• Откуда пришла чума, и кто пострадал первым
• Как Венеция в XIV веке придумала карантин
• Флоренция: чумные диссиденты, жестокие могильщики, Боккаччо
• Фатализм Франции и Англии. Папский запрет на самосуд
• Великий чумной рывок

Болезнь распространялась стремительно, вводимые властями карантины и ограничения не помогали, люди умирали уже целыми семьями, а трупы не успевали убирать с городских улиц. Бессилие светских правителей и церкви порождало теории заговоров, которые становились причиной погромов и массовых убийств.

Сурок по-монгольски

Болезнь убивала жестоко и быстро – от первых симптомов до наступления смерти проходило всего несколько дней. Как писал сицилийский историк монах Микеле де Пьяцца, сначала на теле человека появлялась опухоль размером с чечевицу, «затем жертвы начинали сильно кашлять кровью, и после трех дней непрекращающейся рвоты, которую ничем невозможно было унять, они умирали, и вместе с ними погибали не только все, кто с ними разговаривал, но и те, кто приближался, касался больных или их вещей».

Медицина того времени, являвшая собой жутковатую смесь из зачатков естествознания, народной мудрости, суеверий, магии и средневековых пыток, была абсолютно бессильна перед новой напастью. В лучшем случае врач не слишком усугублял муки больного. Но так везло далеко не всем, ибо умирающим от чумы пускали кровь, вскрывали чумные бубоны, прижигали их каленым железом или вырезали. Те, кому просто ставили на нарывы пиявок или прикладывали живых лягушек, могли считать себя везунчиками...

Чума начала шествие из Центральной Азии – считается, что первый очаг находился где-то в районе пустыни Гоби, между Монголией и Китаем. Источником заразы, вероятнее всего, были сурки, которых монголы-кочевники употребляли в пищу. Даже в ХХ веке мясо сурка, приготовленное на пару внутри бурдюка из его же шкуры, считалось местным деликатесом. Русские врачи, работавшие на Транссибе и КВЖД в начале прошлого столетия, регулярно фиксировали локальные вспышки чумы в Монголии и Маньчжурии. А в XIV веке кочевники принесли заразу в Китай, далее по Шелковому пути она достигла Золотой Орды, добралась до генуэзской Кафы (ныне Феодосия, Крым), а оттуда на кораблях генуэзских купцов отправилась в Константинополь, Мессину, Геную, Марсель.

Первыми под удар попали Мессина и Константинополь – для них последствия чумы были ужасны. Американский историк Джон Келли в книге «Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья» сравнивает их с атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки: зараза обрушилась на города внезапно и вызвала смерть в масштабах, которые «никто не мог себе даже представить».

А вот Генуе удалось отсрочить беду – ее власти знали о заражении и сумели организовать защиту. В октябре 1347 года эскадра из четырех «чумных» галер, видимо, из Мессины, пыталась войти в генуэзский порт, но была атакована и изгнана. Новый «чумной флот» из зараженных генуэзских галер подошел к городу в конце декабря. Его опять завернули «горящими стрелами и другими военными приспособлениями». Но, видимо, в этот раз где-то недоглядели, и 31 декабря в городе был зафиксирован первый случай заболевания, который историки считают началом эпидемии.

Впрочем, Генуя в любом случае была обречена – являясь крупнейшим поставщиком товаров с Востока, она не собиралась сворачивать торговлю, а значит, проникновение болезни в город можно было считать делом времени. С января 1348-го отсюда перестают поступать какие-либо сообщения. Будто объявлен заговор молчания. Есть лишь отрывочные упоминания о том, что многие жители искали спасения в окрестностях, да несколько частных историй о поведении горожан. Мы не знаем, пытались ли власти противодействовать заражению, известно лишь, что генуэзские корабли продолжали сновать по городам Средиземноморья, разнося заразу.

Впрочем, сама Генуя отделалась относительно малой кровью – по оценкам современных историков, «Черная смерть» забрала здесь лишь каждую третью жизнь. Другим повезло меньше.

Венецианский карантин

В Венецию чума проскользнула в январе 1348-го, и надо отдать должное городским властям, они проявили немалую энергию и отвагу в борьбе с пандемией. Дож Андреа Дандоло и Большой совет сразу же учредили специальный комитет для организации противоэпидемических мер. Своей непоследовательностью и противоречивостью они напоминали антиковидные инициативы московских властей. Но венецианцев можно понять – они-то не имели представления о природе чумы, способах ее передачи, не говоря о лечении.

Прежде всего решено было закрыть город для иностранных судов, а собственные торговые суда буквально брались на абордаж и обыскивались. Если обнаруживались иностранцы, трупы или больные, то судно сжигалось (как поступали с больными и иностранцами, неизвестно).

Затем венецианские чиновники объявили войну... местной индустрии общепита и развлечений: закрыли таверны, трактиры, бордели (напоминает нашу историю с ресторанами и ночными клубами); ввели запрет на азартные игры и даже на изготовление игральных костей; запретили уличную торговлю вином. Бизнесменов, нарушавших запрет, штрафовали, товар конфисковывали и уничтожали на месте, дырявя винные бочки и выплескивая их содержимое.

Этот частичный локдаун здорово раздражал горожан, тем паче что деловая активность и работа городской администрации никак не ограничивались. Напротив, всем чиновникам под страхом лишения должности предписывалось ежедневно являться на рабочее место – дож и его приближенные считали, что это поможет поддержать дух граждан и избежать паники. Вместо паники власти получили стихийные протесты и беспорядки, которые, впрочем, не переросли в полноценные «чумные бунты». Практичные венецианцы, видимо, понимали, что, когда в городе с населением 120 тыс. человек ежедневно гибнет по несколько сотен, устраивать революцию из-за кабаков и борделей не слишком разумно.

Здесь же, в Венеции, впервые был применен карантин для больных – их запирали в собственных домах до тех пор, пока они не умрут или не выздоровеют – первое случалось часто, второе – редко. Если человек заявлял, что поправился, ему предписывалось просидеть взаперти еще 40 дней (подобно сорокадневному пребыванию Христа в пустыне).

Городским властям удалось спасти Венецию от хаоса, но не от болезни. Смертность росла, в начале апреля 1348-го на каналах появились специальные лодки с похоронными командами. Проплывая мимо домов, лодочники выкрикивали: «Corpi morti, corpi morti!» («Мертвые тела!»). Горожане, в чьих жилищах находились трупы, под страхом «сурового наказания» должны были сгружать их в эти плавающие морги.

В июне умирало уже до 600 человек в день. В августе во избежание упаднических настроений горожанам запретили носить траурную одежду, а чтобы улицы не обезлюдели, власти не разрешали покидать город, провели амнистию и сделали ряд послаблений для должников.

Джон Келли уверял, что позже венецианский опыт использовали почти все государства Европы. Но вот издевка судьбы – город, где проводился самый большой комплекс противочумных мер, сильнее других пострадал от пандемии. По оценке американского историка Фредерика Лейна, чума убила 60% населения Венеции. Есть и более радикальные оценки – до 100 тыс. человек из 120 тыс. Впрочем, историки подчеркивают: любая статистика по Средневековью – это очень условно. Отсюда и гигантские разбросы в оценках.

Могильщики хуже чумы

До Флоренции чума добралась зимой–весной 1348-го. Местные власти боялись заражения, ждали его и готовились к нему, как могли. Горожан призывали содержать дома и улицы в чистоте, мясников – придерживаться регламентов по забою скота. В качестве превентивной меры решено было изгнать из города всех местных проституток и гомосексуалистов. Зато приезжих из уже зараженных городов – Пизы и Генуи – нет, не изгнали, но обложили профилактическим штрафом в размере 500 лир.

Болезнь распространялась, и в апреле власти города создали специальную комиссию по здравоохранению с силовыми полномочиями. Ей разрешалось удалять из города зараженных людей и все объекты, которые, по мнению комиссаров, могли привести к «заражению воздуха».

Отношение самих флорентийцев к чуме очень напоминало реакцию современного социума на пандемию COVID-19. Если верить Джованни Боккаччо, часть горожан надеялась спастись от болезни с помощью самоизоляции и практик ЗОЖ: вместе с семьей или кругом друзей они запирались в домах и в затворничестве вели «умеренную жизнь с воздержанием от всех излишеств». Другая же часть – то ли из фатализма, то ли по недоумию – выказывала полное презрение к смертельной болезни. Эти люди предпочитали «много пить и наслаждаться», предаваться всем доступным им удовольствиям. Чумные диссиденты устраивали коллективные походы по питейным заведениям, ночные шествия с цветами и факелами.

Дальнейшая практика показала, что смерть в равной степени разит и тех, и других.

Не меньше чумы бушевали во Флоренции (да и в других городах) чумные могильщики, чьей задачей была очистка улиц от трупов и захоронение их в общих могилах. Эти сотрудники ритуальных услуг набирались из жителей пригородных сел, каторжан и галерных рабов. Одним обещали деньги, другим – помилование и свободу. По словам Боккаччо, жестокость этих людей нависла над зачумленной Флоренцией, как стервятник над полем битвы. Пьяные ватаги, вооруженные лопатами и кирками, грабили и убивали прохожих, насиловали женщин, по ночам врывались в дома и под угрозой изнасилований и убийств требовали у испуганных горожан выкуп, а после все равно грабили и насиловали.

Боже, не покидай Францию

В правление короля Филиппа IV Красивого (1285–1314) Франция была крупнейшим государством Европы с самым большим населением – по разным оценкам, здесь проживало от 16 млн до 24 млн человек. Одно лишь население Парижа насчитывало до 210 тыс. человек. «Боже, не покидай Францию», – говорили иностранцы, видевшие эту богатую страну. Но после смерти «Железного короля» на государство обрушились неприятности: один за другим умерли сыновья Филиппа, в 1328 году династию Капетингов сменила династия Валуа, страну лихорадило от экономических кризисов, а в ноябре 1347-го пришла и чума.

Филипп VI был неважным правителем и откровенно спасовал перед чумой – вместе со своим двором он укрылся в одной из резиденций. Фактически единственной французской местностью, где власти пытались организованно бороться с чумой, был папский Авиньон. Папа Климент VI пригласил в свою резиденцию нескольких докторов, чтобы они помогали в том числе и жителям города. Его примеру последовали некоторые сеньоры и городские советы. Впрочем, эффект от этих мер был минимальным.

Как Россия пережила эпидемию холеры и всеобщий карантин

Ситуация по другую сторону Ла-Манша была ни капли не лучше. Чума начала распространяться здесь летом 1348 года. В сентябре король Эдуард III покинул Лондон, но администрация продолжала работать, городские службы функционировали, да и горожане относились к «Черной смерти» со спокойствием фаталистов. Как отмечал британский историк Филипп Зиглер в книге The Black Death, для средневекового англичанина «умирать целыми толпами вместе со всеми друзьями и родственниками и при этом не избегать контактов с людьми, которые стали настолько опасными», было «привычным стилем».

Но бессилие властей, как светских, так и церковных, неизбежно стало порождать многочисленные теории заговора. Сначала низы считали чуму божьей карой, но вскоре общественное мнение стало склоняться к версии, что это не что иное, как происки неких врагов, заговор и диверсия. Одни говорили, что знать и богачи напустили заразу, чтобы извести бедный люд, а сами укрылись в замках и загородных поместьях, другие искали тайную секту отравителей, которые носят с собой льняные мешочки с ядом и сыплют его в колодцы. Во Франции каждого, у кого обнаруживали белую тряпку и порошок, заставляли немедленно его проглотить.

С лета 1348-го самой популярной конспирологической версией стала еврейская – в злонамеренном распространении болезни обвинили иноверцев-иудеев. Якобы они травят колодцы специальным «еврейским ядом», чтобы извести ненавистных им христиан. Нашлись письменные признания в злых намерениях (считается, что они были получены под пыткой) и рецепт яда – в его состав входили лягушки, ящерицы, пауки, облатки и даже сердца христиан. Готовое снадобье представляло собой субстанцию размером не то с орех, не то с куриное яйцо, упакованную в кожаный мешочек, как вариант – в мешочек из льна или льняную тряпицу.

Сейчас это кажется смешным и нелепым, но в середине XIV века подобные обвинения стали причиной погромов, которые прошли на территории Франции, Испании и современной Германии. Точное количество жертв неизвестно, но явно оно было немалым, раз папе Клименту VI пришлось издавать специальный запрет чинить самосуд и расправы над иудеями.

Великий чумной рывок

Сегодня экономисты, социологи, футурологи любят говорить, что мир после ковида уже не будет прежним. Мол, новые методы управления и организации труда, отработанные во время пандемии, навсегда войдут в нашу жизнь – дистанционная работа, ускоренная цифровизация всех сфер деятельности и т. д.

Но «Черная смерть», унесшая не менее трети населения Старого Света, привела к куда более серьезным тектоническим сдвигам. С точки зрения демографии континент был отброшен примерно на три столетия назад, катастрофическая депопуляция сломала саму матрицу феодального общества и заложила фундамент новой экономики и нового европейского социума. Рушился институт вассальных отношений, ослабло господство церкви, увеличивалась роль профессиональных сообществ и городов.

Два столетия борьбы с оспой в России: от "подвига" Екатерины II к всеобщей вакцинации

Существует два взгляда на то, как чума повлияла на европейский социум и экономику. Согласно первому, демографические потери стали одним из факторов системного социально-экономического кризиса, в который погружалась Западная и Центральная Европа с начала XIV века. Дело в том, что после двух столетий экстенсивного роста аграрное европейское хозяйство (а вместе с ним и все феодальное общество) зашло в тупик. В крупнейших экономиках – Франции, Англии – уже были распаханы все неудобья, и дальше расти вширь было физически некуда. А пандемия только углубила кризис, который длился еще около ста лет.

Противники этого взгляда говорят: да, кризис, конечно, был, и чума усугубила его, но она же (вернее, не сама чума, а депопуляция) способствовала выходу из средневекового тупика и новому экономическому рывку. Население Европы сократилось, но осталась хозяйственная инфраструктура, в распоряжении выживших оказалось больше обрабатываемых земель, и это давало стимул к формированию более капиталоемкого и более технологичного сельского хозяйства.

Как ни цинично это звучит, но все, кому посчастливилось пережить чуму, получили шанс разбогатеть за счет перераспределения собственности тех, кто погиб. Скажем, в Лондоне бесхозной осталась примерно треть имущества, а население итальянских городов было прорежено почти наполовину, а то и больше. Дополнительное богатство порождало спрос на товары, в том числе непродовольственные, а это стимулировало развитие ремесленного производства и повышало роль городов, инкубаторов буржуазии. Усилению городов способствовал и общий надлом феодальных институтов.

А непосредственно после чумы сельхозпроизводство сократилось, и это привело к скачку цен на продовольствие (зерно во время пандемии подорожало в 2,5–4 раза) и столь же резкому подорожанию рабочей силы. Говоря современным языком, европейский рынок труда из рынка работодателя стал рынком работника. По словам немецкого историка экономики из Цюрихского университета Ханса-Иоахима Фота, это был тренд на несколько поколений. Землевладельцы переманивали крестьян друг у друга, суля большее вознаграждение. В 1351 году английский парламент даже предпринял попытку административными рычагами затормозить рост зарплат, приняв Статут о рабочих, запрещавший платить наемным работникам больше, чем до пандемии.

По версии британского экономиста Джеймса Робинсона, пандемия окончательно развела векторы развития Западной и Восточной Европы. На Западе феодальные повинности ослабли, торжествовал наемный труд, медленно, но неуклонно закладывались основы для новых буржуазных отношений. На Востоке же с XVI века начался процесс вторичного закрепощения крестьян. Ханс-Иоахим Фот пошел дальше и назвал пандемию одним из факторов «Великой дивергенции», небывалого скачка производительности, который отделит Европу от всего остального мира. Тезис неоднозначный, если учесть, что этот «небывалый скачок» произойдет примерно через 350 лет. Но движение в этом направлении действительно началось после чумы. Мир после пандемии уже не мог быть прежним.