для армейских нужд резко сократили производство любого сельскохозяйственного инвентаря. В 1916 году его выпустили на две трети меньше, чем в последний мирный год.

Потеря рабочих рук и лошадиных сил тут же сказалась на результатах сельского хозяйства. Уже на второй год войны в хлебопроизводящих губерниях европейской части России площадь засеянных полей сократилась на 21%. Еще существеннее сокращение было в крупных помещичьих хозяйствах, до войны производивших основную массу товарного хлеба, – массовая мобилизация и резкий рост цен на рабочие руки крестьян заставили их в 1915 году сократить посевы в два раза.

На самом деле эта сухая статистика, будучи собранной воедино, пугает не меньше, чем все фронтовые ужасы Первой мировой войны. Невольно вспоминаются строки Анны Ахматовой, написанные в июле 1914 года:

Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.

«Полный хаос решений, мнений и предположений…»

Удивительно, но поэтесса едва ли не единственная, кто в ура-патриотическом угаре лета 1914 года предсказывала «глад». Даже самые думающие люди России, вступая в Первую мировую войну, могли сомневаться в возможностях русской промышленности, но в способности крестьянской страны прокормить себя не сомневался практически никто.

Как позднее вспоминал профессор академии Генерального штаба и царский генерал Николай Головин: «Перед войной у нас прочно привилось мнение, что в мирное время незачем составлять какие-то планы и соображения о том, как продовольствовать армию и страну во время войны; естественные богатства России считались столь большими, что все пребывали в спокойной уверенности, что получать все нужное не представит никаких трудностей».

Глубокомысленные теоретики считали, что в ходе войны из-за прекращения экспорта продовольствия Россию ждет падение цен на продукты питания и это не только обеспечит всеобщую сытость, но и укрепит рубль. Увы, все оказалось куда сложнее…

Война сократила российский хлебный экспорт почти на 92%. Но низкие продовольственные цены отмечались лишь в первые три месяца войны, когда, например, яйца подешевели в 2–3 раза – до 4–9 копеек за десяток, масло – в два раза, до 7–8 рублей за пуд. Цена на ячмень (который тогда занимал третье место в питании основной массы населения, после ржи и пшеницы) упала в 4 раза – до 22–23 копеек за пуд. Мясо в центральных губерниях России за первые месяцы войны подешевело в два раза, до 5–7 копеек за фунт.

Но уже к первой военной весне сказалась массовая мобилизация рабочих рук из деревни, и цены на продукты в среднем по стране выросли почти в полтора раза. Саратовская губерния до войны была одним из ведущих центров сельскохозяйственного производства, продавая хлеб на внутреннем и внешнем рынке. Спустя год после начала войны цены на хлеб здесь выросли на 40%, муку – на 30%, сахар и мясо – на 25%, картофель – на 60%. При этом именно Саратовская биржа определяла рыночные цены на хлеб по всей России.

Однако первые полтора года мировой войны царское правительство, по сути, игнорировало «хлебный вопрос»! Как позднее вспоминал крупный помещик Александр Наумов, назначенный в ноябре 1915 года на должность министра земледелия Российской империи, к тому моменту «в области продовольственного снабжения страны был полный хаос решений, мнений и предположений».

Символично, что в детстве министр Наумов, будучи гимназистом, шесть лет просидел за одной партой с Владимиром Ульяновым, которого он не раз вспоминал после революции. Очевидно, что не будь столько хаоса «в области продовольственного снабжения страны», то у министра после 1917 года не появилось бы столько поводов вспоминать своего однокашника…

«Иллюзия голода»

Союзники России по той войне решение продовольственной проблемы переложили на свои колонии – в одной только Британской Индии населения было почти на 100 млн больше, чем во всей Российской империи. Индийские крестьяне к 1918 году устроят немало голодных бунтов, но проблемы их недоедания волновали Лондон в последнюю очередь.

Германия, главный противник России в той войне, пыталась решать проблему «хлеба» всеобщей рационализацией и тотальным регулированием потребления. Но как ни старался «сумрачный тевтонский гений» на этом поприще, кайзеровская монархия пережила царскую всего на 20 месяцев. И недоедание сыграло в германской революции совсем не последнюю роль.

Россия же не имела ни колоний, откуда можно было, не опасаясь политических последствий, изъять достаточные запасы продуктов, ни эффективного бюрократического аппарата, который мог бы взять под жесткий контроль внутреннее производство и распределение продовольствия в условиях войны. Показательно, что само Министерство земледелия было учреждено в Российской империи только в октябре 1915 года – до этого вопросы сельского хозяйства не считались достойными отдельного министерства.

И первый в нашей истории министр сельского хозяйства тут же столкнулся с почти полным отсутствием статистических данных – страна не имела ни цифр, ни системы для подсчета производства и потребления хлеба, мяса и прочих продуктов. Поэтому в разгар мировой войны первой задачей министерства стало проведение сельскохозяйственной переписи. Титаническими усилиями ее удалось осуществить к июлю 1916 года и к осени обработать необходимые данные. То, что надо было иметь хотя бы к осени 1914‑го, получили на два года позднее.

Наконец наладив систему сбора необходимой информации, можно было приступать к попыткам рационального распределения имеющегося в стране «хлеба». Для этого при царском правительстве учредили «Особое совещание по делам продовольствия». Но, как вспоминал министр земледелия Наумов, начало работы «Особого совещания» оказалось бесплодным: «Члены Государственной думы, представители земств и городов, всевозможных профессиональных союзов (мукомолов, сахарозаводчиков и др.), губернаторы, председатели управ, чины Министерства земледелия, ведомственные представители разных центральных управлений и пр., и пр. – все это почти ежедневно заседало до поздних часов, обсуждало, спорило, голосовало, протестовало – некоторые вопросы (например, о твердых ценах) вызывали бесконечно долгие и страстные прения… В общем, получалась сложная затяжная обстановка, мало способствовавшая скорейшей выработке плана продовольственного снабжения…»

Любые попытки рационализации «хлебного вопроса» встречали возражения, порой на грани трагического курьеза. Так, первые опыты введения продуктовых карточек в отдельных городах осудили по причине, что они «создают иллюзию голода». Зато разрешили вводить запреты на вывоз продовольствия за пределы отдельных губерний, что только разрушало единый рынок и подхлестывало спекуляцию.

Опоздавшая «продразверстка»

К 1917 году производство сельскохозяйственной продукции упало на 28%. Многочисленная деревня, даже с изъятыми рабочими руками, еще могла прокормить сама себя. Но исчез прежде всего товарный хлеб, выращиваемый на продажу. Чрезвычайными усилиями госаппарат смог кормить более чем 10‑миллионную армию. Не испытывали проблем и городские верхи, способные платить любую цену. А вот со снабжением городских низов, то есть большинства недеревенского населения, возникли проблемы. Нарастая в течение двух предреволюционных лет, они и породили первые протесты.

В отличие от сельскохозяйственной статистики, полицейский учет в Российской империи был на высоте. И для истории сохранилась достаточно полная статистика таких «голодных бунтов».

Если в 1914 году ничего подобного не было, то уже в 1915‑м полиция по всей Российской империи зафиксировала 23 локальных бунта по поводу дороговизны или отсутствия продуктов. Казалось бы, немного. Но уже за следующий, 1916 год число таковых выросло на порядок – до 288! При подавлении двух десятков из них пришлось применять огнестрельное оружие – погибло 19 протестантов, было ранено 145 солдат и полицейских, счет раненым бунтарям шел на сотни. В ряде случаев солдаты, призванные утихомирить беспорядки, отказывались выполнять приказы, сочувствуя протестующим. Одним словом, проблема «хлебных бунтов» вызревала задолго до февраля 1917‑го.

И нельзя сказать, что власти не понимали опасность и ничего не делали. Делали, но… слишком поздно. Всероссийский план «продовольственной разверстки» вступил в силу 15 декабря 1916 года – то есть рациональное изъятие и распределение хлеба в давно воюющей стране заработало бы лишь к лету следующего, 1917 года.

Для сравнения: в Германии первые военные законы о регулировании цен и потребления были приняты рейхстагом уже 4 августа 1914 года. Спустя два года вообще вся торговля продуктами питания во Втором рейхе управлялась государством при помощи полиции. Во Франции чрезвычайные законы о закупках и распределении продуктов были введены осенью 1915 года. В Италии аналогичные законы ввели в январе 1916‑го.

И только Англия, «классическая страна свободной торговли», по определениям экономистов начала XX века, озаботилась жестким регулированием продовольствия почти одновременно с Россией – в ноябре 1916 года. Но у Англии тогда имелось 260 миллионов индийских крестьян и крупнейший на планете флот, способный возить в метрополию все растительные богатства тропического региона. У России же помимо 60% крестьянских рук, изъятых из деревни войной, были и огромные проблемы с транспортировкой даже имевшегося хлеба.

Теоретически летом 1917 года Российская монархия имела шансы справиться с продовольственным кризисом. Помимо наконец вводившейся рационализации ресурсов внутри страны были составлены грандиозные по объемам планы закупки продовольствия в Китае. Буквально накануне февральских событий в «Особом совещании по делам продовольствия» подсчитали, что себестоимость китайского мяса, доставленного в Россию, будет 5 рублей 86 копеек за пуд, тогда как в европейских губерниях страны цена на него колебалась около 9 рублей. Еще привлекательнее выглядела пшеница из Северного Китая – 1 рубль 35 копеек за пуд, почти в пять раз дешевле, чем в Центральной России!

Однако все благие начинания по преодолению «хлебного кризиса» грозил погубить «железнодорожный кризис». Война ударила и по российским железным дорогам, причем с двух сторон – резким ростом объемов военных перевозок и одновременно сокращением производства железнодорожной техники из-за перехода промышленности на выпуск военной продукции. За 1916 год в России количество работоспособных вагонов и паровозов сократилось на 20%, при том что объемы перевозок из-за идущей войны выросли в полтора раза.

С конца 1915 года и до рокового февраля 1917‑го царское правительство потратило на железные дороги полтора миллиарда еще достаточно полновесных рублей. Военными и гражданскими властями были предприняты внушительные усилия по улучшению работы и эффективности железнодорожного транспорта. Но опять же, как и с регулированием продовольственного рынка, эти экстренные меры были введены слишком поздно.

17% для 17-го года

В советское время считалось аксиомой, что именно «сознательный пролетариат» был главным двигателем революции. В наши дни мнение о роли фабрично-заводских рабочих в тех событиях высказывается разное. Но даже беглый анализ экономики показывает, что вне зависимости от политических пристрастий причины для недовольства у рабочих к февралю 1917 года были.

Накануне Февральской революции в Российской империи насчитывалось примерно 15 млн промышленных рабочих (8% от всего населения страны). За годы войны в столичном Петрограде количество рабочих увеличилось в полтора раза – к февралю 1917 года на заводах и фабриках в столице империи трудилось 420 тысяч человек (или 17% от всего населения города). Во многом эти 17% и обеспечили 17‑й год…

На момент начала Первой мировой войны рабочий в центральных губерниях России получал в среднем 22 рубля в месяц. Те из пролетариев, кто имел квалификацию и работал на крупных производствах, получали заметно больше – в среднем 45 рублей ежемесячно. При дешевизне продукции сельского хозяйства это обеспечивало квалифицированному рабочему достаточный уровень жизни. Для сравнения: чиновник среднего ранга тогда получал в месяц 135–150 рублей основного жалованья.

На третий год войны зарплаты в промышленности выросли в два раза, достигнув в среднем 41 рубля в месяц (генерал действующей армии тогда получал в месяц всех выплат не менее 3000 рублей). Из-за инфляции, вызванной мировой войной, бумажный рубль к февралю 1917 года обесценился в 4 раза. Цены же, например, на пшеницу выросли в Центральной России за то же время почти в 6 раз, опережая и инфляцию, и рост средних зарплат в промышленности. Это опережение стало особенно заметным именно к началу 1917 года.

Современные историки, скрупулезно изучив фабричную статистику того времени, пришли к неожиданному выводу – к февралю 1917 года из-за инфляции и роста цен самыми пострадавшими оказались именно квалифицированные пролетарии. Если у чернорабочего к началу Февральской революции реальный доход составлял около 80% от довоенного, то у квалифицированного рабочего специалиста – не более 40%.

И опять же основное падение реальных доходов пришлось именно на 1916-й и начало 1917 года. На фоне затянувшейся войны и перебоев с поставками продуктов это резкое падение личных доходов могло легко подтолкнуть к антиправительственным выступлениям наиболее квалифицированную (и, как следствие, более организованную и политически активную) часть рабочего класса.

«Для предотвращения смущения православного народа…»

На этом фоне разразившийся 21 февраля (6 марта нового стиля) бунт в хлебных очередях Петрограда не выглядит случайностью. Но взятый отдельно, он не выглядит и страшной проблемой, способной навсегда похоронить монархию вместе с империей.

Картина становится куда более пугающей, если помимо столицы, события в которой широко известны, взглянуть на другие города Центральной России. Притом расположенные в черноземных районах, которые до войны считались абсолютно благополучными в плане сельского хозяйства.

1 февраля 1917 года власти Орловской губернии шлют в столицу почти паническую телеграмму о положении на местных заводах: «С ноября 1916 г. испытывается острый дефицит продуктов – только ржаная мука, а муки пшеничной, крупы и пшена рабочие давно уже не едят. Выдаваемые рабочим рационы вынуждены постоянно сокращать… Продовольственный вопрос с каждым днем становится серьезнее и все более волнует рабочих».

Рабочие, о которых идет речь, – это и 16 тысяч работников Брянского машиностроительного завода, одного из крупнейших в России. Во время Первой мировой войны здесь находится один из центров производства снарядов и железнодорожной техники. Производство стратегическое – весной 1915 года его даже лично посетил царь Николай II. Но за три последних месяца перед Февральской революцией завод получит лишь 60% от необходимого количества хлеба, в январе 1917 года поступления продуктов на завод не будет.

18 февраля, то есть за три дня до начала революции, свое паническое послание в Петербург диктует глава Пензенской губернии: «Ежедневно ко мне поступают из городов и уездов телеграммы о вопиющей нужде в муке, местами полном голоде и о выдаче муки из моих запасов… Подвоза на местные базары ржаной муки, круп, картофеля, кормов для скота нет совершенно».

25 февраля (10 марта нового стиля) последний русский царь наконец узнает о массовых выступлениях в Петрограде, об этом ему телеграфирует командующий столичным гарнизоном: «Доношу, что вследствие недостатка хлеба на многих заводах возникла забастовка». Император отвечает кратко: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны».

Вероятно, в отдельно взятой столице «прекратить беспорядки» и решить вопрос с «недостатком хлеба» было можно. Но те же проблемы зрели по всей Центральной России – в тот же день, 25 февраля 1917 года, ушла в столицу России телеграмма от тамбовского архиепископа Кирилла: «Церкви Тамбовской епархии испытывают нужду в муке для просфор, имеются случаи прекращения в приходах службы».

До мировой войны Тамбовская губерния входила в число шести губерний империи, лучше всех обеспеченных хлебом, и всегда имела излишки товарного зерна. Но в феврале 1917 года местный архиепископ просит у столицы муку «для предотвращения смущения среди православного народа».

В таких условиях никто не мог «завтра же прекратить беспорядки» и «предотвратить смущение православного народа». Можно бесконечно спорить о том, была ли революция неизбежной, но повод у нее имелся очень серьезный.

Основная литература к тексту статьи и таблицам:

1. Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1922
2. Головин H.H. Военные усилия России в Мировой войне. Париж, 1939
3. Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний, 1868–1917. Тт. 1–2, Нью-Йорк, 1954
4. Анфимов А.М. Российская деревня в годы Первой мировой войны (1914 – февраль 1917). М., 1962
5. Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы Первой мировой войны. М., 1973
6. Солженицын А.И. Размышления над Февральской революцией, 1980–1993
7. Лейберов И.П., Рудаченко С.Д. Революция и хлеб. М., 1990
8. Кирьянов Ю.И. Массовые выступления на почве дороговизны в России (1914 – февраль 1917 г.) // журнал «Отечественная история», 1993, №3
9. Касимов А.С. Продовольственный кризис в земледельческих губерниях Центральной России накануне Февральской революции // Известия Пензенского государственного университета им. В.Г. Белинского. Выпуск № 8, 2007.
10. Маркевич А.М. Стимулы к труду в металлургической и металлообрабатывающей промышленности России в годы Первой мировой войны. Экономическая история. Вып. 6. Центр экономической истории при историческом факультете МГУ им. М.В. Ломоносова, 2001.