«Перестройка потерпела поражение», - гласит общепринятое утверждение. Смысл его прост и очевиден. Проект реформирования советской социалистической системы в общество, которое, по-видимому, должно было напоминать скандинавский или австрийский «социализм» эпохи расцвета, не получился. Распалась и страна, в которой его пытались осуществить.

В неудаче перестройки и последовавшей за этим «величайшей геополитической катастрофе» принято винить тех, кто был инициатором и проводником реформ.

Однако события прошедших тридцати лет, то, к чему пришла Россия спустя годы реформ и контрреформ, сменив не одного лидера, и многократно поменяв знаки с минуса на плюс и обратно, показывают, что перестройка в каком-то смысле была обречена изначально. Потому что «безмолвствующий народ» не был готов к переменам тогда, как не хочет их и сейчас.

Свобода или достаток

В результате процессов, инициированных перестройкой, просуществовавший более 70 лет общественный строй, основанный на государственной собственности, политическом господстве коммунистической партии и ее идеологии, был окончательно демонтирован. В новой России, возникшей на развалинах прежней государственности, были официально провозглашены многообразие форм собственности, идейный и политический плюрализм, разделение властей. И все же новая Россия не стала страной, о которой мечтали инициаторы перестройки – открытым современным обществом, в котором конкуренция экономических и политических идей наряду с надежной социальной защищенностью обеспечивала бы государству прочные позиции среди мировых лидеров, а его гражданам – невиданные возможности для самореализации и комфортность проживания. Страна застряла где-то между советским социализмом и нормальным, частнопредпринимательским капитализмом. И в этом смысле можно утверждать, что проиграли не только инициаторы перестройки, но и та часть реформаторов 90-х, искреннее надеявшихся на то, что результатом их усилий станет очень скорое по времени превращение России в обычную европейскую капиталистическую страну.

Можно, конечно, попытаться объяснить эти неудачи многочисленными ошибками как «прорабов перестройки», так и реформаторов 90-х. Но, глядя на то, как значительная часть населения сегодня приветствует едва ли не дословное «цитирование» практик советского прошлого – стремление государства регулировать все подряд, включая потребление граждан, их культурную и даже частную жизнь; готовность противостоять злобному империалистическому миру; расширяющуюся сферу запретов; даже символику ушедшей эпохи – начинаешь сомневаться в таком объяснении. Столь позитивное отношение к возвращению неосоветских реалий наводит на мысль, что многие наши соотечественники на самом деле давно и, казалось бы, безнадежно мечтали об этом.

Ссылки на экономические трудности как «лихих» девяностых, так и нынешние, здесь едва ли уместны. Жители большинства бывших социалистических стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) при переходе от социализма к капитализму столкнулись с куда большими экономическими трудностями, чем россияне в тот же период. Да и сейчас средний уровень их жизни серьезно не дотягивает до западноевропейских стандартов, а иногда даже ниже российских, что порождает массовую эмиграцию жителей этих стран в Западную Европу. Но при всех скромных достижениях капитализма, никто в бывших странах социализма не мечтает о возвращении к прежним социальным порядкам.

Это и понятно. Выходу государств ЦВЕ из советского социализма, кстати, во многом ставшему возможным также благодаря советской перестройке с ее новым внешнеполитическим мышлением, предшествовала революция ценностей. В ходе народных выступлений и восстаний 50-х – 80-х годов в Венгрии, Польше, Чехословакии, ГДР в массовом сознании граждан этих стран окончательно утвердилась мечта о возвращении в европейскую цивилизацию с присущими ей демократическими и рыночными институтами, полностью опрокинувшая легитимность порядков советского типа. Поэтому когда хватка «большого брата» с Востока ослабла, ниспровержение прежнего общественного строя было стремительным и почти бескровным. Не зря этот процесс назвали «бархатными революциями». Да и после них желание жить в Европе было настолько сильным, что помогло пережить все экономические трудности. Выбор между свободой и гарантированным материальным достатком в бывших социалистических странах никогда не стоял.

У нас многое было по-другому. Накануне перестройки необходимость кардинального обновления существующих порядков понимала лишь небольшая часть продвинутых партийных функционеров, работников международного отдела ЦК КПСС, да некоторые экономисты, тесно связанные с властью. Страстно желали замены социализма на капитализм небольшие группы диссидентов, не имевшие, правда, никакого влияния на народные массы. Были и другие социальные группы, недовольные тем, что тогдашний общественный строй не оставлял им возможностей для самореализации. Кому-то открыто и без всяких «спецхранов» хотелось читать западную художественную и научную литературу. Другие мечтали о свободном творчестве без какого-либо контроля со стороны партии и государства. Третьи думали о самореализации в собственном бизнесе, иметь который в Советском Союзе, по крайней мере легально, было запрещено. Но все эти люди, ставшие драйверами перемен, после того, как Михаил Горбачев провозгласил курс на перестройку, все же составляли меньшинство.

Перестройка — это джинсы и колбаса

Большинство же, по большому счету, советский социализм устраивал. Он давал людям, пусть и небольшие, но материальные гарантии, то, что на языке официальной пропаганды называлось «уверенностью в завтрашнем дне», и освобождал их от личной ответственности за свои решения, ибо при социалистическом строе за все отвечали партия и государство.

Конечно, большинству хотелось бы жить при улучшенном варианте социализма – без нудных и бессмысленных партийных и профсоюзных собраний, с возможностью почитать и посмотреть «клубничку». Но, главное, хотелось приобщиться к процветавшей на Западе цивилизации потребления с ее десятками сортов колбасы, джинсами и кухонными комбайнами. Ведь хотя Коммунистическая партия еще при Никите Хрущеве и провозгласила курс на удовлетворение «растущих материальных и культурных потребностей советских людей», но удовлетворить их так и не сумела. Поэтому, когда в рамках нового мышления, телевидение и пресса стали убеждать большинство, что Запад нам совсем не враг и там живут такие же люди, как мы, но есть и джинсы, и колбаса, и они доступны каждому, большинство поддержало перестройку. Не потому, что оно разделяло ценности терпимости, уважения прав меньшинств, нормально относилось к чужому успеху, а потому что хотело побыстрее получить то, что ему давно обещали. Тем более, что многим, включая активных участников перестройки, тогда казалось, что дополнить социализм обществом потребления будет достаточно просто. Нужно лишь освободить его от сталинских и всяких прочих административно-принудительных «деформаций», а дальше творческая энергия масс быстро позволит достичь нам небывалых экономических успехов.

Но жизнь повернулась иначе. Освобожденное от оков «деформаций» общество стало проявлять не столько чудеса творческой инициативы и солидарности, сколько эгоизма, жажды наживы, черствости, а то и жестокости. В начале 90-х в стране вовсю развернулась вышедшая из подполья организованная преступность. Вместо государства всеобщего благоденствия – миллионы бедняков и кучка невесть как разбогатевших олигархов. А заполонившие пустые прилавки вожделенные товары, мечта советского обывателя, так и остались недоступными для большинства. И постепенно у большей части населения, почувствовавшей себя чужой на новом празднике жизни, стало расти разочарование переменами, начатыми перестройкой. Неприятие демократии, рынка, реформ, а заодно и Запада, который заманил красивой картинкой и бросил жить где-то на окраине развитого мира. Оставалась лишь надежда, что когда-то власть восстановит справедливость и позаботится о тех, кто не привык заботиться о себе сам.

Бенефициары нового русского капитализма

И такое время пришло. В нулевые годы благодаря существенному росту нефтяных доходов значительно увеличилось и число бенефициаров нового капиталистического порядка, в том числе и за счет так называемых «бюджетников». Поскольку после августовского дефолта 1998 года авторитет частнопредпринимательского капитализма оказался сильно подорванным, в обществе снова стали распространяться идеи о том, что главным игроком в экономике должно оставаться государство, что лишь ему по силам модернизировать страну. Неудивительно, что в этих условиях бюджетный сектор начал быстро расти, а в экономике ключевые позиции заняли государственные компании.

Люди, которые ни в «лихие» 90-е, ни в «тучные» нулевые не приложили никаких усилий, чтобы интегрироваться в новую реальность, вдруг стали «средним классом». Школьники начали мечтать не о работе в частном секторе или собственном бизнесе, как во времена перестройки и в 90-е годы, а о «теплом местечке» в государственном аппарате или госкомпаниях типа «Газпрома» или «Роснефти». Убеждение, что все проблемы граждан за них должно решать государство, у этих бенефициаров нового русского капитализма, только выросло.

Важно, чтобы наверху правящие круги не увлекались, как инициаторы перестройки и реформаторы 90-х, модными западными идеями о преобразующей роли демократии и рынка, а проводили проверенную временем справедливую распределительную политику. Тогда и реализуется давняя мечта советского бюджетника о том, что «уверенность в завтрашнем дне» вполне совместима с достижениями капиталистического рынка. 30 лет назад – с джинсами и колбасой, сегодня – с американскими айфонами, японскими суши-барами и иномарками всех континентов.

Нынешний кризис нисколько не поколебал патерналистских настроений. Напротив, их носители, составляющие, как показал прошедший год, большинство населения, лишь озлобились на окружающий мир. Ведь только начали жить как люди, потреблять как на Западе, а тут из-за происков внешних недругов – падение рубля, урезание зарплат и сокращения. Но есть надежда, что все это ненадолго, поэтому менять ничего не нужно. А власти что-нибудь да придумают. И благословенная мечта о том, что можно жить, ни за что не отвечая и ничем не рискуя, при этом имея все, как граждане Америки или Германии, станет явью на долгие, долгие годы.