Не знаю, кто и какую информацию положил на стол российскому президенту и кто убедил его, что на ее основе можно объявить, что самые тяжелые времена для российской экономики остались позади, но для меня никакого заметного улучшения положения дел в российской экономике пока не видно. Да, можно радоваться, что в первом квартале текущего года спад ВВП составил 1,2% к прошлому году, что, безусловно, меньше, чем 3,7% спада годом ранее. Но замедление спада не есть рост, и говорить, что замедление скорости падения – хорошо, я бы не стал. Тем более что рецессия в экономике продолжается уже полтора года, и апрельские статистические данные оказались откровенно слабыми и не поддерживающими гипотезу о начале восстановления экономики: аналитики ВЭБа оценивают результаты апреля в минус 0,2%, Центр развития ВШЭ – в минус 0,4%.

Средняя температура экономики

С лета прошлого года российская экономическая динамика сильно напоминает «среднюю температуру по больнице». Смотрите, с одной стороны 1–1,5%, есть мощный экспортно-сырьевой сектор (куда помимо добывающих отраслей правильно включать еще металлургию, переработку нефти, производство кокса и удобрений), который пусть медленно, на 1 –1,5% в год, но растет, что бы ни происходило с мировыми ценами. Есть оборонный комплекс, который в 2014 году вырос на 15%, в 2015‑м – на 13%. Есть сельское хозяйство, которое достаточно устойчиво растет со средней скоростью около 3% в год начиная с 1999 года (правда, вопреки многочисленным победным реляциям никакого макроэффекта импортозамещения в этой отрасли пока не видно).

С другой – есть продолжающиеся снижаться уже 16 месяцев подряд доходы населения (и только министр экономики может надеяться на то, что в результате этого в экономике будут расти инвестиции), которые естественным образом тянут вниз розничную торговлю и сектор услуг для населения. Посмотрите на упавшие в два раза продажи новых легковых автомобилей, на 40% – туристические поездки за границу, на 14% – объемы жилищного строительства. Есть стремительно падающее производство товаров инвестиционной направленности, поскольку инвестиции в экономике продолжают сокращаться. Есть посаженный «на голодный паек» бюджетный сектор, финансирование которого в реальном выражении снижается уже второй год подряд. В итоге в этой «больнице» «средняя температура 37,5», медленное соскальзывание экономики вниз по наклонной.

Не люблю гадать на кофейной гуще и поэтому не буду давать свой прогноз относительно того, когда российская экономика пройдет точку перелома. В принципе экономика – это организм, нормальным состоянием которого является расширение, рост. И для разворота от медленного спада со скоростью 0,5–0,8% в год до медленного роста со скоростью, скажем, 0,5–0,7% в год дистанция не очень большая, которую любой развивающейся экономике несложно преодолеть. Это вполне, например, может случиться уже и этим летом, если вдруг по каким-то причинам нефть подорожает до 55–60 долларов за баррель и останется на этом уровне до конца года. (Впрочем, не стоит забывать и обратную гипотезу – нефтяные цены могут снизиться.) Цена на нефть по-прежнему остается единственным фактором, который гарантированно может привести к началу роста экономики. Но нужно хорошо понимать, что этот рост не будет долгосрочным. Для того чтобы он стал устойчивым, нефть устойчиво должна дорожать на протяжении многих лет, а этого никто обещать не может.

Худая ссора

Если динамика цен на нефть является краткосрочным фактором, т. е. способным изменить траекторию движения экономики достаточно быстро и в любую сторону, то наиболее значимым на сегодня средне- и долгосрочным фактором, который будет тормозить экономическую динамику, является продолжающееся политическое противостояние с Западом и достаточно жесткие санкции, наложенные на Россию. Глядя на сухие цифры, можно убаюкивать себя тем, что давление финансовых санкций на российскую экономику будет постепенно спадать – так устроен график платежей по внешнему долгу, что пиковые объемы пришлись на конец 2014-го – начало 2015 года, после чего суммы к выплате стали снижаться. Но, с одной стороны, даже 3–3,5% ВВП, которые наша экономика должна ежегодно будет платить по долгам, все равно являются вычетом из потенциала роста. С другой – по мере ослабления финансовых санкций будет нарастать давление тех санкций, которых на бумаге не существует, но чья роль будет постепенно повышаться. Речь идет об исключении России из глобальных технологических цепочек, исключение ее из мест приложения капитала, что неизбежно будет вести к нарастанию технологического отставания.

Снятие наложенных на Россию санкций возможно только после полного выполнения минских соглашений. А если серьезно говорить, то это выполнение забуксовало на первых двух пунктах – прекращение огня и вывод тяжелого вооружения из зоны конфликта, – без них дальнейшего продвижения быть не может. И если на внутреннюю аудиторию слова российских политиков о том, что Россия не является стороной конфликта, еще производят должное впечатление, то на западных политиков – совсем даже наоборот. После этих слов у них остается все меньше веры в то, что с Россией можно о чем-то договориться.

Дотянуть до 18‑го года

Другой, не менее важной по значимости стратегической проблемой экономики России является сокращение инвестиционной активности, начавшееся еще в 2012 году. Кратко о причинах: отсутствие в России политической конкуренции, верховенства права, независимого суда и независимых СМИ привело к разрушению всей системы защиты прав собственности. Найдите бизнесмена, готового инвестировать в будущее, не будучи уверенным в том, кому достанутся результаты этих вложений.

Участники заседания Экономического совета вообще не говорят о сегодняшних проблемах и намерены потратить ближайшие полтора года на дискуссии относительно того, какие решения будет правильно принимать во второй половине 2018‑го, после президентских выборов, итог которых всем давно известен. Хотя, будучи людьми неглупыми, все хорошо понимают, что за эти два года ситуация в экономике может непредсказуемо измениться; все они проходили курс марксистско-ленинской философии во время обучения в вузах и должны хорошо помнить закон перехода количества в качество. Мне кажется, что сегодня российская экономика вплотную подошла к той грани, за которой может начаться быстрая деградация ее качества – сжатие горизонтов инвестиционных решений, резкое падение предпринимательской активности и желания брать на себя новые риски.

Печатный станок как последний резерв

Вновь, в который раз за последние 25 лет, в центре общественного внимания оказалась проблема допустимости (или недопустимости) использования эмиссионной поддержки российской экономики. Позиции сторон представляются как диаметрально противоположные – либо «за», либо «против». Вместе с тем российские власти уже давно решили для себя этот вопрос – конечно, использовать; только не для стимулирования экономического роста (за что выступают представители Столыпинского клуба, что само по себе оксюморон: Петр Столыпин был сторонником жесткой денежной политики и низкой инфляции), а для финансирования текущих расходов бюджета.

Наиболее мощным каналом поступления свежих денег от Центрального банка в бюджет (а это и есть та самая эмиссия, или результаты работы печатного станка) стало использование средств Резервного фонда – Банк России, покупая иностранную валюту у Минфина, естественным образом печатает новые деньги и отдает их в казну. Конечно, в данном случае вполне допустимо говорить о «хорошей эмиссии». Несколько лет назад Минфин покупал валюту у Банка России, используя налоговые доходы, и таким образом Центральный банк изымал рубли из обращения; теперь Банк России совершает обратные операции и возвращает в экономику ранее уплаченные налоги. Не буду сильно спорить с таким тезисом, хотя нельзя забывать, что, когда в 2011–2012 гг. Банк России продавал валюту Минфину, за каждый доллар он получал чуть больше 30 рублей, а сегодня возвращает около 70. Но так устроен механизм Резервного фонда, и об этих правилах было хорошо известно заранее.

А вот о чем не было известно заранее, так это о том, что за короткий срок Центральный банк вкачает в экономику полтора триллиона рублей в рамках сомнительной по своей целесообразности программы спасения банков‑банкротов. Сомнительной, потому что каким безалаберным должен быть клиент банка, который доверит свои средства тому, кто уже один раз обанкротился?

Вспомните, в 2008‑м государство с такой же яростью бросилось на спасение банков «Глобэкс» и Связь-банк, выделило для этих целей средства Фонда национального благосостояния ВЭБу, прошло шесть лет, и… оба банка находятся в том же самом полумертвом состоянии, продолжают плодить убытки и тащить своего спасателя на дно. (В скобках отмечу, что, помимо того, что эти рубли раскачивают устойчивость денежной системы, они еще и «развращают» федеральный бюджет, который получает их в обмен на новые выпуски ОФЗ, что создает иллюзии возможности заимствований для Минфина на внутреннем рынке.)

А еще Банк России напечатал 358 миллиардов «свежих» рублей и отдал их Агентству по страхованию вкладов для расплаты с вкладчиками лопнувших банков. И уже в прошлом году «начал стимулировать экономический рост» и почти на 100 миллиардов профинансировал по льготной ставке «высокоэффективные» инвестиционные проекты, отобранные экспертами Минэкономики (высокоэффективные настолько, что даже госбанки самостоятельно, без гарантий Минфина, не хотят их финансировать). Кроме того, ЦБ профинансировал военную ипотеку. И вдобавок – экспортное финансирование… Одним словом, Банк России давно уже отказался от «табу» на прямое финансирование бюджета и экономики, заложенного в закон и закрепленного в мировой практике. И никто из участников дискуссии на Экономсовете не выступил с предложением прекратить эту порочную практику.

Да, конечно, пока инфляционных последствий такой политики мы не видим – Центральный банк довольно успешно изымает правой рукой ту ликвидность, которую дает левой. Уже полтора года Банк России настойчиво сокращает объемы кредитов, предоставляемых банковской системе, и, похоже, скоро такой задолженности вообще не останется. Однако, проводя такую политику, Центральный банк подменяет рыночные методы управления ликвидностью, через процентные ставки, на административно-ручные методы, количественные ограничения. А особенность последних состоит в том, что эффективными они оказываются до поры до времени. Ярким примером тому служит ситуация в Венесуэле.

Поэтому подозреваю, в будущем вся эта дискуссия неизбежно сведется лишь к определению лимитов эмиссионного финансирования в интересах поддержки экономики, социальной стабильности и федерального бюджета. Вступив на эту дорожку, властям будет очень трудно с нее сойти. Особенно если ситуация с нефтяными ценами и доходами бюджета будет оставаться в нынешнем виде. Если думские выборы сентября текущего года власть может себе позволить пройти, «не подкупая» избирателя бюджетными вливаниями, то выборы марта 2018‑го, которые в действительности будут являться референдумом о доверии Владимиру Путину, – вряд ли…

Похоже, март 2018 года – это тот горизонт, дальше которого сегодня российские власти смотреть категорически отказываются. Что будет с экономической политикой после этого рубежа, сегодня не знает никто, даже тот единственный человек, который принимает все решения в России. Похоже, никаких содержательных решений в ближайшие 20 месяцев нам ожидать не приходится, и, следовательно, все рассуждения о краткосрочных прогнозах будут уместны постольку, поскольку они будут фиксировать сформировавшиеся тренды, которые сегодня выглядят совсем даже не блестяще. И, более того, сегодня гораздо легче предположить, что негативные сценарии имеют больше шансов на реализацию, чем ожидание «естественного разворота» в экономике.