Афонские разработки ХIV века о Малой (коренной) Руси и Великой (расширенной) обрели вторую жизнь, вновь превратившись в ключевой инструмент порабощения нашей страны. В соответствии с византийским образом «всея Руси» Малая (т. е. Киевская) Русь объявлялась истинным началом всей России, существование последней без Украины подавалось как некая неполноценность или аномалия. А потому необходимо выправить исторический дефект, вернуть страну к истокам, очистить ее от всего наносного. Исходя из этой схемы, долгое пребывание вне «родины-матери», т. е. вне Украины, якобы испортило московитов, требовало религиозно-нравственного исцеления «заблудших». Лекарством провозглашалось «правильное» православие киевской церкви, через греков сохранившее всю полноту веры.

Бездуховные связи

Конечно, претворение в жизнь подобной затеи – задача не из легких, так как население огромной страны оценивало религиозную ситуацию с точностью до наоборот. В Московии издавна рассматривали свою веру выше греческой, отступившей от старины, и ориентироваться на константинопольские образцы признавалось недопустимым. Например, Стоглавый собор 1551 года принудил жителей Пскова, употреблявших на греческий манер троеперстие, перейти на московское двуперстие. Непосредственно же украинская церковь, пропитанная униатским (католическим) духом, вообще не вызывала в Москве интереса, а религиозные связи с Киевом, мягко говоря, не отличались интенсивностью.

Знакомство с украинскими «православными», состоявшееся в Смуту начала ХVII столетия, не настраивало на духовное общение. Нанесенные кровавые раны, разорение земель, оскорбления наших святынь спустя лишь несколько десятилетий не могли быть забыты.

Когда архимандрит Троице-Сергиевой лавры Дионисий (Зобниновский) после избрания Михаила Федоровича начал призывать к исправлению богослужебных книг, царское окружение одернуло чересчур усердного иерарха. Его обвинили в хозяйственных неурядицах и убрали с глаз долой. В 1610 году Дионисия – явного приверженца «пятой колонны» – переместили в освобожденный от украинско-польской осады Троице-Сергиевский монастырь. Здесь он приобрел патриотический лоск, пытаясь примирить «тушинцев» из первого ополчения с Дмитрием Пожарским. Поэтому впоследствии ему делегировали весомую роль в прекращении Смуты, причислили к лику святых. Но тогда его ретивость в отношении церковной реформы еще не окрепшие власти не поддержали.

Они, как и возвратившийся в 1619 году из польского плена Филарет (Романов), прекрасно отдавали себе отчет в невозможности преобразований на церковном поприще в условиях нестабильности новой династии. Это усугубляла и общественная репутация вернувшегося патриарха, запятнанного откровенным предательством в пользу поляков.

Религиозное общение с православными Речи Посполитой без обязательного повторного крещения не приветствовалось. К примеру, украинец архиепископ А. Крыжановский даже после перекрещивания в 1630 году не смог устроиться на монастырское служение в России, так как его униатское прошлое сочли предосудительным. Кроме этого, ограничивалось хождение так называемых «латинских» религиозных книг, в изобилии печатавшихся в типографиях Венеции и Кракова. Романовские историки буквально умилялись такой заботой о православной духовности, благодаря чему, писали они, удалось избежать зараженности московской церкви извне. Правда, через несколько десятилетий эту самую церковь отдадут на растерзание тем, от кого ее так «бережно хранили».

«Испорченное» православие

Публичные контакты с Украиной начинаются в 1640‑х годах, уже после смерти Филарета, опасавшегося открытого религиозного сотрудничества. По мере укрепления династии связи налаживаются с ведущим учебным заведением тех краев – Киево‑Могилянской духовной академией. Она была устроена по образцам многочисленных польских коллегий, образование в ней также велось на латыни. В академии господствовал польский дух, широко ретранслируемый в украинскую элиту.

Наиболее известный Киево‑Могилянский ректор той поры – Петр Могила, затем и Киевский митрополит – ярый приверженец польской культуры. Польский король даже намечал продвинуть его в местные «православные» патриархи в пику восточному соседу. Тот всегда свысока смотрел на московскую церковь, от публичного пренебрежения к которой его удерживала не братская любовь, а денежная поддержка, тихо выделяемая со времен Филарета. В 1640 году Могила уже предлагал устроить в Москве с помощью киевских монахов‑просветителей школу с продвинутым обучением, т. е. по греческо-униатским образцам, но тогда на это не решились.

Впервые высокая оценка православия греков прозвучала незадолго до смерти царя Михаила, в ходе дебатов с датским принцем Вальдемаром. Тот прибыл в Москву в качестве жениха царской дочери и не пожелал перекрещиваться, намекая на испорченность православия. В ответ патриарх Иосиф (1640–1652 гг.) убеждал: греки обладают всей полнотой веры, они отвергли римских пап как раз за отступление от этой самой полноты.

Лютеранские пасторы из свиты принца активно развивали тему очищения от папства и возврата к истокам веры. Патриарх их поддерживал, заявляя, что греческая церковь наиболее древняя, а значит, «согласуется с правым исповеданием». Разговоры же об испорченности греков наотрез отвергались. Более того, последние ставились в пример как хранители древнего устава, в том числе и церковных обрядов, что уже прямо шло вразрез с московской традицией. Тем самым патриарх Иосиф обозначил направление, куда следовало двигаться.

Именно при нем в Москве распространяется новая религиозная литература полемического характера. Наиболее весомые книги из этого ряда – «Кириллова книга», «О вере», «Малый катехизис» – представляли собой перепечатку трудов, подготовленных в стенах Киево‑Могилянской академии. В 1648 году большим тиражом издается славянская грамматика М. Смотрицкого с обширным введением и центральной мыслью о неправильности московских церковных книг, их исправление названо бого-угодным делом.

Царь Алексей Михайлович лично обратился к Киевскому митрополиту Сильвестру Коссову с просьбой прислать ученых мужей, сведущих в греческом и латинском языках. Вскоре вслед за литературой в Москве появляется первая деятельная группа из Киево‑Печерской лавры и других монастырей: Арсений (Сатановский), Славинецкий, Тернопольский, Бережанский, Птицкий, Быковский и другие, численностью около тридцати человек. Они начинают активно вразумлять местные кадры в вопросах вероисповедания.

Всей этой славной компании покровительствовал всемогущий царский духовник протопоп Благовещенского собора в Кремле Стефан Вонифатьев. Кстати, современники той эпохи нередко указывали его фамилию на малороссийский манер – Вонифатьевич. Интересно, что, несомненно, по указанию Алексея им был собран еще один кружок, занявший привилегированное положение в церкви. В него, напротив, вошли представители исконно российских регионов, обладавшие незаурядными способностями. Речь о протопопах Иване Неронове, Аввакуме Юрьевецком, Логгине Муромском, Лазаре Романовском, Данииле Костромском, архимандрите Никоне и др. Они обсуждали укрепление благочестия, требовали уничтожения языческих суеверий, народных игрищ и т. д.

Явление Никона

Цель возникновения этого кружка станет понятной чуть позже, когда вопрос о масштабной церковной реформе встанет в полный рост. Разрыхлявший для нее почву патриарх Иосиф в силу преклонных лет был не в состоянии вытянуть такое дело, не поспевая за событиями, обещавшими быть весьма бурными. Выдвинуть же на роль патриарха кого-либо из малороссийского «десанта» вообще было чревато провалом. В этом случае народное возмущение могло выйти далеко за рамки прогнозируемого. Требовался энергичный, яркий исполнитель исключительно из местных, кому можно было бы доверить руководство погромными действиями по украинским заготовкам. Выбор царя пал на Никона, чьи силы и честолюбие били через край.

Взойдя на патриарший престол, Никон проявил невиданную прыть в разрушении той церкви, в которой вырос и в любви к которой клялся. Перед Великим постом 1653 года он разослал по всем церквам Москвы распоряжение креститься тремя перстами. Эта неожиданная грамота нового патриарха повергла в шок, поскольку неуклонно соблюдалось правило, подтвержденное Стоглавым собором столетней давности: кто не знаменуется двумя перстами, тот будет проклят. Негодование возглавили члены кружка, к коему еще недавно принадлежал сам Никон. Неронов, Аввакум и другие ожидаемо отвергли новшества. Они дружно апеллировали к царю, пытались открыть ему глаза, тем самым продемонстрировав непонимание того, что речь идет не только о церковном вопросе, а о многом большем: о фактическом превращении страны в колонию во главе с Домом Романовых.

Отслеживая ситуацию, царю со своим духовником пришлось одернуть Никона, указав на поспешность и неподготовленность его действий. Посчитали необходимым поставить предстоящую реформу на более прочную основу, прикрывшись церковным собором 1654 года. Как заметили ученые, патриарх не обладал глубокими знаниями о происхождении тех обрядов, кои смело бросился исправлять. Зато его объяснения породили вполне понятные недоумения – кем и когда были испорчены книги, – ведь, в отличие от Византийской империи, Москва не знала царей-еретиков и никакая ересь здесь не побеждала. У собора складывалось впечатление, что под предлогом исправлений пытаются уничтожить истинное благочестие. Ожидая чего-то подобного, предусмотрительный Алексей первым подал голос за реформы – никто не осмелился бросить вызов государю, за исключением Коломенского епископа Павла, поплатившегося за это темницей, истязаниями и ссылкой.

Пример непокорного архиерея возымел действие: очередной собор 1655 года уже полностью подчинился Никону, заручившемуся к этому времени поддержкой вовремя прибывшего Антиохийского патриарха Макария. Этот знаток греческого богослужения был из арабов. В Успенском соборе Кремля через переводчика он разъяснял скоплению ошеломленного народа благость троеперстия. Его «отеческие» наставления резюмировал Никон: «Я русский и сын русского, но мои убеждения и моя вера греческие». Мнение оппонентов в лице бывших никоновских сподвижников по кружку государя интересовало мало.

Вместо них входили в моду украинско-польские деятели – их круг неуклонно расширялся, пополняясь новыми колоритными фигурами. После смерти С. Вонифатьева крайне важную позицию царского духовника занял А. Савинович. Обладавшему даром проповедника и наставника Симеону Ситниановичу (Полоцкому) Алексей вверил воспитание детей, включая наследника Федора и царевну Софью.

Так что удаление в 1658 году Никона, слишком возвышенно относившегося к своим обязанностям, никоим образом не могло сказаться на реализации того, что было задумано не им. Опальный патриарх долго не мог взять в толк, что его по большому счету использовали, дабы замаскировать украинско-польские уши в весьма щепетильном деле.

Против старого обряда

Отделавшись от Никона, Алексей не рискнул определиться с новой кандидатурой, поскольку тот формально отказался покидать патриарший престол. В течение почти десятилетия царь сам занимался многообразной церковной жизнью. В это время прилив с берегов Днепра нужных кадров в церковный истеблишмент не ослабевал. Более того, на соборе 1660 года впервые в московской истории присутствовала делегация из Украины, внимательно следившая за религиозными сдвигами в Москве.

Появление в Москве выписанных украинских монахов приводило к серьезным недоразумениям. Так, после приезда очередной партии малороссиян, размещенных в Иверском монастыре, все прежние иноки покинули обитель, не желая находиться под одной крышей с неверными. Эпопея с Никоном, отставленным без его согласия, вызвала у киевских архиереев определенную озабоченность. Проявленное отношение к патриарху не могло не насторожить их, поскольку примерялось прежде всего на себя. Не случайно именно киевлянам принадлежала мысль поступить с опальным строго по установленному порядку, т. е. окончательно лишить высокого сана только в присутствии Восточных патриархов, с чем Алексей был вынужден согласиться. С другой стороны, конфликтный уход Никона посеял немало надежд у тех, кто желал «старое благочестие взыскать, отложив новые затеи». Снизу начали осаждать царя просьбами отказаться от никоновских новин, против которых народная агитация не прекращалась. Распространялось немало анонимных посланий, известен даже случай, когда один юродивый бежал за царским экипажем, выкрикивая во всеуслышание: «Добро бы, самодержавный, на древнее благочестие вступить!».

Эти массовые настроения находили некоторое сочувствие и в верхах. Хрестоматиен пример видных боярынь, протестующих против церковных преобразований: Феодосьи Морозовой, ее сестры княгини Евдокии Урусовой и жены стрелецкого полковника Марии Даниловой, являвшихся поклонницами мятежного Аввакума, снабжавшего их инструкциями по противодействию злу. Овдовевшая в 1662 году боярыня Морозова даже порвала все связи с высшим московским обществом, отдав свои средства на содержание большого приюта, где были сконцентрированы приверженцы старой веры, изгнанные из различных монастырей. Сама же она с благотворительными целями ходила в простом рубище, став своеобразным «вождем» для части народа. Неудивительно, что замена старых текстов богослужебных книг новыми шла со скрипом, фактически саботируясь низшим духовенством.

Учитывая это сопротивление, Алексей решил снизить накал страстей, сделав шаги навстречу главным критикам. Так, из ссылок были возвращены лидеры старообрядческой оппозиции Иван Неронов и Аввакум, чей голос пользовался авторитетом в народе. Заметим, Алексей благо-разумно пытался примирить их с церковью, «забыв» про Никона, которого те осыпали исключительно проклятьями. В случае с Нероновым это удалось: тот пошел на предложенные царем условия, но вот с Аввакумом все оказалось сложнее. Он отказывался делать уступки, отвергнув даже дозволение в виде исключения служить по старым служебникам. Беседы с Симеоном Полоцким, присланным укротить мятежного протопопа, только подлили масла в огонь. Так Аввакум вошел в историю, на века став культовой фигурой для старообрядцев.

Развязка произошла на так называемом Большом соборе 1666–1667 годов. Для соответствующего веса на него приглашались Восточные патриархи: в Москве рассчитывали на приезд Константинопольского и Иерусалимского. Но те уклонились от визита, и пришлось довольствоваться малым – Александрийским и тем же Антиохийским патриархом Макарием. Правда, к моменту прибытия церковный статус обоих нуждался в прояснении из-за каких-то внутривосточных церковных коллизий, что впоследствии породило версию об их неправомочности утверждать что-либо.

Отличительной чертой данного собора стало активное участие в нем греческих представителей. Помимо приезжих патриархов серьезную роль играли «местные» греки: Паисий Лигарид и архимандрит афонского Иверского монастыря Дионисий, прожившие в Москве не один год. Все они оказали неоценимую помощь Алексею и его украинской команде в дискредитации старого обряда.

Распространение последнего связали с отрывом от Константинополя, покоренного турками, после чего и произошел переход на двуперстие. Особой атаке подвергся «Стоглавый собор» 1551 года. Его решения объявили ошибочными, а базовый документ, озаглавленный «Вопросы царя и ответы церковного собора о различных церковных вещах», сочли за неканоническую компиляцию, сделанную кем-то из участников.

На Большом соборе настойчиво проводилась следующая мысль: когда-то давно (в светлые времена Киевской Руси) Москва была вполне правильной, но затем произошло «темное помрачение», и только теперь, при Алексее Михайловиче, православие торжествует. Несложно догадаться, что оборотной стороной такой концепции должно стать признание прежней церкви еретической. Это и произошло: как метко заметил последний обер-прокурор Святейшего синода А. В. Карташев, участники собора под присмотром царя усадили на скамью подсудимых московскую церковную историю.

Избыточная суровость

Упорство староверов объяснили рецидивами татарского порабощения. Много говорилось о невежестве населения, что проявилось в примате внешней стороны, а отсюда повышенная предрасположенность к расколам. В пример ставилась Киевская митрополия, где в течение веков споров об обрядах не наблюдалось, а попытки подорвать авторитет церкви не имели успеха. Итогом Большого собора стало не сглаживание конфликта, а глубокий вековой раскол, поразивший российское общество.

Нашу церковь силой вбивали в новый религиозный формат: от предания анафеме старых обрядов до требования священникам облачаться по греческому покрою. Все это производило настолько тяжелое, удручающее впечатление, что даже романовские историки констатировали нетактичность происходившего. Стремясь минимизировать негатив, они подчеркивали, что избыточная суровость могла стать только делом чужих рук, т. е. греков, заправлявших ходом собора. Тем самым из-под критики выводились украинские церковные деятели, которые как бы оказывались в тени.

Хотя лидеры старообрядцев иначе оценивали ситуацию. Говоря о восшествии в мир антихриста, они указывали на его путь – Рим, Польша, Малороссия и теперь Москва. В этом отразилось, хотя и запоздалое, понимание того, что бенефициарами церковной реформы были вовсе не греки, а совсем другие. Символично, что присутствовавший на соборе архиепископ Л. Баранович был пожалован Иерусалимским и Антиохийским патриархом знаками отличия, которые присваивались тогда лишь главам церквей и наиболее значимым митрополитам. Собор также постановил увеличить в два раза количество российских епархий: московскую церковь готовили к нашествию отнюдь не греческих, а украинских иерархов.

Так, без «призвания» персон типа Лжедмитрия I, без иностранных интервенций и чего-то подобного руками «православного» царя осуществились старые униатские замыслы. В начавшем проводить их в жизнь Никоне надобности уже не было: авторитетом Восточных патриархов собор окончательно низложил его.

Вместе с тем необходимые уроки из дела Никона были вынесены. Ведь тот, хотя и выступил в роли тарана, по сути, всегда оставался для украинско-польской публики чужим мордвином. Поэтому вскоре после Большого собора на роль патриарха подобрали еще одного любопытного кандидата.

Иоаким (Савелов) был этнически русским, поскольку ставить патриархом украинца по-прежнему опасались. Не имел никакого богословского образования, он отбывал воинскую службу в Чернигове, где женился, к 35 годам овдовел и вступил на церковную стезю. В отличие от Никона, он пообтесался в Малороссии, приняв постриг в Межигорском монастыре в Киеве. Затем вернулся в Москву, как представитель украинской школы возвысился до Новгородского митрополита. Когда Иоакима в 1674 году призвали на патриарший престол, то его канцелярию возглавил проверенный киевский монах Ефимий. Вместе они строго стояли на охране завоеваний церковной реформы.

В частности, нейтрализовали попытку сочувствующих староверию изменить ситуацию, используя канонизированную в 1650 году Анну Кашинскую – жену тверского князя Михаила Ярославовича. К ее мощам с двуперстным сложением усиленно рекомендовали съездить новому государю Федору. Однако патриарх Иоаким не допустил поездки, учредил комиссию для освидетельствования останков Анны. После чего церковный собор 1678 года решил запечатать мощи и исключить ее из сонма святых.

Гонение на приверженцев старой веры – главное дело жизни Иоакима. С усердием выполняя программу Большого собора, он разработал целую систему репрессий против старообрядцев, изложенных в 12 пунктах особой инструкции, утвержденной затем государством. Закон требовал «возлагающих хулу» на святую церковь сжигать в срубе, а выявленных раскольников бить кнутом и высылать в дальние края, а имущество конфисковать. Фактически впервые в российской церковной истории восторжествовал дух западной инквизиции.

Сменивший Иоакима патриарх Андриан, выдвинутый матерью Петра I Натальей Нарышкиной (Раевской), уже не демонстрировал ретивости предшественника.

Начиная с середины 1690‑х годов церковь неуклонно погружалась в украинскую пучину. Малороссийские выходцы оккупировали практически все архиерейские кафедры, места настоятелей в виднейших монастырях, играли ключевые роли в епархиальном управлении, входили в штат придворного духовенства, руководили духовными академиями и семинариями, которые в большинстве своем наполнялись воспитанниками, вызванными из Малороссии. На фоне всего этого только недоумение вызывают причитания «незалежного» историка М. С. Грушевского о подчинении Киевской митрополии Москвой, об уничтожении украинской церкви.

В свете изложенного вопрос о том, кто кого унизил и уничтожил, получает совсем другой ответ.