— Ваш фонд располагает почти 22 млрд евро и каждый год выделяет на поддержку научных проектов около 880 млн евро. Каково это — распоряжаться такими деньгами?

— (Смеется.) Знаете, власти у меня не так много, как вам кажется. Никто не спрашивает моего мнения по каждой мелочи, связанной с тем или иным решением. Вопрос о том, будут ли выделены деньги на поддержку какого-то конкретного исследовательского проекта, рассматривают штатные и внештатные эксперты. Но, разумеется, я бы не согласился занять данный пост, если бы не верил, что Wellcome Trust может внести свой вклад в изменение мира.

— В настоящий момент вы направляете около 15 млн евро на проекты по борьбе с эпидемией Эбола. Из них почти 5 млн евро выделяется на разработку вакцин. Еще в начале августа, когда мало кто всерьез задумывался о такой возможности, вы призвали бороться с эпидемией при помощи экспериментальных вакцин. Это был риск?

— Мы с вами живем не в XIX веке, а в XXI. И я считаю, что мы просто обязаны использовать все возможности, включая те, которые дает нам современная наука, чтобы остановить эпидемию. Я не исключаю, что ее вспышки будут продолжаться вплоть до середины 2015 года. И если у нас будет эффективная вакцина, она станет решающим преимуществом в этой борьбе — даже если забыть об эпидемиях в будущем...

— ... которые неизбежны?

— Несомненно. Ведь вирус Эбола размножается главным образом в среде животных, предположительно у приматов и летучих лисиц, живущих в реликтовых лесах. Там он может в любой момент снова атаковать человека. Более того, меня тревожит, что в ходе дальнейшего распространения инфекции незаметными переносчиками вируса могут стать и животные, обитающие вблизи людей и даже в больших городах, — например, определенные виды летучих мышей или крысы. Тогда в Монровии или Фритауне в любой момент может снова начаться эпидемия Эбола. И наличие вакцины будет иметь действительно решающее значение.

— Вакцинация может победить эту инфекционную болезнь?

— Такая возможность имеется с определенными инфекционными заболеваниями, такими как оспа, но не с вирусом Эбола, сохраняющемся в среде животных. Кроме того, победить болезнь, вероятно, можно только при помощи вакцины. Лекарства с этой задачей справиться практически не могут.

— Но ученым до сих пор не удалось разработать вакцину ни от ВИЧ, ни от туберкулеза, ни от малярии.

— И эти три самые страшные болезни-киллеры в мире, по сути, самый лучший пример того, что происходит, когда у нас нет хорошей вакцины. Да, в борьбе с этой тройкой удалось добиться колоссальных успехов, поскольку были разработаны действенные медикаменты. Если еще 10 лет назад от одной только малярии умирали 1,2 миллиона человек, сегодня она уносит около 600 тысяч жизней. И тем не менее мы еще далеки от победы.

— Туберкулез успешно лечится антибиотиками...

— ... и потому кто-то ставит сегодня ВИЧ-инфекцию в один ряд с такими заболеваниями, как диабет, — дескать, у нас есть необычайно эффективные антивирусные препараты. Это не может не радовать. Но всегда, когда важнейшим оружием в борьбе с инфекционным заболеванием являются медикаменты, рано или поздно появляются резистентные формы.

— Что в этом плохого? Ведь против них тоже можно разработать новые медикаменты.

— Далеко не всегда. Сегодня специалисты считают эпидемию резистентных возбудителей самой опасной из всех, которые нас ждут в будущем. Каждый год от них умирают сотни тысяч людей.

— Вы говорите, в частности, о мультирезистентных нозокомиальных штаммах, уже представляющих серьезную проблему даже в Германии?

— Да, но не только о них. Так, артемизинин — чудесное средство от малярии, долгое время оно считалась почти чудодейственным. После 20 лет применения мы обнаружили первые резистентные штаммы в Камбодже, сегодня они есть и в Мьянме, и во Вьетнаме, и в Таиланде, и в Индонезии. Причем резистентные формы неизбежно продолжат распространяться.

— Мультирезистентный туберкулез тоже успел стать серьезной угрозой.

— Да, и РНК-вирус, такой как ВИЧ, тоже нельзя уподоблять диабету. Вирус изменяется, мутирует. Поэтому рано или поздно современные медикаменты перестанут действовать. У вируса ВИЧ есть ограниченное количество уязвимостей для новых лекарственных препаратов. В какой-то момент они иссякнут. Это произойдет не в ближайшие годы. Но рано или поздно, если до того времени мы не придумаем ничего принципиально нового, диагноз «ВИЧ-позитивный» снова станет смертным приговором, как в 80-х и в начале 90-х годов. Тогда я начинал работать врачом в одной лондонской клинике. Это было жуткое время: молодые пациенты просто умирали в наших палатах. Но я не пессимист. Если вырабатывать правильные идеи и делать правильные вещи, мир может стать лучше.

— Какие еще болезни нельзя упускать из вида?

— Знаете, список болезней-киллеров получится длинным. Например, все большую роль играет чикунгунья — вирусное заболевание, протекающее с высокой температурой и сильными болями в суставах. Сейчас оно стремительно распространяется на Карибских островах и в Южной Америке, там уже зарегистрированы сотни тысяч случаев. И эта болезнь все ближе подбирается к Южной Европе. К слову, там уже имели место случаи лихорадки Денге. От этой тропической болезни, переносимой комарами, каждый год в мире умирает более 25  тысяч человек, и цифра эта растет. В отличие от малярийных комаров, москиты-переносчики вируса Денге идеально приспособлены к жизни в больших городах. Глобальный тренд к урбанизации благоприятен для них, а значит, и для вируса Денге. Подобным образом дело обстоит, между прочим, и с чумой, которая сегодня распространяется на Мадагаскаре: большая численность населения при малой площади, отличные условия для крыс, в чьей шерсти обитают переносящие чуму блохи, — все это серьезно облегчает жизнь бактерий чумы.

— То есть наш современный мир, в котором мы достигли беспрецедентных гигиенических стандартов, вместе с тем способствует распространению инфекционных заболеваний?

— Да-да, причем самыми разными способами. Даже такие типичные «болезни цивилизации», как диабет и рак, благотворны для патогенных микроорганизмов, поскольку ослабляют иммунную систему. Но, главное, инфекционные заболевания переносятся людьми. Наш мир становится как бы меньше, наши связи друг с другом — все более тесными. Разумеется, это заметно способствует глобальному распространению возбудителей. Я родился в 1961 году в Сингапуре, мое детство проходило на четырех различных континентах. Когда в девять или в десять лет я впервые отправился в Великобританию, мы сели на теплоход. Рейс длился восемь недель. Если бы перед отъездом я заболел опасным заболеванием, то до нашего прибытия в Саутгемптон я успел бы или умереть, или выздороветь. И в Англии я бы никого уже не заразил.

— Сегодня, меньше чем через 40 лет, вы бы проделали такой путь за один день...

— ...и кто знает, какую заразу я бы с собой незаметно привез. Да, меня не перестает удивлять то, как мир изменился за жизнь всего одного поколения людей!

— Прежде чем в прошлом году возглавить фонд Wellcome Trust, вы почти 18 лет руководили крупным медицинским исследовательским институтом во вьетнамском Хошимине. Юго-Восточная Азия наряду с африканской Сахарой — один из тех двух регионов мира, где постоянно появляются новые инфекционные заболевания. Почему?

— Как правило, новые болезни рождаются там, где люди и звери живут в тесном контакте друг с другом. У возбудителей, до этого досаждавших только животным, появляется возможность «приспособиться» к человеку — так было с вирусом Эбола, которым болели летучие лисицы, с вирусом иммунодефицита обезьян, с птичьим гриппом. В Азии почти 60% мирового населения живут в тесном контакте с большой частью мировой популяции кур, уток, свиней и других животных. Это идеальные условия для возникновения новых эпидемий. Современная тенденция, которая меня по-настоящему тревожит, заключается в том, что те два региона, в которых появляются новые болезни, — Азия и Африка — все более тесно интегрируются друг с другом.

— Как это происходит?

— Азиатские фирмы активно инвестируют в Африку, как следствие, авиационное сообщение между двумя континентами становится все более интенсивным. Еще никогда столько китайцев и индийцев не работали в Африке. Это не может не влиять на «инфекционный обмен» между двумя континентами.

— Во время вашей работы во Вьетнаме у вас была возможность наблюдать за процессом появления новых заболеваний?

— Конечно. Например, тогда Вьетнам как раз накрыла атипичная пневмония...

— ... в 2002–2003 годах это заболевание держало в страхе весь мир. Оно унесло тогда более 700 человеческих жизней, а сегодня практически забыто.

— А зря. Атипичная пневмония — это крайне опасная болезнь. Мой друг и коллега Карло Урбани, тоже работавший в одной из вьетнамских клиник, стал первым в мире врачом, который заметил новую угрозу. В его клинику вдруг стало поступать необычайно большое количество молодых пациентов с тяжелыми респираторными инфекциями. Тогда он попросил власти закрыть больницу и максимально ограничить возможность входа и выхода с территории. Много пациентов скончалось, равно как и он сам. Но, вероятно, ему удалось уберечь Вьетнам от чего-то худшего; атипичная пневмония не получила там такого распространения, как в Китае или Канаде.

— В вашей больнице были случая заболевания атипичной пневмонией?

— Это было страшное время. У нас было много пациентов с подозрением на нее, но ни одного подтвержденного случая.

— Но почему вирус атипичной пневмонии потом вдруг пропал с радаров? Куда он скрылся?

— Не знаю, что вам ответить. С 2004 года не было зарегистрировано ни одного случая. И трудно сказать, ушел ли этот вирус насовсем или он может вернуться.

— Откуда он появился?

— И этого тоже никто точно не знает. Предположительно, кто-то из людей заразился от летучих мышей и африканских цивет. Вероятно, достаточно долгое время эпидемия как бы тлела в южном Китае, люди заражались от животных, но не имели возможности передавать вирус другим людям. Подобно тому, как это происходит сегодня с коронавирусом MERS на Ближнем Востоке....

— ... родственником атипичной пневмонии.

— Верно. Но в какой-то момент вирус атипичной пневмонии в результате мутаций изменился настолько, что стал легко передаваться от человека к человеку. Вопрос в том, станет ли MERS таким же опасным для человека, как некогда атипичная пневмония? И нужно ли ждать ее эффектного возвращения? Ответов не знает никто.

— Вскоре после исчезновения SARS во Вьетнаме вдруг снова стали отмечаться случаи тяжелейших респираторных инфекций.

— Да, и сначала мы думали, что эпидемия возвращается. Но потом выяснили, что речь идет о другой, новой болезни — птичьем гриппе.

— В ситуации с птичьим гриппом хороший результат дали решительные действия эпидемиологов, неоднократно добивавшихся уничтожения миллионов кур и уток. А вот свиной грипп в 2009 году обернулся страшной паникой, ведь Всемирная организация здравоохранения объявила тогда о начале пандемии — что, как выяснилось впоследствии, было совершенно неоправданно. Зато нынешнюю вспышку эпидемии Эбола многие специалисты долгое время недооценивали. Почему адекватно реагировать на новые эпидемии оказывается непросто?

— Проблема в том, что нам все время приходится принимать решения, основываясь на неполной информации. Вы заговорили о свином гриппе. В 2009 году, когда разразилась эпидемия, я был в Мексике.

— Значит, на вас лежит часть ответственности за всемирную панику?

— Да, я тогда участвовал в процессе принятия решений. Но представьте себе, как это было. Я находился в Мексике, и четыре больницы, расположенные в нескольких километрах друг от друга, вдруг оказались переполнены тяжелобольными молодыми пациентами. Беременные женщины на ваших глазах умирают от легочных инфекций. Что делать? Разумеется, вы не станете три месяца ждать проверенной информации о распространении эпидемии. Вы будете действовать. У вас просто не останется выбора. Только на производство вакцины требуется как минимум шесть месяцев. Оглядываясь назад, мы знаем, что та картина, которую мы видели в Мексике, не является типичной для свиного гриппа. В конечном итоге было инфицировано 16–20% мирового населения. Но в большинстве случаев болезнь протекала безобидно.

— В случае с эпидемией Эбола реакция экспертов оказалась настолько запоздалой, потому что не хотели повторить ошибку со свиным гриппом?

— Вероятно, это одна из причин. Точно так же избыточная реакция на свиной грипп была обусловлена нашим опытом с птичьим гриппом.

— Насколько ВОЗ сегодня в состоянии адекватно реагировать на такие кризисы, как эпидемия Эбола?

— Вы правы, ВОЗ была основана в 1948 году, когда мир был еще совсем другим. Но сегодня глобальная организация такого рода нам нужна больше чем когда-либо, чтобы мы могли бороться с глобальными эпидемиями. Отдельные государства или группы государств не имеют таких возможностей. В связи со свиным гриппом и эпидемией EHEC в Германии мы видели, какой хаос начинается, когда за борьбу с эпидемией отвечают сразу 16 министров здравоохранения федеральных земель.

— То есть нужно все оставить как есть?

— Этого я не говорил. Сам факт, что нам нужна такая организация, как ВОЗ, не означает, что ее не следует ни развивать, ни совершенствовать. Прежде всего не хватает финансирования. В прошедшие годы все страны, включая Германию и Великобританию, сократили свои взносы в бюджет ВОЗ. Но только при достаточной финансовой поддержке со стороны всех государств ВОЗ может иметь достаточный авторитет, чтобы эффективно действовать и привлекать квалифицированный персонал.

— Вы считаете, что в будущем социальные сети смогут помогать в борьбе с эпидемиями?

— Определенно, но пока до этого еще далеко. Помните проект Google Flu trends?

— Да. Он был запущен пару лет назад. Интернет-концерн заявил, что благодаря своим поисковикам и анализу данных он может выявлять вспышки гриппа быстрее, чем кто-либо.

— Все, что они смогли предсказать, — это время года. И тем не менее это показывает, в каком направлении возможно развитие. В частности, технологии мобильной передачи данных будут играть все более заметную роль. В Африке мало у кого есть проводной выход в сеть. Зато многие люди там сегодня пользуются мобильниками. А это прекрасная возможность для распространения информации.

— Но в то же время ложная тревога всоцсетинанести немалый вред.

— Верно, но с этим нам придется мириться. Однако со временем реальная информация может одерживать верх. Так, в Либерии в соцсетях поначалу было очень много сомнений, распространялись слухи, будто Эбола — это вымысел, или что Эбола была завезена специально, чтобы навредить Африке. Но в конечном итоге социальные средства информации провели хорошую разъяснительную работу. И тогдаFacebook люди стали распространять информацию о том, как избежать заражения.

— Такие эпидемии, как Эбола, пугают людей, но вместе с тем они вызывают своего рода восторг. Почему?

— Это во многом обусловлено фактором страха. Большинству из нас повсеместные эпидемии известны только по учебникам истории или по историческим романам. Кто-то всегда заражался чумой, испанским гриппом или другой опасной болезнью. Но много ли современных европейцев лично сталкивались с реальной смертельной эпидемией? Вероятность погибнуть в ДТП в Европе намного выше. И тем не менее недооценивать такие инфекционные заболевания просто нельзя.

Перевод: Владимир Широков