• Кто опустил «железный занавес»
• Как кризис помог прорвать блокаду
• О положительной роли «пятой колонны»
• Когда экономика побеждает политику

Кто опустил «железный занавес»

Термин «железный занавес» придумал вовсе не Уинстон Черчилль, первым среди политиков его употребил французский премьер Жорж Клемансо в 1919 году – так он называл тотальную экономическую и политическую блокаду Советской России.

Санкции против новых властей России западные державы стали вводить уже через несколько недель после Октябрьской революции. В декабре 1917-го, в ответ на начало сепаратных переговоров с Германией, национализацию иностранных предприятий и аннулирование царских долгов, США, Англия, Франция и Япония объявили о прекращении экономических отношений с Советской Россией. Впрочем, официально отношения с Москвой не рвались, поскольку правительство Ленина–Троцкого легитимным не признавалось и противники Советов «на все сто» были уверены, что оно рухнет в течение недель, максимум месяцев.

Но оно не рухнуло, и, более того, к середине 1919 года красным удалось одержать ряд военных побед над своими противниками. Тогда, чтобы все-таки свалить ненавистных красных, Запад решил перейти к полномасштабной экономической войне: 10 октября того же года Верховный совет Антанты, куда входили еще США, Италия и Япония, объявил блокаду Советской России, предполагавшую полное прекращение торговых отношений, банковских операций и даже почтового сообщения. Одновременно их военные флоты блокировали советские порты и Финский залив.

В Лондоне, Париже и Вашингтоне понимали, что бойкот со стороны ведущих экономик – это хорошо, но мало, а потому старались склонить к участию в санкциях побежденную Германию и нейтральные государства. Скандинавов продавили довольно быстро – в 1919-м Швеция, Дания и Норвегия разорвали отношения с РСФСР и выслали советских дипломатических и торговых представителей. Берлин тоже разорвал дипотношения, но на нашу экономику имел свои виды.

Как кризис помог прорвать блокаду

К слову, противоречия в лагере санкционеров наметились сразу же после введения ограничений. В советской культуре карикатурными символами империализма стали британские премьеры Ллойд Джордж и Невилл Чемберлен. В действительности самым непримиримым и бескомпромиссным врагом Советов и сторонником санкций была не Британия, а Франция. Дело в том, что Париж являлся главным кредитором Российской империи и, как следствие, больше других пострадал из-за отказа большевиков от царских долгов. Данный демарш не только ударил по французским банкам, но и разорил немало французских буржуа.

Британский полтинник для СССР

Лондон занял чуть более прагматичную позицию – здесь понимали, что в новых условиях кредиты все равно обслуживаться не могут и как минимум часть долгов придется списать вместе с другими издержками мировой войны. Ну а американские капиталисты и вовсе предпочитали смотреть в будущее, а не горевать по прошлому, тем более что в России они видели гигантский потенциальный рынок, а над миром уже ощущалось холодное дыхание грядущего катаклизма – Великой депрессии 1929–1933 годов. В начале 20-х в «перегретой» экономике США совершенно отчетливо просматривались признаки перепроизводства.

Как отмечал американский историк Дэвид Кеннеди, к концу 1920-х производительность труда в промышленности по сравнению с началом века выросла в 1,5 раза, объем промпроизводства увеличился примерно в четыре раза; завершилась полная электрификация экономики, семимильными шагами шла автомобилизация общества. В 1920 году в стране было где-то 8–9 млн автомобилей, к началу 1930-х – уже почти 30 млн. Население Америки тогда составляло чуть меньше 123 млн человек, то есть получается примерно один автомобиль на четырех человек. Для сравнения: по данным агентства «Автостат», российский автопарк в 2021 году составлял 60 млн автомобилей при численности населения 146 млн человек – один автомобиль (всех видов) на 2,4 человека (это спустя 100 лет!).

Возможности американской промышленности все больше обгоняли способность рынка поглотить то, что она выпускала. Это касалось не только потребительских товаров, но и средств производства – станков, строительной и сельскохозяйственной техники, энергетического оборудования.

Кстати, в соседней Мексике несколько лет не прекращалась гражданская война, и она тревожила Вашингтон куда больше той, что шла за океаном. Плюс на рубеже столетий началась массовая миграция из стран Восточной и Южной Европы, и американское общество пыталось как-то переварить последствия нового переселения народов. Собственно, и к санкциям-то американцы присоединились не оттого, что страстно желали свергнуть большевиков, а скорее из солидарности с европейскими партнерами.

В стороне осталась и Италия – эта страна сама переживала послевоенный революционный и экономический кризис. Послевоенной Германии, страдающей от гиперинфляции и безработицы, тоже было не до Советов, ибо требовалось реанимировать собственное хозяйство. Поэтому Берлин присоединился к политической блокаде РСФСР (а куда деваться побежденной стране), но держал фигу в кармане, рассчитывая при первой возможности начать экономическое сотрудничество. Наконец, были небольшие слабые экономики вроде Прибалтики, нуждавшиеся в любом торговом партнерстве и готовые сотрудничать с кем угодно.

О положительной роли «пятой колонны»

Важным фактором прорыва международной блокады для Страны Советов стала «пятая колонна» в стане врага – коммунисты и другие левые движения внутри стран–противников РСФСР. В 1919 году Британская социалистическая партия инициировала мощную протестную кампанию под лозунгом «Руки прочь от России!». Протесты быстро перекинулись на Францию и США.

Сначала левые активисты делали упор на антивоенную повестку, выступая против интервенции и оказания военной помощи Белому движению. Но вскоре стали давить и на экономику, мол, издержки для общества от санкций против Москвы слишком уж велики. К примеру, для Британии или Франции подорожание сливочного масла считалось немыслимым испытанием. А ведь до революции Россия действительно поставляла в туманный Альбион зерно, масло, сахар и другие продукты.

Как страх перед революциями и массовое производство привели к созданию социальных государств

Левые и профсоюзы кричали: растет инфляция, рабочие вынуждены затягивать пояса, в промышленности перепроизводство, нам грозит безработица, а бездонный рынок России отрезан от наших товаров! С этим было трудно поспорить.

Советские лидеры тем временем потирали руки. «Как только международная буржуазия замахивается на нас, ее руку схватывают ее собственные рабочие», – говорил Ленин в 1920 году на съезде рабочих и служащих кожевенного производства.

Да и сами большевики после победы в Гражданской войне из узурпаторов превратились во вполне законную власть. Поэтому в том же 1920 году западные лидеры начали корректировку санкционной политики – 16 января Верховный совет Антанты принял решение ослабить ограничения, разрешив торговые операции с корпоративными клиентами. Возобновились поставки лекарств, других важных продуктов. И русский хлеб стал возвращаться на мировые рынки – зерновой экспорт, по замыслу советских властей, должен был профинансировать приобретение необходимых товаров и техники.

Чтобы снятие ограничений не выглядело как капитуляция, западные партнеры использовали «военную хитрость» – они выстраивали отношения не с советским правительством, а напрямую с хозяйствующими субъектами. С 1918 года в США и Британии над установлением торговых связей трудился в прошлом купец первой гильдии, а ныне член правления Всероссийского центрального совета потребительских обществ Александр Беркенгейм. Он же выступил в январе 1920-го на Парижской мирной конференции перед главами правительств Англии, Франции и Италии, призывая к экономическому сотрудничеству с советскими предприятиями. Работа по линии Центросоюза шла на протяжении 1920–1921 годов, его делегации посетили Эстонию, Данию, Швецию. И, надо сказать, небезуспешно.

Когда экономика побеждает политику

Формальной датой прорыва блокады считается 16 марта 1921 года – в этот день нарком внешней торговли РСФСР Леонид Красин и британский министр торговли Роберт Хорн подписали советско-английское торговое соглашение. Разумеется, оставалось еще множество ограничений, например, западные правительства отказывались принимать советские деньги и даже советское золото, а поставки осуществляли только за натуральный продукт. Тем более что советская власть готова была пустить (и пускала) на продажу абсолютно всё: дерево, пушнину, икру, церковную золотую утварь, предметы искусства, драгоценности... Какое-то время своеобразной валютой выступало зерно.

100 лет назад в России началась продразверстка, ставшая апофеозом Гражданской войны

К середине 1920-х руководство страны твердо понимало, что индустриализация без опоры на мировой рынок невозможна. Изъятые в деревне продукты должны быть вывезены и превращены в машины, оборудование, технологии, металл. А Европе и США в условиях перепроизводства надо было все это сбыть. Для Запада торговля с СССР была тем выгоднее, что цены на советский экспорт (зерно, сырье и т. д.) падали гораздо быстрее, чем на промышленные товары и оборудование. А чем дешевле становилось зерно, тем больше требовалось его вывозить.

Первой на активное экономическое сотрудничество с Советской Россией пошла Германия, вскоре в борьбу с ней вступили Соединенные Штаты, которые в 1925-м сняли все ограничения против СССР. Одновременно к ним присоединилась Италия. США стали лидерами двусторонней торговли – уже в 1925 году импорт из этой страны превышал суммарный объем импорта из Европы, а к началу 1930-х свою продукцию в Советский Союз поставляли около тысячи крупных американских компаний.

В результате компании США, Германии и Италии (Ford, General Electric, Siemens, Demag, Fiat) стали и главными бенефициарами начавшейся сталинской индустриализации, отодвинув от этого процесса французов и англичан.