Без украинцев не обошлось

С точки зрения исторической репутации Ивану IV не позавидуешь. За ним прочно закрепилось прозвище Грозный с соответствующим зловещим оттенком. Правда, так же именовали и его деда – Ивана III, но только тот был Грозным в смысле непримиримости к врагам, т. е. чужим. А вот в случае с внуком все иначе: он проявил свирепость, развязав репрессии не против кого-то вовне, а против своих, что не подразумевало никаких оправданий. Кровавые события, именуемые опричниной, давно приобрели нарицательное значение, о них и по сей день не вспоминают без содрогания. Причины случившегося справедливо объясняются окончательным подрывом системы уделов и обновлением верхов, предпринятым по инициативе царя. В этом едино большинство историков, как и в том, что психическая неуравновешенность государя, граничащая с безумием, наложила трагичный отпечаток на эти процессы.

Однако есть один любопытный аспект в изучении того периода, о котором в официальной историографии не принято упоминать. Дело в том, что накануне опричнины в боярской верхушке присутствовал заметный литовско-украинский сегмент. В качестве лидера эта элитная группировка рассматривала породненного с ними Ивана IV (Глинского). Полонизированные кадры связывали с ним не просто укрепление позиций в Московии, но и проведение кардинальных перемен в жизни государства. Безоговорочное собственное лидерство, создание нужной экономической модели, реформирование церкви – вот те конечные цели, которые планировалось продавить с помощью царского трона.

Весь ХVI век казалось, что события медленно, но верно развиваются именно по такому сценарию. Прозападные историки даже пафосно именуют период до 1560‑х годов «европейским столетием» московской истории. Не будет преувеличением сказать: Ивану IV готовилась миссия, которую во второй половине ХVII века осуществил уже представитель новой династии в лице Алексея Михайловича Романова. Однако Иван IV поступил иначе, с ненавистью обрушившись на тех, кто возлагал на него столько надежд.

Конфликт царя с литовско-украинским окружением нарастал с начала Ливонской войны. Быстро выяснилось, что эти кадры без энтузиазма включились в боевые действия, свидетельство чему – переходы на сторону противника, т. е. в Польшу. В литературе побег князя Андрея Курбского в июне 1564 года подают как событие, после которого государь вознамерился учредить опричнину. На самом деле этот побег скорее был последней каплей, поскольку до этого происходили не менее крупные измены. Так, Иван Бельский пытался бежать, для чего контактировал с властями Вильно и даже успел обзавестись королевской охранной грамотой. По той же причине был арестован двоюродный брат Ивана IV князь Василий Глинский. Царский родственник обладал военными сведениями, знал о разговорах в боярской Думе: его предательство могло бы доставить немало проблем.

Череду побегов продолжил князь Дмитрий Вишневецкий: этому удалось добраться до короля, принявшего его как родного. Кстати, в случаях, когда побеги не удавались, за вельмож часто заступался не кто иной, как митрополит Макарий, просивший не наказывать их строго. После его кончины в 1563 году на заступничестве специализировался его преемник – митрополит Афанасий. После взятия Полоцка последний слишком рьяно хлопотал о литовских военнопленных, чем привел в негодование Ивана IV. Нетрудно понять, что в подобной атмосфере эффективность боевых действий не могла быть высокой. На повестку дня в полный рост встала задача очищения власти от «верных слуг».

Битва с интриганами

Старт был дан 3 декабря 1564 года, когда царь внезапно направился в село Коломенское под Москвой. Причем отъезд не напоминал прежние, поскольку государь взял с собой иконы и кресты вместе с казной. Затем он проследовал в Александровскую слободу, прислав оттуда в адрес митрополита список, где указывались боярские измены и убытки, причиненные государству, начиная аж со времен его несовершеннолетия. Заметим, что царскую грамоту, а также обращение к купцам, мещанам доставили в столицу и огласили дьяки Поливанов, Михайлов и Васильев, а не кто-либо из литовско-украинских служивых.

Спешно прибывшая в слободу столичная делегация пыталась урегулировать положение. В ответ Иван IV требовал покарать виновных, имения их отобрать в пользу государства, учредив особый удел – опричнину. Кроме того, обвинил церковь и лично митрополита Афанасия в покрывании предателей. Как пояснял государь, его обиды и гнев ни в коей мере не касаются народа. Несомненно, это означало полный разрыв с прежним окружением. В Москве царь не пожелал находиться в Кремле и приказал выстроить дворец, куда переселился в самом начале 1567 года. Хотя в последующие годы он нечасто наезжал в столицу, предпочитая Александровскую слободу или поездки по стране.

Все эти события хорошо описаны в литературе: их традиционно квалифицируют как вероломство с изрядной долей умственного помешательства. Только в последние годы исследователи смогли осмыслить их иначе, не модернизируя средневековое сознание на современный лад. Это позволило понять, что людьми той эпохи действия Ивана IV ассоциировались со Страшным судом. В контексте подобных представлений слово «опричники» означало не «кроме», как считалось ранее, а «избранные».

Кстати, точно так переводили его иностранцы, рассказывавшие о Московии. Обратили внимание и на тот факт, что приказания о казнях давались царем главным образом во время пребывания в церкви. Ведь признание в грехах требуется не Всевышнему, которому и так все известно, а самому грешнику. Да и сами казни в подавляющем большинстве через утопление или расчленение также не случайны: это отражало определенный религиозный смысл, связанный с исцеляющим свойством мук для грешников в преддверии Страшного суда, что малопонятно современному человеку. Даже возведение Опричного дворца велось в соответствии с видениями пророка Иезикиля о строительстве Божьего храма, изложенными в Ветхом завете.

Эсхатологический гнев Ивана Грозного обратился не просто на боярскую аристократию, а в первую очередь на ее представителей литовско-украинского происхождения. Ведь те не прекращали плести интриги, поддерживая связи с командующим польскими войсками Александром Полубинским. Были также перехвачены письма самого короля к видным боярам – выходцам из Литвы и с Украины – с предложением схватить царя в ходе поездки по прифронтовой полосе и доставить в Польшу. Это сильно потрясло Ивана Грозного, чью реакцию на подобное и без эсхатологической окраски понять несложно. Тем не менее литература нас уверяет, что основной опричный удар пришелся по владимиро-суздальским родовым гнездам. Однако, на наш взгляд, говорить о целенаправленном сокрушении указанного сегмента знати неправомерно. Зато вот в отношении литовско-украинского боярства, особенно на фоне его поведения на войне, такая оценка более справедлива и логична.

Логика и масштабы репрессий

Позже исторический официоз времен династии Романовых предпочитал не углубляться в подобные детали, ограничиваясь общими рассуждениями о насилии против «своих», включая полонизированные кадры. Действительно, они тоже владели землями и вотчинами, раскинутыми по всей территории страны. При поверхностном взгляде кажется, что речь идет об уже ассимилированных людях, попавших под репрессивный каток. Вместе с тем более внимательный просмотр данных о жертвах обнаруживает избирательность репрессий. Возьмем репрезентативную выборку синодиков опальных, опубликованную советским историком с дореволюционным стажем С. Б. Веселовским. Из нее следует, что около 30–40% репрессированных относятся к Новгороду и Пскову. Из оставшихся почти половина, т. е. еще треть, – литовско-украинские выходцы и их слуги.

К примеру, Горенский (ветвь Оболенских), пойманный при бегстве в Литву и казненный вместе с 50 приближенными. Далее – Друцкой, Заряжский, Желнинский, Дубровский, Дашков из смоленской шляхты и т. д. Примерно такая же картина складывается по прочтении известной «Истории о великом князе Московском» А. Курбского. Автор перечисляет убиенных, которые по родословной зачастую оказывались из тех же краев. Как некая Мария польского происхождения с пятью сыновьями, благородный Петр Оболенский, Петр Щентяев из князей литовских, братья Одоевские, Михаил Воротынский из рода Михаила Черниговского, разнообразные потомки Ягайло, каких-то австрийских князей. Немало родственников подобной публики отправлено в ссылку, причем в восточные районы страны, в Поволжье.

Число погубленных в опричнину, чьи имена известны, – около четырех тысяч человек. Если учесть неполноту этого списка, то количество доводят до десяти тысяч. А это означает, что размах гонений в Московии заметно уступал европейскому.

Во Франции одна Варфоломеевская ночь августа 1572 года унесла около двух тысяч жизней, а общее число пострадавших на порядки превышало опричные жертвы. Это неудивительно, ведь европейские религиозные войны втянули значительную часть населения. У нас же удар изначально нацеливался на зачистку прежде всего полонизированных литовско-украинских кадров, сконцентрированных в элитах; в народных низах того времени их просто не существовало.

Отсюда ограниченность опричнины, затронувшей лишь правящие слои. Хотя впоследствии романовские ученые трубили о тотальном насилии, о повальных жертвах среди населения, напрочь забывая, что сам народ сохранил об Иване Грозном самую светлую память как о справедливом царе. Если бы тот пускал под нож массы простых людей, то, очевидно, воспоминания о нем были бы иными. Что же касается действительно массового террора, по масштабам соизмеримого с европейским, то это относится не к опричнине, а ко второй половине ХVII века. Его непосредственными организаторами будут как раз украинско-литовские «братья», включая потомков тех, кто пострадал при Иване Грозном.

Кадровое обновление

Опричнина знаменовала не только устранение названной публики, но и приток во власть новых лиц. С этой целью действовала комиссия, которая рассматривала кандидатуры, вела расспросы о родстве, друзьях, о покровителях. Условие карьерного продвижения – отсутствие каких-либо связей с опальными. По результатам отбора выдвинуто около шести тысяч человек, занявших различные посты; среди них практически отсутствуют полонизированные лица.

На государственную арену выходят Юсуповы, причем им даже не пришлось переходить из ислама в христианство. Возвышаются далекие от литовско-украинской «обоймы» Годуновы, Щелкаловы, Клешнены, Вылузгины, Хворостинины, Басмановы и др.

В ряду этих выдвиженцев исключение составляют, пожалуй, лишь мелкопоместные Трубецкие, ранее не занимавшие сильных позиций в чиновничьей иерархии. Новый расклад зафиксировал уже Земский собор 1566 года, твердо высказавшийся за продолжение Ливонской войны; из 357 его участников более половины – новые имена. Любопытная деталь: Земские соборы в Московии всегда открывались в пятницу, которая тогда считалась святым днем, что зримо перекликалось с мусульманскими представлениями о святости этого дня. В то же время беса представляли в образе ляха, а Литву часто именовали поганой. Романовская историография подчеркнуто негативно оценивала произошедшую «кадровую революцию», когда на место выдающихся добрых мужей (в свете сказанного понятно каких) пришли «наполненные злым духом».

Русско-турецкая гармония

Нельзя не обратить внимания на особые отношения Московии с Османской империей. Об этом красноречиво свидетельствует такой эпизод: в 1573 году польский сейм избирал короля (там существовала выборная монархия, сильно ограниченная сеймом), и среди претендентов значились представители австрийской, французской и шведской династий. Иван IV решил вмешаться в этот «тендер» и рекомендовать на польский престол сына Федора, указывая, что эти королевские дома Европы неровня ему и турецкому султану. Со своей стороны последний, отдавая должное росту Московии, приветствовал ее претензии на литовско-украинские земли. Особые отношения двух государств подтверждает и то, что между ними не было ни одного непосредственного вооруженного столкновения. Все коллизии и шероховатости из-за крымских и кавказских дел разрешались дипломатическим путем, обменом посольствами.

Здесь необходимо отметить: романовские историки с легкостью ставили знак равенства между Турцией и Крымским ханством. На самом деле их политика далеко не всегда совпадала, особенно в отношении Московии. Это связано с тем, что Крым в течение ХVI столетия пытался стать центром, объединявшим Среднее и Нижнее Поволжье. Однако геополитической конкуренции полуостров не выдержал, в то же время турки не считали возможным вмешиваться в эти дела, предпочитая поддерживать с растущим северным соседом миролюбивую политику. В этой ситуации о вхождении Москвы в антитурецкую коалицию, сложившуюся на Западе под патронатом Ватикана, не могло быть и речи.

Между тем это являлось европейской внешнеполитической idеа fixе. Римские папы старались увлечь московского царя перспективами войны с южным соседом. В ход пошел веер предложений: короновать царя на Византийское наследство, признать его владыкой Востока, возвести московского митрополита в патриарха. Но все усилия оказывались тщетными. Добавим, первая война с Турцией произойдет лишь при Романовых, в 1676–1681 годах, после кардинальной ревизии восточной политики. Но это уже тема для отдельного исследования…