Спустя два года после введения Евросоюзом и другими западными странами санкций против России ее политическое руководство так и не смогло даже в общих чертах сформулировать отношение к ним. До сих пор на этот счет звучат самые противоречивые заявления. Одни, как спикер Госдумы Сергей Нарышкин, считают их противоправными, аморальными и бандитскими. Другие, как глава Cовета Федерации Валентина Матвиенко и пресс-секретарь президента Дмитрий Песков, называют санкции абсурдными и бессмысленными, поскольку сами же западные страны якобы от них больше всего и страдают. Третьи, к числу которых относятся глава администрации президента Сергей Иванов, целый ряд депутатов и даже патриарх Московский и всея Руси Кирилл, уверены, что они пошли лишь на пользу стране и «если бы санкций не наступило, то нужно было бы обязательно их выдумать».

При таком подходе, очевидно, подсчетов и систематизации вредного (а возможно, и положительного) воздействия на экономику и жизнь страны тех или иных видов санкций (финансовых, технологических, визовых и т.д.) на официальном уровне не ведется. А если вдруг и ведется, то держится это в секрете. Отслеживать ситуацию пытаются эксперты и аналитики в разных сферах экономики и науки, но единой картины ни у кого нет. Да и по разным отраслям точность оценок сильно разнится. В частности, сложность заключается в том, что введение санкций совпало с падением цен на нефть и, как следствие, сокращением госфинансирования многих программ, и не всегда можно однозначно сказать, что именно сыграло большую роль.

Самый больной вопрос

Финансовые санкции западных стран, введенные летом 2014 года, означали, что фактически все российские компании и банки лишаются возможности брать новые кредиты и рефинансировать свои долги и вынуждены их просто возвращать. Внешний долг страны к тому времени составлял $729 млрд, 90% его составлял коммерческий долг российских банков и компаний.

Всего за год (1 июля 2014‑го – 1 июля 2015‑го) России пришлось вернуть $177,1 млрд или около 9% от ВВП (по среднегодовому курсу). Естественно, это не могло пройти незаметным для экономики. Речь не только о том, что курс рубля упал вдвое, хотя и это немаленькое потрясение для экономики и для людей. Компаниям и банкам пришлось тратить свою чистую прибыль не на инвестиции в экономику, а на вывод ее за рубеж для возврата долгов. В стране разразился колоссальный инвестиционный кризис, который стал одним из драйверов общего спада ВВП. С середины 2014 года российский ВВП падает каждый квартал (за исключением III квартала 2015‑го). Падение инвестиций и ВВП продолжается и сейчас: инвестиции сократились на 4,8% (май 2016‑го к маю 2015‑го), ВВП – на 1,2% (I квартал 2016‑го к I кварталу 2015‑го).

В I квартале 2016 года отток капитала из страны на возврат внешнего долга обнулился. Сам внешний долг стабилизировался и составил на 1 апреля 2016 года $516,1 млрд. Кажется, что долговая проблема смягчилась. Но это лишь видимость. Несмотря на сокращение внешнего долга, его нагрузка на экономику увеличилась из-за падения курса рубля. Теперь для его обслуживания надо отвлекать больше ресурсов из экономики, чем раньше. Если на конец 2014 года внешний долг страны составлял 30% ВВП, то на конец 2015-го – уже 39% российского ВВП.

По данным Центрального банка на 1 января 2016 года, всего на обслуживание внешнего долга за год должно быть выплачено $113 млрд. Это почти в 1,5 раза меньше, чем в первый год после введения санкций. Но нагрузка этих платежей на экономику сохраняется прежняя – те же самые 9% ВВП.

Объективные показатели говорят о том, что удар финансовых санкций по российской экономике был очень болезненный и привел к сильной рецессии и двукратному обвалу рубля. Последствия этого удара не преодолены до сих пор и действуют в 2016 году с неменьшей силой, чем сразу после введения санкций.

Нефтяники за ценой не постоят

Другим болезненным для сырьевой России вопросом стало введение санкций в отношении наших нефтегазовых компаний. В число запрещенных к экспорту в РФ товаров попали некоторые виды труб и средства бурения, предназначенные для проектов в области разработки или производства глубоководной и арктической, а также сланцевой нефти.

Низкие цены на нефть практически свели на нет основную часть санкций, считает аналитик, специалист по нефтегазовому рынку Михаил Крутихин. «Российским компаниям совершенно невыгодно разрабатывать трудноизвлекаемые запасы, – объясняет он. – Поскольку там себестоимость от $50 до $80 за баррель, то они туда и не идут. А санкции распространяются на технологии по извлечению этой самой дорогой нефти. Следовательно, здесь воздействие санкций нулевое». Более серьезно, по мнению Крутихина, санкции сказались на партнерских проектах. Одним из них – поиском нефти в Карском море – занимались «Роснефть» и американская компания ExxonMobil. К моменту введения санкций была пробурена первая скважина. Но понять, есть ли там нефть, так и не успели, пришлось скважину закрывать. Второй совместный проект («Сахалин‑3») с американцами был у «Газпрома». Перед введением санкций в рамках проекта заканчивали разведку на Киринском блоке и собирались разрабатывать новое месторождение Южнокиринское. «Газпром» пытался показать, что оно в основном газовое и, значит, не подпадает под санкции, – говорит Крутихин. – Но американцы справедливо указали, что там почти полмиллиарда тонн запаса нефти». Лишились мы и поставок подводного оборудования для такого рода месторождений. «В мире есть четыре компании, которые его поставляют, но теперь этого делать не могут», – пояснил эксперт.

Последствия разрыва военно-технических связей с Украиной чувствительны и в ракетной промышленности. В частности, это касается межконтинентальных баллистических ракет (МБР). «Украинцы обслуживали наши старые ракеты «Сатана» (по российской классификации – Р36 М2 «Воевода», самые мощные из всех созданных в мире МБР «Профиль»), теперь приходится заменять их на новые «Тополя», «Ярсы». Конечно, было бы желательно, если бы удалось продлить ресурс «Сатаны», – говорит Иван Коновалов. «Мирная» же космонавтика потеряла российско-украинские ракеты-носители «Днепр» и «Зенит», занимавшие солидную долю на рынке космических транспортных услуг. «Еще никто толком не подсчитывал, во сколько России обошелся разрыв хозяйственных отношений с Украиной в космонавтике. Однако, по моему убеждению, в пересчете на деньги он гораздо «дороже», чем все западные санкции, поскольку российско-украинское сотрудничество было гораздо теснее. Потеряны ведь не только поставщики, а интеллектуальный потенциал, связи между коллективами, которые работали вместе с начала 60‑х годов», – рассказывает Вадим Лукашевич, эксперт по космонавтике, в 2011–2015 годах – эксперт космического кластера Фонда «Сколково».

Технологии не для всех

В западном «пакете» военно-космических санкций эксперты считают наиболее проблемной частью запрет на поставки в Россию специальной микроэлектроники. «Схемы и платы, имеющие спецификацию Military и Space, обладают особыми свойствами, например, выдерживают космическую радиацию, – рассказывает Андрей Ионин, член-корреспондент российской Академии космонавтики им. Циолковского. – В гражданской сфере они не применяются, поэтому обычной электроникой потерю не возместить. Поскольку это специфический, штучный товар, его производители плотно сотрудничают с властями. Американские компании, продавая такую продукцию за рубеж, должны получить соответствующее разрешение Госдепа. Так было и раньше, этот рынок никогда не был свободным. Просто до санкций разрешения на экспорт в Россию выдавались, а сейчас – нет».

В России же космической микроэлектроники, отвечающей современным требованиям, по сути, нет, объясняет Ионин: «Проблемы существовали еще во времена СССР. В 90‑х годах решили, что нет смысла вкладываться в эту промышленность, поскольку появилась возможность закупать недостающие элементы за рубежом. Тогда была популярна теория о международном разделении труда: мы делаем ракеты и двигатели, а Запад – микросхемы. Она привела нас в нынешнюю ловушку».

Как сообщил СМИ глава «Информационно-спутниковых систем» Николай Тестоедов, до введения санкций в Россию из-за рубежа импортировались 75% необходимых плат, из них 83–87% приходилось на американскую продукцию. В военной промышленности импортные микросхемы используются в авиационной автоматике и системах управления стратегическими ракетами, в космической – на военных спутниках связи и разведки, спутниках ГЛОНАСС, а также в научных миссиях, таких, как разрабатываемый орбитальный телескоп «Спектр-РГ».

Как ответственные лица выходят из ситуации? В конце 2014‑го СМИ писали о планах потратить $2 млрд на закупку микросхем у Китая. Однако китайцы помимо того, что тут же подняли цены, не выпускают продукцию достаточной надежности – например, она плохо переносит радиацию. «Можно предположить, что Россия будет действовать, как в советские времена. Тогда была широкая система заполучения того, что нам не продавали, с помощью разведки. Грубо говоря, воровали. Либо покупали через третьи страны, что, по сути, то же самое», – говорит Гольц. «Если договоренности с новыми поставщиками и появились, то они засекречены. Информация по Китаю – это исключение», – добавляет Ионин.

Как заявил после введения санкций глава «Роскосмоса» Игорь Комаров, наиболее остро потеря импортной элементной базы будет ощущаться в 2016–2018 годах, после чего станут видны результаты программы импортозамещения, и доля плат зарубежного происхождения снизится до 40–50%. Но история с военными спутниками нового поколения «Сфера-В» показывает, что пока импортозамещение выглядит далекой целью: как писали СМИ в начале 2016 года, эти спутники с начинкой из отечественной микроэлектроники оказались «слишком тяжелыми» для подъема на орбиту. В итоге в Минобороны отказались от них, заказав партию «Меридианов», разработанных еще в СССР и ранее уже снятых с производства.

«Это наиболее яркий пример, – комментирует Лукашевич. – В остальных случаях все не так плачевно: отечественные платы все-таки можно использовать, просто спутники будут работать лишь 5–7 лет, вдвое меньше, чем на западных. А значит, спутниковую группировку нужно чаще восполнять, делая больше запусков или используя более мощные ракеты. То есть вопрос в затратах, трудоемкости. Конечно, и проблему надежности никто не отменял».

Что касается совместных с Западом проектов в гражданской космонавтике, то она пока мало ощущает санкции, отмечают эксперты. Однако происходит это лишь потому, что США и Европа продолжают сотрудничать с Россией там, где это несет для них стратегическую выгоду. «Речь идет о проектах, начатых задолго до введения санкций, – говорит Вадим Лукашевич. – К примеру, проект марсианских зондов – ExoMars – Европа сперва хотела реализовать вместе с США, но те отказались из-за бюджетных ограничений, и тогда их место заняла Россия. То же касается МКС, где российский сегмент занимает порядка 40%. К тому же после закрытия программы Shuttle у американцев нет других способов доставки астронавтов на МКС, кроме как на российских ракетах».

Но по мере запуска западными странами собственных проектов санкции в космонавтике будут проявляться все ощутимее, отмечает специалист. Уже сейчас осложнены контакты по перспективным проектам. «Изменился вектор отношений. У Европы и Америки возникло ощущение того, что Россия как долгосрочный партнер ненадежна, – рассказывает Лукашевич. – Заявления вроде «Пусть США запускают астронавтов на батуте» от Рогозина создают впечатление, что Москва может в угоду текущему политическому курсу оборвать долгосрочные проекты. Россию уже стали меньше приглашать на международные конференции по космонавтике, у россиян, желающих на них поехать, возникают проблемы с оформлением виз».

Провал по всем секторам высокотехнологичной промышленности нарастает, убежден Лукашевич, – начиная с отечественных смартфонов и операционных систем, на которые уже много лет не могут «пересадить» чиновников из-за отсутствия пригодной продукции, и заканчивая суперкомпьютерами, моделирующими ядерные взрывы. В ближайшие годы отставание будет усугублено за счет изоляции в научной сфере, считает он: «Судя по числу публикаций российских ученых за рубежом, индексу цитируемости, научные контакты сворачиваются. Это внешне невидимое, экономически не просчитываемое, но вполне явное последствие санкций».

Получите в рупиях

Другим результатом санкций стала недоступность тех же зарубежных кредитов для предприятий ВПК. Как говорилось в отчете «Рособоронэкспорта» за 2014 год, около $2 млрд, предназначавшихся для госкорпорации, «повисли» в зарубежных банках. Также ВПК не может проводить в американской валюте платежные поручения, говорит военный обозреватель Павел Фельгенгауэр: «Все нормальные платежки идут через организации вроде Bank Of New York, где за это берут ничтожную комиссию. Можно перевести валюту и через другие каналы, но там комиссия может доходить до 10%».

Как сообщил в прошлом году глава «Ростеха» (включает в себя «Рособоронэкспорт») Сергей Чемезов, финансовые проблемы были решены за счет перехода на расчеты в национальных валютах. Однако полноценным решением это вряд ли можно назвать. В итоге приходится ежегодно собирать межведомственную комиссию, которая определяет, какой компании выделить рупии, чтобы она закупила в Индии разные товары, продала их в России и вернула деньги производителям вооружений, рассказывает Александр Гольц: «Можно представить, какое количество посредников здесь вьется и какова откатоемкость. Ограничивая себя национальной неконвертируемой валютой, вы обречены действовать в таких схемах».

В то же время рассчитать, какой объем средств российская «оборонка» потеряла из-за санкций, нет никакой возможности. «Нам сообщают только две цифры – объем продаж в текущем году и портфель заказов. Их, как я подозреваю, берут с потолка, – говорит Гольц. – И только иногда в СМИ попадают цифры, которые резко контрастируют с официальными заявлениями о всеобщем преуспевании. Так, по прошлому году просочился размер убытков Объединенной авиастроительной корпорации – более 9 млрд рублей. А ведь 2015 год считается для нее наиболее удачным, а сама корпорация объявлена у нас самой успешной частью ВПК».