– Все зависит от личности писателя. Кроме того, я не думаю, что в литературе насилие выражено так же, как в банальном массовом искусстве. Компьютерные игры, кинофильмы – если в них изображаются бессмысленные кровавые сцены, это, по сути, те же гладиаторские бои. А то и хуже. Бои гладиаторов были битвами живых людей, их смерть могла вызывать у публики подлинное отвращение, другое дело, когда убийство происходит на экране. Смерть обесценивается, кажется чем-то мнимым, и у людей, наблюдающих подобные сцены, складывается впечатление, что убивать легко. В литературе это невозможно. Зло, описанное автором, показывает, насколько человек может быть бессердечен по своей натуре, писатель исследует природу человеческой души, а не создает шоу.

– Между тем особенно сильные литературные произведения находят свой отклик в душе читателя. Когда вы работаете над произведением, продумываете ли вы действия антигероев, чтобы придуманные образы не принесли реальный вред?

– В настоящем искусстве, какие бы жестокие проявления жизни оно ни отображало, главным его объектом является познание человека. Мой самый «черный» роман «Шатуны» привел к тому, что двое моих читателей отказались от самоубийства: сказалось влияние катарсиса. Настоящее искусство, в отличие от массового, коммерческого, имеет только положительное воздействие, помогает победить во внутренней борьбе со злом.

– А изменилась ли, на ваш взгляд, способность человека воспринимать трагические события?

– У нас произошел мощный психологический сдвиг. В советское время избегали рассказов о негативных явлениях в жизни страны, что, безусловно, создавало благоприятное настроение. Сегодня же жестокость транслируется повсюду, и это стало до того обычным делом, что наша психика начинает привыкать. К чему это может привести? Например, человек решит, что этот мир настолько плох, что лучше держаться от него подальше. Или еще хуже: раз это закон жизни, то и я буду вести себя плохо. Так или иначе, сгущаются краски и создается ложное представление о людях и мире. Конечно же, в большом городе за день совершается не одно преступление, но если их показывать постоянно, то начинает казаться, будто ничего другого и не происходит. Люди могут прийти к выводу, что жизнь состоит из одной жестокости, хотя на самом деле это не так. К сожалению, у нас нет никакого баланса между черными и светлыми сторонами жизни. Не знаю, возможно, это такой коммерческий ход, такая сознательная тенденция – непонятно в каких целях разрушать человеческое стремление к добру, но последствия у всего этого будут плохие.

– Может, все дело в том, что у нас нет культурного фильтра? Ведь, если вспомнить, рыцари Средневековья, которые спустя столетия оставили после себя столь романтические представления, могли безнравственно грабить и жестоко убивать, подобно обычным разбойникам. Однако культура той эпохи, осознанно или нет, фильтровала образ героя, поэтому сегодня рыцарь – персонаж положительный.

– У рыцарей был невыдуманный романтический образ: возвышенное отношение к женщине, дама сердца… Средневековые герои были так же плотно облачены в доспехи, как и в человеческие страсти. Грехи и пороки были не чужды даже рыцарям, а если рассуждать об их военных действиях, то неизвестно, насколько их можно считать грабительскими… Да и какая война не носила грабительский характер?

– Кого наши потомки назовут рыцарями XXI века?

– Это зависит от того, какими будут наши потомки. Мир может настолько измениться, что через 200 лет восприятие наших потомков не будет иметь ничего общего с восприятием человека из XXI века. Однако уверен, что настоящими героями все равно останутся те люди, которые когда-то отдали свою жизнь за Родину, за ее защиту.

– Юрий Витальевич, а вы верите, что современное искусство может менять мир?

– Конечно, искусство может менять мир. Литература наравне с религией и философией – одно из самых мощных средств воздействия на человека: Великая французская революция началась с произведений Вольтера и Дидро, а в России роман Чернышевского «Что делать?» стал «библией» ранних революционеров. Что до массового искусства, ориентированного на получение прибыли, то его герои никогда не смогут так глубоко проникнуть в человеческое сознание, как это удалось французским энциклопедистам и нашим литераторам XIX века. Массовое искусство для этого слишком примитивно. Впрочем, в нынешнее переходное время трудно понять, что на что влияет. Появилось много факторов – экология, экономика, наука, то, что казалось истинным, становится ложным, и приходят новые истины. Нас окружает очень мощный комплекс влияния – совсем другая ситуация была в XVIII, XIX и XX веках.

– А как на вас влияет кино, в котором много кровавых сцен? Многие признаются, что страшилки – хороший антидепрессант.

– Никак, хотя фильмы бывают разные: в некоторых жестокость наводит на размышления. Но что касается столь популярного сейчас западного кинематографа, то жестокость в нем скорее раздражает. Я считаю, его нужно как-то смягчить – такой подход к насилию оказывает негативное влияние на людей, особенно на подростков. Хорошо поставленная бойня на экране создает иллюзию гладиаторского боя. Только представьте, к чему бы привело возобновление подобных зрелищ? Определенно, к росту насилия.

– Так как же защититься от такого насилия?

– Невозможно скрыться от массового искусства, нельзя его запретить. Но можно противопоставить ему моральное воспитание в школах, в Церкви. Следует искать помощи там, где могут объяснить, что в человеке должно побеждать добро. На уровне семьи, друзей. Это непросто, но иного пути нет. Кроме того, если по телевидению показывать жизнь в ее лучших проявлениях – любви, милосердии, то на умелом, хорошем уровне массового искусства это тоже может иметь свое позитивное воздействие. Бытует мнение, что порнография и убийства на экране привлекают зрителей сильнее, чем картины, изображающие положительный образ человека.

Я считаю, что это еще не доказано. Многие фильмы с хорошим, добрым содержанием имеют большую аудиторию. Следует противопоставлять их фильмам, изобилующим сценами насилия. И вообще, массовому искусству нужно обязательно противопоставлять настоящее искусство. Сейчас такое засилье массового суррогата, что настоящее практически не доходит до людей. Но пусть дойдет хотя бы до меньшинства. Меньшинство же и творит историю. Воспитанное, образованное меньшинство будет влиять на остальных.

«Российская газета», федеральный выпуск №5151 (72/2010)