28 октября 2013 года в Китае произошло беспрецедентное событие: в самом центре Пекина, на заполненной туристами площади Тяньаньмэнь, внедорожник врезался в толпу прохожих, сбил ограждения и взорвался. В результате пятеро человек, включая троих находившихся в машине, погибли, около 40 получили ранения. Новостные агентства облетели фотографии автомобиля, горящего на фоне парадного портрета Мао Цзэдуна. Сначала утверждалось, что инцидент был обычной аварией – водитель, дескать, потерял управление. Однако вскоре властям пришлось признать: это теракт, устроенный мусульманскими сепаратистами из расположенного на северо-западе КНР Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР).

Нападение в самом сердце страны, буквально на въезде в резиденцию китайских императоров Запретный город, стало шоком для населения. Это ощущение усиливалось еще и оттого, что теракт произошел за 10 дней до важнейшего политического события в Китае – очередного пленума ЦК КПК.

Первые решения о том, что делать с растущей террористической угрозой, были приняты на этом пленуме – власти объявили о создании Совета государственной безопасности, который должен был координировать работу всех правоохранительных органов. А спустя три месяца, после того как 1 марта на вокзале в городе Куньмин восемь террористов обычными ножами за 12 минут убили 31 человека и ранили еще 143, на сессии Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) депутаты внесли предложения о разработке нового правоохранительного законодательства.

С этого момента борьба с экстремизмом стала одним из приоритетов внутренней политики председателя КНР Си Цзиньпина. Сам он в одной из речей призвал расставить «сети от земли до неба», чтобы искоренить терроризм.

«Люди видят, что на их земле кто-то богатеет, но это не они»

Какой бы теракт ни происходил в современном Китае, его следы ведут в Синьцзян. Этот гигантский регион в центре Евразии занимает шестую часть территории КНР. Здесь располагается около 40% угольных запасов Китая и до 1/3 его нефтяных месторождений. СУАР населяют 47 национальностей, крупнейшая из которых – мусульмане уйгуры.

На протяжении веков Синьцзян то попадал под власть Пекина, то обретал независимость. В очередной раз в состав Поднебесной регион вошел в 1949 году, после победы коммунистов в гражданской войне. Однако от мечты о независимости уйгуры не отказались. За последние 70 лет в провинции неоднократно вспыхивали антиправительственные волнения под сепаратистскими, националистическими и религиозными лозунгами.

С сепаратизмом и национализмом активно боролись, проводя политику китаизации. С 1954 по 1982 год население СУАР выросло в три раза, с 4 млн до 13 млн человек. Столь впечатляющую статистику обеспечили ханьские переселенцы (ханьцы – титульная нация в Китае), численность которых в Синьцзяне сейчас фактически сравнялась с уйгурской нацией – 40% против 45%, по данным за 2001 год.

А вот на религиозную составляющую коммунистические власти первое время закрывали глаза. При Мао, особенно во времена «культурной революции», мусульманам жилось несладко. Но уже при Дэн Сяопине КПК стала проявлять больше религиозной терпимости. За 1980‑е количество мечетей в СУАР утроилось. В 1987‑м открылась Синьцзянская исламская академия. К 2001 году, по данным официального справочника «Религия Синьцзяна», число мечетей достигло 20 тысяч. Фактически в каждой деревне была хотя бы одна религиозная постройка. «Дэн Сяопин сделал ставку на экономический рост. При нем считалось, что экономическое процветание позволит решить все остальные проблемы, поэтому в религии Пекин перестал видеть угрозу», – объясняет ведущий научный сотрудник Института Дальнего Востока РАН Василий Кашин.

Однако недостаточное внимание к исламизации СУАР обернулось серьезными проблемами. После окончания афганской войны уйгуры, воевавшие на стороне моджахедов, вернулись домой. Многие из них призывали отделиться от КНР. Начиная с 1990‑х беспорядки в Синьцзяне стали вспыхивать регулярно. Только в 1992 году в регионе произошло около десятка терактов. Постепенно разворачивалась партизанская война, власти тоннами конфисковали оружие и взрывчатку.

В марте 1997‑го уйгуры впервые добрались до Пекина. Сепаратисты взорвали бомбу в автобусе, маршрут которого проходил рядом с площадью Тяньаньмэнь. Погибло два человека, еще 30 были ранены. Накануне Олимпиады‑2008 были предотвращены теракты в пассажирских самолетах. А во время массовых столкновений между уйгурами и ханьцами в Урумчи в 2009‑м погибли по меньшей мере 200 человек и еще 800 получили ранения. В провинцию тогда были введены дополнительные силы полиции и армия с бронетехникой.

Дала сбой и экономическая политика. Выгодополучателями от идущих в СУАР инвестиций становятся те, кто и так интегрирован в систему, – ханьцы и часть уйгурской элиты, которая приняла новые правила игры. Основная же часть коренного населения, напротив, не воспринимает китайскую культуру, плохо знает китайский язык и держится за свои традиции. В итоге рост благосостояния региона не делает жизнь уйгуров лучше. Напротив, он служит катализатором недовольства. «Люди видят, что на их земле кто-то богатеет, но это не они», – говорит Кашин. При этом экономические успехи СУАР весьма относительны – регион остается одним из беднейших регионов КНР.

Расставляя сети от земли до неба

Бороться с экстремизмом в СУАР власти начали еще в 1990‑х, однако эти меры не были системными и сводились к увеличению полицейского присутствия и отдельным законодательным ограничениям, лишь озлоблявшим население. Всерьез за уйгурских радикалов взялись лишь в 2014 году, после серии громких терактов. Побывавший в мятежном регионе Си Цзиньпин потребовал нанести «сокрушительный удар» по экстремизму и терроризму.

Выстраивание новой системы безопасности в 2016‑м было поручено партийному секретарю Чэнь Цюаньго, который ранее успешно справился с похожими обязанностями в Тибете. Начал он с резкого увеличения полицейского контингента в провинции. «Если с 2009 по 2016 год было открыто 40 тысяч новых полицейских вакансий, то за 2016‑й наняли 90 тысяч стражей порядка. Для сравнения: весь корпоративный сектор Синьцзяна за этот период создал лишь 38 тысяч новых рабочих мест», – говорит китаист Леонид Ковачич.

В городах через каждые 500 метров были открыты полицейские участки, на каждом перекрестке расставлены камеры видеонаблюдения. Каждый житель Синьцзяна прошел через процедуру сканирования сетчатки глаз. Теперь система камер может следить за гражданами, помеченными в полицейской картотеке как подозрительные, в автоматическом режиме.

После того как в стране произошло несколько терактов с использованием машин (в том числе в столице СУАР Урумчи в мае 2014‑го, где погибли 39 человек), на все автомобили, зарегистрированные в Синьцзяне, по специальному распоряжению властей стали ставить датчики геолокации. Въезды в крупные города провинции оборудованы КПП, на которых иногородние автомобили тщательно досматриваются.

Под ограничения попали даже кухонные ножи, после того как в КНР произошло сразу несколько терактов с их использованием. Сначала ножи изымали из продажи на время крупных праздников по всему Китаю. Потом опыт был распространен на Синьцзян. Ножи стали продавать в специальных магазинах. Для покупки необходимо было предъявить удостоверение личности. На лезвие приобретаемого ножа гравируется QR-код, содержащий информацию о покупателе.

Наконец в декабре прошлого года власти при помощи программы диспансеризации начали собирать образцы ДНК у всех жителей Синьцзяна. Раскрытие преступлений через отслеживание ДНК давно практикуется на территории КНР, и в данном случае СУАР не стал пионером. Однако столь массовых сборов образцов ДНК ранее нигде в стране не проводилось.

Разумеется, на Синьцзян распространяются и традиционные для всего Китая меры – жесткий контроль медиа, интернета, мессенджеров и социальных сетей. «Арабская весна очень напугала Пекин. Она продемонстрировала, что современные средства коммуникации позволяют за считанные дни мобилизовать тысячи человек и организовать массовые беспорядки. Власти Китая учли этот опыт и стали еще жестче контролировать эту сферу у себя в стране», – говорит Леонид Ковачич.

Борода – вне закона

Хотя вводимые в СУАР меры официально нацелены на борьбу с экстремизмом, несложно заметить, что многие ограничения касаются мусульман.

Первой ласточкой грядущих изменений стали принятые в 2014 году, вскоре после волны терактов, правила по борьбе с религиозным радикализмом. В них прописано, что любая религиозная деятельность возможна исключительно в специальных учреждениях. Религия не может вмешиваться в судебную систему. Было запрещено молиться где-либо, кроме дома и мечети, проводить свадебные или похоронные обряды по религиозным обычаям.

В конце марта 2017‑го в СУАР местным собранием народных представителей был принят «Список мер по борьбе с экстремизмом». Перечень состоит из 15 пунктов. Среди них, например, запреты на ношение хиджабов и «аномально большой бороды».

К смертельно опасным для китайского государства вещам список добавил противодействие государственной политике по контролю над рождаемостью (ханьцам запрещено иметь более двух детей) и даже препятствование несовершеннолетним посещать государственную школу.

Последнее с точки зрения властей особенно важно. Школа и государственное телевидение – важнейшие в Китае пропагандистские организации. В СМИ постоянно красной линией проходит тема национального объединения. «Местные власти иногда, чтобы соответствовать линии партии, доходят до совсем уж нелепого. Например, во время праздников устраивают парные забеги с перевязанными ногами – чтобы один бегун был ханец, а другой – уйгур, и они, привязанные друг к другу, бежали», – рассказывает Ковачич.

Впрочем, по мнению эксперта, полицейские меры, направленные на этнических уйгуров, перечеркивают все забеги дружбы: «Когда тебя на улице останавливает полиция, у тебя берут образцы биоматериалов, к тебе регулярно заходит участковый, тебе не дают загранпаспорт, и все это лишь потому, что ты уйгур, о каком единении может идти речь?»

Почему же в Синьцзяне не происходит взрыва возмущения, хотя в других странах из-за подобных ограничений революции случались? «Любое проявление недовольства, и человек попадает в поле зрения силовых структур. Возможно, отчасти с этим расчетом такие законы и принимаются», – полагает Василий Кашин.

Обратная сторона медали – репрессии против уйгуров портят имидж КНР в мусульманских странах и ограничивают распространение китайской мягкой силы в Средней Азии. Но для Пекина обеспечение внутренней безопасности – это абсолютный приоритет.

Китайский Дикий Запад

Еще один фактор, на некоторое время снизивший напряженность в СУАР, – война в Сирии и Ираке. По оценкам сирийских властей, в начале 2017 года в Сирии на стороне «Исламского государства» (ИГ; запрещена в России) сражались около пяти тысяч выходцев из КНР. Многие из них после разгрома халифата начали перебираться в Афганистан.

Сейчас китайцы уделяют повышенное внимание делам в государствах на своих западных границах. В 2016‑м было заключено четырехстороннее соглашение между начальниками генеральных штабов Китая, Таджикистана, Афганистана и Пакистана о взаимодействии в борьбе с терроризмом, позволяющее проводить трансграничные операции. А в начале этого года стало известно, что китайцы профинансируют создание военной базы в граничащей с Таджикистаном афганской провинции Бадахшан. Все эти меры были приняты, чтобы взять под контроль Ваханский коридор – длинный узкий проход между горами, ведущий из Афганистана в КНР. По нему уйгуры долгое время получали вооружение и снаряжение от талибов.

«Есть информация, что китайские подразделения патрулируют коридор на территории Афганистана. В целом общее присутствие Китая в этой стране только усилится, причем не только правоохранительное. Пекин – заметный инвестор в Афганистан, в горнодобывающую промышленность», – говорит Кашин.

Надежна ли система?

Можно ли сказать, что предпринятые Пекином меры дали нужный результат? Скорее да, чем нет. Последний теракт в СУАР, если верить официальным данным, произошел более года назад – в феврале 2017‑го экстремисты, вооруженные тесаками, убили шесть человек и ранили еще 10. Правда, не исключено, что какие-то инциденты власти предпочли замолчать, чтобы не портить статистику.

Как бы то ни было, но останавливаться на достигнутом Пекин не собирается. Напротив, по всей стране усиливается контроль различных сфер жизни общества, и системы его обеспечения постоянно совершенствуются. «Взять хотя бы систему социального кредита (оценки благонадежности каждого жителя Китая), которая заработает к 2020 году. Или всекитайскую базу фотографий для системы распознавания лиц. Умные камеры, сканеры мобильных телефонов, секвенсоры ДНК для обработки биоматериалов. Это все огромный массив инструментов контроля, который передает данные, – говорит Ковачич. – Но сможет ли китайская полицейская машина переварить все эти данные? Не утонет ли она в них? Будут ли эти инструменты контроля работать так, как задумано, в реальности? Это и есть конкретные риски, которым подвержена китайская система безопасности».