– Сергей Сергеевич, с начала 90‑х годов вы занимались банковским бизнесом, в котором, казалось бы, нет места творчеству. Но многие помнят креативные «исторические» ролики вашего банка «Империал», снятые Тимуром Бекмамбетовым. Решение примерно в то же время заняться медиабизнесом и запустить журнал «Профиль» тоже было продиктовано желанием выйти за тесные бизнес-рамки или было связано с политической конъюнктурой?

– Действительно, банковская деятельность, которой я тогда занимался, достаточно скучна. К тому же тогда она была еще и неприятна – это было не очень хорошее время, не очень настоящие банки, не очень настоящая экономика. А хотелось чего-то настоящего, прекрасного, собственно, поэтому и родилась та реклама. Жизнь складывается так, что, к сожалению, приходится заниматься не тем, чем хочешь, а тем, что приносит деньги.

Чтобы как-то компенсировать недовольство от своей основной профессии, я и решил ввязаться в издательский бизнес. Заняться чем-то, связанным с творчеством, а не с деньгами. К тому же эта сфера была мне близка с детства – отец всю жизнь занимался полиграфией. Так что я много читал и играм во дворе в войну предпочитал тот фантастический мир, который открывала передо мной литература.

Политической конъюнктуры в моем решении открыть издательский дом точно не было никакой. Медиабизнес всегда очень мешал жить в России. Акционеры издательского дома никогда не получали от этого каких-то особых дивидендов, тем более славы или дополнительных возможностей. Напротив, очень часто были неприятности с другими бизнесменами, потому что все были уверены, что не редакция, а именно я или другие акционеры подсказывают журналистам острые темы или заказывают разоблачительные материалы. Но я в жизни этого не делал! И считаю, что глупо использовать медиа в подобных целях. Стоит только начать, и больше никто и никогда не поверит этому СМИ. В интернете есть сотня сайтов, публикующих все что угодно, но их никто не читает, потому что никто не верит в достоверность их информации.

– Но в 90‑е медиаресурсы особенно активно использовались в политических целях.

– Политических целей у меня тем более не было. Я вообще смеюсь, что до сих пор остаюсь коммунистом. Это правда, я был секретарем парткома института, членом парткома Госбанка СССР. Не потому, что я такой «отпетый коммунист», но мне были близки идеи социальной справедливости, всегда хотелось чего-нибудь человеческого, светлого…

Поэтому никаких политических доходов от этого бизнеса у меня быть не могло. Я вообще тогда был «белой вороной», выступал против чубайсовской приватизации, так что журналы мне ничего не добавили. Разве что несколько раз меня вместе с другими издателями приглашали на встречи с нашим президентом, где я не проронил ни слова.

Я никогда не стремился к власти, лишь однажды меня засунули в какую-то партию, уж и не помню названия (в декабре 1995 года Сергей Родионов баллотировался в Госдуму по списку «Блока Ивана Рыбкина». – «Профиль»), исключительно для того, чтобы поддержать ее деньгами. Такое время было – наши тогдашние акционеры «Газпром» и «Лукойл» большей частью определяли, что мы должны были делать.

– Как медиаолигархи в 1996 году восприняли появление на рынке новичка?

– Как нувориша, который, вместо того чтобы заниматься банками, решил взяться за что-то другое. На самом деле, если бы не было людей, которые это инициировали, ничего бы и не было. Я тогда поддерживал разные инициативы, проекты, людей. Ко мне пришли два журналиста с идеями двух журналов, на которые я и дал денег. У одного не получилось, у второго – Дмитрия Симонова (шеф-редактор Издательского дома Родионова в 1996–2001 гг. – «Профиль») – вышло.

– Но все-таки это бизнес, а не только увлечение.

– Изначально, конечно, было желание. Потом ты всем говоришь: да, конечно, надо делать бизнес. Но, пожалуй, это самый неуспешный бизнес, которым я когда-либо занимался. Но когда меня критикуют, я отвечаю: посмотрите, кто выжил на медиарынке за 20 лет. Журнал никогда никому и ничего не был должен: у нас не было каких-то политических обязательств, никто и никогда не просил каких-то денег, никто никому не продавался – это создало атмосферу, которая позволяла «Профилю» оставаться самим собой. Хорошо это или плохо, но это уже артефакт. Журнал состоялся и уже прожил 21 год – это такой рубеж, который мало какому из проектов 90‑х было суждено перейти.

«Профиль» так долго держится на рынке, потому что сначала я один, потом с партнерами поддерживали финансово всю эту историю и никогда за это ничего не просили, полагая, что это должно быть.

– Что это? Вера в свободу слова?

– Не то что в свободу слова. В России никогда не было свободы, потому что все большие СМИ, которые устояли на данный момент, когда-то кому-то продались и сидят возле государственного – в той или иной форме – краника, из которого им капает помощь.

Настоящая независимость СМИ начинается там же, где и у людей, – со способности не зависеть от чужих денег. В этом смысле «Профиль» уникален – он никому не был должен и жил только за счет поддержки акционеров.

– То есть не было такого, чтобы Александр Волошин или Владислав Сурков позвонили и сказали вам: Сергей Сергеевич, вы там совсем уже?

– Нет, такого не было никогда. Но независимость прессы определяется не столько степенью воздействия со стороны государства или строгостью цензуры – за многие годы я не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из людей власти требовал что-то убрать или изменить. Иногда просили права на ответное слово, и «Профиль» всегда давал возможность возразить.

Журнал «Профиль», наверное, единственный общественно-политический журнал в России, который никогда не пользовался государственной поддержкой ни в какой форме, и единственным лицом, оказывавшим определяющее воздействие на его редакционную политику, являлся главный редактор. И ни один из них не может упрекнуть меня, что я когда-либо в нее вмешивался.

Конечно, существует огромная разница во взглядах людей, руководивших журналом в разное время (например, Георгия Бовта и Михаила Леонтьева). Естественно, это отражалось в материалах журнала, но это были не взгляды акционера, не указания Кремля, а собственная гражданская позиция редактора и его команды.

– В чем коренное отличие ведения медиабизнеса в 90‑е и сейчас?

– Тогда была неструктурированная государственная система, был Двор – кто смел, тот и съел. Этой ситуацией воспользовались те люди во власти, которые осуществили большую программу разграбления госсобственности, прикрываясь при этом хорошими идеями и умело направляя общественные настроения против сил, которые уже не представляли никакой угрозы, – на ту же компартию. Под это дело позволяли шуметь, шутить, что-то говорить. Но свобода слова и медиа действительно была абсолютная. Правда, и в суд особо никто не подавал, тогда просто стреляли, поэтому у журналиста был непростой выбор – писать или не писать. До сих пор ведь неизвестно, за что убили Пола Хлебникова, никто толком даже не разбирался. Как правило, никого никогда не находили.

Сейчас намного более структурированная система, поэтому стало намного душнее с точки зрения свободы слова. В распоряжении властей целый арсенал принятых ими законов, регулирующих деятельность СМИ, позволяющих закрыть любое из них на раз. Поэтому российская пресса большей частью и неинтересна, поскольку ей приходится саму себя цензурировать. Это как после революции 17‑го года – вначале был взрыв творчества, потом всех выстроили, а через какое-то время все, кого не зачистили, вдруг поняли, что, оказывается, всю жизнь любили одного вождя.

Сейчас, чтобы заниматься этим делом, нужно иметь такой «бронежилет» на плечах, такую фамилию или родственников, которые позволяли бы избегать последствий. Мне бы очень хотелось, чтобы в нашей стране была нормальная политическая структура, чтобы люди могли не только выражать свое мнение, но чтобы от этого что-то менялось.

Безусловно, плохо, что сегодня в России коррупция, что все национальные богатства распределены между «своими». Но при этом я против того, чтобы все предельно упрощать – есть один «плохой Путин» со «своей бандой», а все, кто против, – хорошие, замечательные, и какой-то «борец за свободу», условный Навальный, непременно «белый и пушистый». Это не так, конечно. У меня вообще складывается впечатление, что наша оппозиция в основном – это набор каких-то фриков, специально подобранных для того, чтобы никто, никогда и нигде за них не проголосовал. Не надо ничего делать, само их наличие охраняет Путина от любых проблем. Он просто говорит: вы вместо меня вот этих хотите? Достаточно взглянуть на некоторых из них, и понимаешь, что если завтра этот человек вдруг возьмет власть, то будет еще хуже: он еще голодный, а эти уже наелись и теперь добросовестно защищают свое богатство, а этот новый придет, и будет как на Украине – новый этап воровства.

– На этих страхах во многом и держится нынешняя власть. Но, судя по тому, что сейчас происходит, «пилить» все еще продолжают, несмотря на кризис. И конца и края этому нет.

– Мне кажется, все уже поделили. Не знаю, что у нас еще осталось такого, что не было бы поделено. И это нас ничем не отличает от той же Бразилии, где уже второго президента подряд начинают свергать и третьего сажать. И ничего не меняется…

У меня такое впечатление, что сейчас наверху действительно заботятся исключительно о защите и сохранности своей личной собственности, за исключением президента. Путин, присоединив Крым, показал, что Россия для него нечто большее, чем его личное благосостояние. Потому что с точки зрения спокойствия, безопасности, престижа и т. д. вся эта история ему лично вообще была не нужна. Но она очень была нужна русским людям. И он поступил как настоящий руководитель.

– Тем не менее «патриотические» последствия «крымского эффекта», усилившего позиции Путина внутри страны, проходят. Россияне четвертый год продолжают беднеть. А судя по некоторым заявлениям и решениям власти, создается впечатление, что они потеряли чувство реальности.

– Значит, власти надо это дать понять так, чтобы проняло. Но не так, как некоторые пытаются делать сейчас, – это не работает. Я не знаю, почему люди так голосуют на выборах, но выйти на площадь и набить морду полицейскому – это не выход. В итоге человек получает реальный срок. Кому от этого хорошо? Ему, семье, детям, родителям? В чем был виноват молодой полицейский? А главное – что изменилось?

– И какова альтернатива?

– Если бы я действительно был настроен на изменение политической атмосферы в стране, то цеплялся бы не за внешнюю политику (на это не повлиять), а за тему коррупции, бил бы по тому месту, которое болит, – деньги. Это то, что доказуемо, оставляет след, превращается в очень неприятные и неудобные истории. Рядовому гражданину уже неинтересно, что происходит на Украине или в Сирии. Он хочет понять, почему в школах сплошные поборы, почему в поликлинике нет нужного лекарства, а в аптеке оно стоит половину его месячной пенсии, почему дипломы российских вузов не принимаются за рубежом.

Но с госаппаратом надо бороться, отдавая себе отчет, что против тебя не пацан руками машет, а большой волосатый медведь, который так даст тебе один раз, что второго не понадобится. Качество же нынешних расследований очень низко. Разоблачительный материал должен оперировать проверенными и неопровержимыми фактами для суда (документами, свидетелями и т. д.), чтобы от тебя уже не могли отбиваться, как сейчас, сказав: «тьфу на тебя, Алексей Навальный». В результате этот инструмент и те, кто его используют, попросту дискредитируются. Чем больше неглубокость, недоказуемость и небрежность при расследованиях заменяется грубостью и яростью, тем прочнее становятся позиции «подозреваемых». Таким образом им делается столь мощная «прививка» от подозрений в коррупции, после которой они не будут «болеть» никогда.

– Ряд российских СМИ «в самом гуманном суде в мире» уже ожидаемо проигрывали главе «Роснефти» Игорю Сечину.

– Неудивительно, если публикуется статья, что, мол, наверное, «Принцесса Ольга» является яхтой его жены. Да вы сходите в морской реестр, запросите налоговую службу страны регистрации судна, выясните, кто бенефициар, определите, где швартуется судно, зафиксируйте, как эта «принцесса Ольга» поднимается по трапу, и т. п. И самое главное – перед тем как подавать материал читателю, определитесь для себя сами: какой закон нарушен и что вообще в этом плохого? И выяснится, что законы сейчас устроены так, что ничего не нарушено. И вот здесь для журналиста появляется реальная задача – объяснить читателю, что же нужно поменять, чтобы жизнь была честнее. Почему в небогатой стране доходы правлений государственных банков сопоставимы с доходами небольших субъектов Федерации или почему миллиардер и дворник платят налог по одной и той же ставке. Такой материал мог бы начать изменения. А так редакции просто присылаются «сверху» звонкие, но не до конца проверенные материалы. Так же и с «панамскими офшорами». Много шума, а в итоге – ничего. Все потому, что недоработали – набрали этих файлов, а не понимают, где закон нарушен. В результате в тех странах, где демократия не так развита, как в Исландии – там из-за скандала поста лишился премьер-министр, – сказали: ну и что, ну да, у меня «слепой траст». Будто бы кто-то понимает, чем он отличается от «зрячего»!

– Можно ли говорить, что печатные СМИ в будущем окончательно уступят место цифровым?

– Развитие интернета принципиально изменило СМИ, однако это не может погубить печатные издания. Сама суть интернета – быстрота и легкость передачи сообщений – привела к тому, что их невозможно воспринимать иначе как краткое известие. Мало кто читает длинные и глубокие материалы, для которых нужно открывать новый экран или страницу.

Более того, легкость фабрикации новостей породила недоверие к самому способу их передачи – стало нормой преувеличение, подбор однобоких мнений, игнорирование альтернативных точек зрения.

Я верю, что печатные СМИ не пропадут. Хотя в России сейчас тяжело подавать качественную информацию. У нас ее просто нет. СМИ не могут найти правду и вынуждены пережевывать то, что «слили» или вбросили какие-то «официальные источники».

Помимо этого, в России есть еще и проблема распространения, которое настолько дорогое, что доставить журнал до читателя становится очень сложно. Те же французы субсидируют такие затраты.

Интернет способен вывести массы на бунт, но он не способен совершить настоящую революцию и провести реальные изменения – для этого нужны книги и журналы. Печатное СМИ может и должно глубоко осмысливать происходящее с разных сторон, прежде чем делать выводы. Именно поэтому в киосках Франции, Германии и Британии по-прежнему огромное количество разнообразных журналов. Их число не уменьшается, несмотря на интернет, меняется их качество. Только высокое качество материалов может и будет обеспечивать сохранение печатных изданий.