- Главная страница
- Архив
- Архивная публикация 2001 года: "Всех накроет парашУт, или Остановите Лопатина!"
Архивная публикация 2001 года: "Всех накроет парашУт, или Остановите Лопатина!"
В тиши академических кабинетов подготовлена серьезная реформа русского правописания. Ее разработчики отдают себе отчет в том, что любые орфографические изменения создают ситуацию конфликта поколений, но и за такой ценой они не постоят, чтобы удовлетворить свое научное честолюбие и оказаться в престижном ряду реформаторов.Тихой сапой
Голые факты таковы: в конце прошлого года крохотным тиражом ("для специалистов" -- поясняли потом авторы) вышла книжка под скромным названием "Свод правил русского правописания. Орфография и пунктуация". Подготовили эту книжку в Институте русского языка Российской академии наук под руководством главного научного сотрудника этого славного института Владимира Лопатина.
Поскольку то был все-таки "Свод правил", а не детектив какой-нибудь в глянцевой обложке, книжку эту предварительно рассмотрела и одобрила высокая инстанция -- Орфографическая комиссия Отделения литературы и языка РАН. По странной случайности, пост главы этой почтенной комиссии занимает все тот же Владимир Лопатин. Но это, как говорится, частности. Суть дела в том, что созданный и одобренный под руководством Лопатина "Свод" есть существенная переработка до сих пор действующей как бы "конституции", основного закона русского языка -- "Правил русской орфографии и пунктуации", утвержденных в далеком 1956 году.
Это те самые правила, которые все мы с разным успехом изучали в школе, те самые, на которых основаны все современные словари, учебники и пособия, в соответствии с которыми написано и издано безбрежное море книг, журналов, газет. Словом, это закон, соблюдать который обязаны все пишущие на русском языке, где бы они ни жили. Любое изменение его сопоставимо по своему значению для деятельности сотен миллионов людей с какой-нибудь очень серьезной поправкой к Конституции, а всякая, даже скромная поправка к Конституции, как мы знаем -- дело чрезвычайно трудное, хлопотное и, главное, проходящее в атмосфере громкой публичности.
Совсем не так было с новым "Сводом правил". Изданную ведомственным порядком (как раньше бывало -- "Для служебного пользования") книжку показали только "специалистам" -- вузовским преподавателям и школьным учителям, причем не столько для широкого обсуждения, сколько для формального "одобрямса". Просто надо себе представлять, насколько и вузовские, и школьные преподаватели зависимы от вышестоящего начальства и насколько заоблачное начальство для них Орфографическая комиссия РАН, чтобы понять, как мирно и келейно пройдет здесь "обсуждение", как беспроблемно получен будет вожделенный "одобрямс". Ведь сама-то комиссия, напомним, сей "Свод" уже предварительно одобрила.
Словом, теперь все на мази: собрав "замечания и предложения" нижестоящих коллег, главный наш лингвист готовится свой "Свод правил" официально утвердить. При этом надо знать, что Орфографическая комиссия, которой руководит Лопатин,-- последняя и единственная инстанция в этой области. Над ней уже нет никого, кто мог бы оспорить или отменить принятое решение. А это случится вот-вот, если уже не случилось, ведь комиссия избегала публичности с самого начала, избегает ее и сейчас, и репортеры с телекамерами возле ее дверей не дежурят, ожидая судьбоносных новостей.
Даешь "конфликт поколений"!
Но, может быть, все это пустые страхи обывателя и ничего ужасного в некоторой "корректировке" правил русской орфографии и пунктуации (именно "корректировкой" скромно называют свой труд разработчики) нет?
Ну подумаешь, изменятся всего 23 правила -- касающиеся слитно-раздельного написания "не" (помните, как мучились с этим в школе?), слитного-дефисного-раздельного написания наречий, сложных существительных и прилагательных. Да плюс полностью переформулированы будут практически все правила пунктуации (самое сложное даже для очень грамотных людей). Да плюс ликвидированы некоторые исключения, и теперь всякий, кто пожелает (и не пожелает тоже), может (то есть обязан) радостно писать "парашУт" и "брошУра" вместо заученных с детства вариантов с красивой буквой "ю". Но при этом слова из того же ряда исключений -- "жюри" и "пшют" -- извольте писать по-старому.
Это не реформа, это всего лишь "корректировка" -- настаивают разработчики, но вот как самый главный "скромник" Владимир Лопатин говорит о смысле грядущих перемен в единственной своей статье (которую, видать, вынудил из него низовой учительский ропот, достигший наконец ушей остальной общественности): "Вообще говоря, любые орфографические изменения означают определенный (более или менее масштабный) конфликт поколений. Для кого эти изменения принимаются? Уж конечно, не для нынешнего поколения грамотных людей, а для поколений будущих, начиная с сегодняшних младших школьников, еще только обучающихся грамотному письму. А вот для тех, кто уже владеет грамотным письмом, это несомненное неудобство, дискомфорт, повод на какое-то время (по крайней мере на ближайшее) почувствовать себя "малограмотным". Не случайно так болезненно реагирует на орфографические изменения интеллигенция. А наиболее консервативен по отношению к любым предложениям по изменению орфографии такой слой изощренных словесников, как писатели".
Так и хочется воскликнуть словами есенинского Хлопуши: "Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!"
Действительно, человек, который единолично и бестрепетно, находясь в трезвом уме и ясной памяти, готов спровоцировать ни больше ни меньше "конфликт поколений", причем в предельно измученной уже самыми разными конфликтами стране,-- этот человек достоин всяческого удивления и внимания. "Должно быть,-- думает потрясенный читатель вышеприведенных строк,-- господин Лопатин знает и лишь из гуманизма скрывает нечто ужасное и неминуемое, что постигнет нас, если мы срочно не проведем "корректировку" русского правописания. Вот Герман Греф или, там, Анатолий Чубайс тоже знают, зачем нужны спешные реформы, но население не жалеют -- и потому говорят открытым текстом, что надо делать дела поскорее и раскошеливаться всем пощедрее, а то наступит 2003 год и вся наша ветхая инфраструктура накроется медным тазом, при том, что посмотреть на наши грядущие технологические катастрофы сбегутся все кредиторы. А что случится, если мы оставим в неприкосновенности правила 1956 года и не проведем сейчас же их "корректировку"? Тайна сия велика есть.
Словом, на фоне всех остальных реформаторов, называющих сроки и выдающих цены (пускай и в "лукавых цифрах", которые надо помножать на что-то), Владимир Лопатин держится как красный партизан и цену своей реформе называет самую ничтожную: ну что такое, в самом деле, еще один "конфликт поколений", еще один общественный стресс, одномоментное превращение миллионов грамотных людей в малограмотных, обязанных переучиваться за одной партой со своими малолетними детьми и внуками?
Язык, говорит он, организм живой, развивающийся, чутко реагирующий на общественно-политические изменения, и это верно! Сколько новых слов, связанных с коммерцией и информационно-технологическим прорывом, появилось в русском языке за последние десять лет! Ведь это же основная задача лингвистов -- вырабатывать правила написания таких слов, толковать их, пополнять ими устаревающие на глазах словари и справочники. Более того, на такую деятельность есть прямой и срочный "социальный заказ": не только финансисты не знают, как писать правильно -- "офшор" или "офф-шор", но даже пользователи Интернета спорят, с заглавной или строчной буквы писать это слово (то есть оно все еще имя собственное или стало уже нарицательным?). Официальных норм нет, разные справочники дают разные правила -- вот чем бы заняться лингвистам.
Но ведь это скучная ежедневная текучка, а времена-то стоят на дворе великие! Хочется совершать -- по примеру тех, кто не сходит с телеэкранов и первых газетных полос, что-то и радикальное, хочется остаться в памяти людей не регистраторами мимотекущей реальности, а знаменитыми реформаторами. Чтобы еще несколько поколений помнили не только "чубайсовскую приватизацию", но и "лопатинскую" орфографию.
Получилось, словом, почти по старой пословице: если много-много раз сказать "халва", сладко во рту, может быть, и не станет, но сладкого точно захочется. Увы, слово "реформа" со всеми его производными и прилагательными звучало в России в последние десять лет гораздо чаще, чем "халва". Вопреки пословице кое в каких областях жизни и впрямь начались реформы. Но с другой стороны, кое у кого случилась настоящая аллергия на это отовсюду звучащее слово. Попросту говоря -- зуд.
Зуд реформаторства, от которого, не дай Бог, и все мы скоро зачешемся.
Ну представьте, в самом деле, что вас готовят к серьезной операции по жизненным, что называется, показаниям и вам надо сосредоточить все силы и резервы организма для успешного исхода, а вас от этого важного дела отвлекает аллергический зуд: вы мучительно пытаетесь вспомнить, как теперь надо писать -- "полкилометра" или "пол-километра".
Образцы для подражания
У Владимира Лопатина, конечно, есть кому подражать. Россия претерпела две радикальные реформы правописания: первую жестко провел Петр Великий, расколов грамотное меньшинство нации на тех, кто освоил введенный им европеизированный гражданский шрифт, и на тех, кто остался при старославянской кириллице, на которой выучился читать.
Вторая реформа готовилась в начале прошлого века в недрах еще императорской Академии наук и наверняка увязла бы в ученых дискуссиях (они, между прочим, шли тогда гласно), если бы не революция и не решимость большевиков начать историю России с чистого листа. В реформу правописания они внесли свой (совершенно отсутствовавший в академических проектах) идеологический заряд, превратив отмененные "яти" и "еры" в символ старого режима.
То есть хваленая большевистская "ликвидация неграмотности" тоже раскалывала общество: по одну сторону остались "старорежимно" образованные классы, а по другую встали миллионы наскоро обученных грамоте по новым правилам рабочих и крестьян. Понятно, что изданные до революции книжки должны были казаться этим людям чуждыми, написанными совсем не на том русском языке, которому их обучили. Чего, собственно, и добивались большевики: прервалась многовековая культурная традиция, "новый человек" оказался идеальным объектом для промывания мозгов.
И реформа Петра I, и реформа 1918 года проводились жестоко и даже репрессивно: рассказывают, например, что по петроградским типографиям в начале 1918 года ходили специальные наряды революционных матросов и изымали из наборных касс "отмененные" литеры -- "яти", "еры", "фиты", "ижицы". Неподчинение считалось саботажем и каралось по законам революционного времени. В итоге слова, где твердому знаку ("еру") даже по новым правилам было позволено остаться на прежнем месте, например "обЪявление", стали печататься с никакими правилами не предусмотренным апострофом: "об'явление".
Обе реформы проводились по принципу "семь бед -- один ответ" (или, если хотите, "снявши голову, по волосам не плачут"). Петр старую Русь "вздергивал на дыбы", большевики рушили "весь мир до основанья", и все это сопровождалось такими народными страданиями и такой большой кровью, что реформа письма казалась не самым большим из зол.
Непредвзятой оценкой итогов этих реформ никто и никогда всерьез не занимался -- при Петре, пожалуй, и некому было, а при коммунистах никто бы не осмелился.
Русский язык, без сомнения, стал проще, но благо ли это? Проблема сложная, но вот нехитрый пример: Германия (не самая отсталая страна на свете) использовала готический шрифт вплоть до начала ХХ века и современный немец легко прочитает книгу XIV, ХVI или XVII века. А вот современный русский, заглянув в какую-нибудь богослужебную книгу (они и до сих пор печатаются старославянским уставом или полууставом), в недоумении отшатнется и прочитать ее вряд ли сможет. То есть у современной немецкой культуры, как ни крути, фундамент основательнее и заложен он глубже, чем у современной русской, а все потому, что не было резких разрывов традиции.
И это всего лишь шрифт, а ведь большевики пошли еще дальше Петра по пути упрощения: убрали, например, из русского алфавита букву "i" -- и два совершенно разных слова -- "мiръ" (Вселенная) и "миръ" (отсутствие вражды) почти неразличимо слились, а это есть культурная потеря, утрата.
Такова уж природа языка: перемена буковки может изменить смысл слова. Для чуткого к языку человека "парашют" и "парашут" -- не только два разных слова, но и два разных предмета. Первый -- это что-то шелковое, цветное, праздничное, из чего и шарфик пошить можно. А "парашут" -- это, уж извините, какое-то казенное "х/б".
И мы с тобою говорим на разных языках
Но вернемся к лопатинской реформе. Мало того, что она совершенно не ко времени, на пустом месте создает серьезные духовно-общественные проблемы. Она еще и безумно дорога, поскольку ее разработчики явно позабыли, что Россия миновала эпоху социалистического распределения и государственного всемогущества.
Допустим, что новые правила введут. Тут же потребуется организовать беспрецедентную по масштабам переподготовку хотя бы школьных учителей. Даже при советской власти такая общегосударственная задача не показалась бы легкой, а сейчас ее решение споткнется на первом же простом вопросе: "А кто за все за это заплатит?" Государство? Но государство, как на грех, запланировало на ближайшие годы серьезную реформу всей системы образования, которая имеет свою цену, и дай ему Бог найти на это деньги.
Можно, конечно, приказать учителям осваивать новые правила самостоятельно, по учебникам и пособиям. Куда денутся -- освоят! Но ведь учебники и пособия надо сначала издать (и купить), а потом придется вообще поменять весь, условно говоря, "парк" учебной литературы. Представляете, сколько денег (а чьих?) будет на это истрачено и сколько книжек (тоже за деньги купленных) придется снести в утиль?
Сам Лопатин от этой проблемы высокомерно отмахивается: "Что же касается возникающих иногда в связи с нашим проектом рассуждений о том, сколько это будет стоить нашей стране и ее народу (имеются в виду необходимые переиздания словарей и учебников), то это, простите, демагогия. Словари у нас и так выходят ежегодно десятками изданий, учебники тоже переиздаются каждый год, и средства на это откуда-то находятся. Издатели будут только рады новому поводу переиздать кое-что из словарей".
Вот наконец-то нашелся хоть кто-то, кому лопатинская реформа явно выгодна,-- издатели словарей и учебников! Пускай скинутся и в счет будущих прибылей подарят своему бескорыстному лоббисту Лопатину любезный его сердцу десантный "парашут".
Но допустим, что все раскошелились, учителя переподготовлены, учебники переизданы. Приведет ли это к предполагаемому разработчиками проекта повышению уровня грамотности?
Как бы не так! Во-первых, планируется сначала объявить некий "переходный период", когда писать можно будет и по-старому, и по-новому. Уж где-где, а в России мы на своем горьком опыте знаем, какую дезорганизацию и какой хаос несет с собой любой переходный период. Если одновременно работают и старые, и новые правила, это значит только то, что правил нет никаких. А ведь нельзя на эти два или три года закрыть все школы и отменить все экзамены и тесты!
Во-вторых, сомнительно, что грамотность достигается заучиванием правил. Подлинная, не поверхностная грамотность есть следствие активной жизни в стихии языка -- то есть хотя бы в постоянном чтении хороших книжек. Но вот ведь незадача: еще очень долго хорошие книжки будут у нас читать в изданиях, отпечатанных по прежней орфографии. Вряд ли граждане станут запирать от любознательных детей шкафы с "неправильными" книгами, а значит, не миновать школьникам некоторого раздвоения сознания, то есть, попросту сказать, шизофрении.
В-третьих, хорошая российская традиция заключается в том, что нормальные родители помогают детям осваивать великий и могучий русский язык, как, впрочем, и другие предметы. Предлагаемая реформа эту традицию резко нарушает: взрослые, у которых нет прямой нужды и времени переучиваться, ставятся в неловкую позицию малограмотных "предков". Вряд ли это послужит укреплению семьи. А Россия нуждается в укреплении института семьи наверняка больше, чем в орфографических реформах.
А в-последних, не пора ли задаться вопросом: как это так получилось, что судьба русского языка -- единственной реальной общенародной собственности -- оказалась вдруг в руках одного, никем не избранного человека? По какому праву он, языка не создававший и великих произведений на нем не написавший (плохо, увы, пишет Владимир Лопатин), распоряжается единственным, что всех нас пока еще объединяет?
В тиши академических кабинетов подготовлена серьезная реформа русского правописания. Ее разработчики отдают себе отчет в том, что любые орфографические изменения создают ситуацию конфликта поколений, но и за такой ценой они не постоят, чтобы удовлетворить свое научное честолюбие и оказаться в престижном ряду реформаторов.Тихой сапой
Голые факты таковы: в конце прошлого года крохотным тиражом ("для специалистов" -- поясняли потом авторы) вышла книжка под скромным названием "Свод правил русского правописания. Орфография и пунктуация". Подготовили эту книжку в Институте русского языка Российской академии наук под руководством главного научного сотрудника этого славного института Владимира Лопатина.
Поскольку то был все-таки "Свод правил", а не детектив какой-нибудь в глянцевой обложке, книжку эту предварительно рассмотрела и одобрила высокая инстанция -- Орфографическая комиссия Отделения литературы и языка РАН. По странной случайности, пост главы этой почтенной комиссии занимает все тот же Владимир Лопатин. Но это, как говорится, частности. Суть дела в том, что созданный и одобренный под руководством Лопатина "Свод" есть существенная переработка до сих пор действующей как бы "конституции", основного закона русского языка -- "Правил русской орфографии и пунктуации", утвержденных в далеком 1956 году.
Это те самые правила, которые все мы с разным успехом изучали в школе, те самые, на которых основаны все современные словари, учебники и пособия, в соответствии с которыми написано и издано безбрежное море книг, журналов, газет. Словом, это закон, соблюдать который обязаны все пишущие на русском языке, где бы они ни жили. Любое изменение его сопоставимо по своему значению для деятельности сотен миллионов людей с какой-нибудь очень серьезной поправкой к Конституции, а всякая, даже скромная поправка к Конституции, как мы знаем -- дело чрезвычайно трудное, хлопотное и, главное, проходящее в атмосфере громкой публичности.
Совсем не так было с новым "Сводом правил". Изданную ведомственным порядком (как раньше бывало -- "Для служебного пользования") книжку показали только "специалистам" -- вузовским преподавателям и школьным учителям, причем не столько для широкого обсуждения, сколько для формального "одобрямса". Просто надо себе представлять, насколько и вузовские, и школьные преподаватели зависимы от вышестоящего начальства и насколько заоблачное начальство для них Орфографическая комиссия РАН, чтобы понять, как мирно и келейно пройдет здесь "обсуждение", как беспроблемно получен будет вожделенный "одобрямс". Ведь сама-то комиссия, напомним, сей "Свод" уже предварительно одобрила.
Словом, теперь все на мази: собрав "замечания и предложения" нижестоящих коллег, главный наш лингвист готовится свой "Свод правил" официально утвердить. При этом надо знать, что Орфографическая комиссия, которой руководит Лопатин,-- последняя и единственная инстанция в этой области. Над ней уже нет никого, кто мог бы оспорить или отменить принятое решение. А это случится вот-вот, если уже не случилось, ведь комиссия избегала публичности с самого начала, избегает ее и сейчас, и репортеры с телекамерами возле ее дверей не дежурят, ожидая судьбоносных новостей.
Даешь "конфликт поколений"!
Но, может быть, все это пустые страхи обывателя и ничего ужасного в некоторой "корректировке" правил русской орфографии и пунктуации (именно "корректировкой" скромно называют свой труд разработчики) нет?
Ну подумаешь, изменятся всего 23 правила -- касающиеся слитно-раздельного написания "не" (помните, как мучились с этим в школе?), слитного-дефисного-раздельного написания наречий, сложных существительных и прилагательных. Да плюс полностью переформулированы будут практически все правила пунктуации (самое сложное даже для очень грамотных людей). Да плюс ликвидированы некоторые исключения, и теперь всякий, кто пожелает (и не пожелает тоже), может (то есть обязан) радостно писать "парашУт" и "брошУра" вместо заученных с детства вариантов с красивой буквой "ю". Но при этом слова из того же ряда исключений -- "жюри" и "пшют" -- извольте писать по-старому.
Это не реформа, это всего лишь "корректировка" -- настаивают разработчики, но вот как самый главный "скромник" Владимир Лопатин говорит о смысле грядущих перемен в единственной своей статье (которую, видать, вынудил из него низовой учительский ропот, достигший наконец ушей остальной общественности): "Вообще говоря, любые орфографические изменения означают определенный (более или менее масштабный) конфликт поколений. Для кого эти изменения принимаются? Уж конечно, не для нынешнего поколения грамотных людей, а для поколений будущих, начиная с сегодняшних младших школьников, еще только обучающихся грамотному письму. А вот для тех, кто уже владеет грамотным письмом, это несомненное неудобство, дискомфорт, повод на какое-то время (по крайней мере на ближайшее) почувствовать себя "малограмотным". Не случайно так болезненно реагирует на орфографические изменения интеллигенция. А наиболее консервативен по отношению к любым предложениям по изменению орфографии такой слой изощренных словесников, как писатели".
Так и хочется воскликнуть словами есенинского Хлопуши: "Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!"
Действительно, человек, который единолично и бестрепетно, находясь в трезвом уме и ясной памяти, готов спровоцировать ни больше ни меньше "конфликт поколений", причем в предельно измученной уже самыми разными конфликтами стране,-- этот человек достоин всяческого удивления и внимания. "Должно быть,-- думает потрясенный читатель вышеприведенных строк,-- господин Лопатин знает и лишь из гуманизма скрывает нечто ужасное и неминуемое, что постигнет нас, если мы срочно не проведем "корректировку" русского правописания. Вот Герман Греф или, там, Анатолий Чубайс тоже знают, зачем нужны спешные реформы, но население не жалеют -- и потому говорят открытым текстом, что надо делать дела поскорее и раскошеливаться всем пощедрее, а то наступит 2003 год и вся наша ветхая инфраструктура накроется медным тазом, при том, что посмотреть на наши грядущие технологические катастрофы сбегутся все кредиторы. А что случится, если мы оставим в неприкосновенности правила 1956 года и не проведем сейчас же их "корректировку"? Тайна сия велика есть.
Словом, на фоне всех остальных реформаторов, называющих сроки и выдающих цены (пускай и в "лукавых цифрах", которые надо помножать на что-то), Владимир Лопатин держится как красный партизан и цену своей реформе называет самую ничтожную: ну что такое, в самом деле, еще один "конфликт поколений", еще один общественный стресс, одномоментное превращение миллионов грамотных людей в малограмотных, обязанных переучиваться за одной партой со своими малолетними детьми и внуками?
Язык, говорит он, организм живой, развивающийся, чутко реагирующий на общественно-политические изменения, и это верно! Сколько новых слов, связанных с коммерцией и информационно-технологическим прорывом, появилось в русском языке за последние десять лет! Ведь это же основная задача лингвистов -- вырабатывать правила написания таких слов, толковать их, пополнять ими устаревающие на глазах словари и справочники. Более того, на такую деятельность есть прямой и срочный "социальный заказ": не только финансисты не знают, как писать правильно -- "офшор" или "офф-шор", но даже пользователи Интернета спорят, с заглавной или строчной буквы писать это слово (то есть оно все еще имя собственное или стало уже нарицательным?). Официальных норм нет, разные справочники дают разные правила -- вот чем бы заняться лингвистам.
Но ведь это скучная ежедневная текучка, а времена-то стоят на дворе великие! Хочется совершать -- по примеру тех, кто не сходит с телеэкранов и первых газетных полос, что-то и радикальное, хочется остаться в памяти людей не регистраторами мимотекущей реальности, а знаменитыми реформаторами. Чтобы еще несколько поколений помнили не только "чубайсовскую приватизацию", но и "лопатинскую" орфографию.
Получилось, словом, почти по старой пословице: если много-много раз сказать "халва", сладко во рту, может быть, и не станет, но сладкого точно захочется. Увы, слово "реформа" со всеми его производными и прилагательными звучало в России в последние десять лет гораздо чаще, чем "халва". Вопреки пословице кое в каких областях жизни и впрямь начались реформы. Но с другой стороны, кое у кого случилась настоящая аллергия на это отовсюду звучащее слово. Попросту говоря -- зуд.
Зуд реформаторства, от которого, не дай Бог, и все мы скоро зачешемся.
Ну представьте, в самом деле, что вас готовят к серьезной операции по жизненным, что называется, показаниям и вам надо сосредоточить все силы и резервы организма для успешного исхода, а вас от этого важного дела отвлекает аллергический зуд: вы мучительно пытаетесь вспомнить, как теперь надо писать -- "полкилометра" или "пол-километра".
Образцы для подражания
У Владимира Лопатина, конечно, есть кому подражать. Россия претерпела две радикальные реформы правописания: первую жестко провел Петр Великий, расколов грамотное меньшинство нации на тех, кто освоил введенный им европеизированный гражданский шрифт, и на тех, кто остался при старославянской кириллице, на которой выучился читать.
Вторая реформа готовилась в начале прошлого века в недрах еще императорской Академии наук и наверняка увязла бы в ученых дискуссиях (они, между прочим, шли тогда гласно), если бы не революция и не решимость большевиков начать историю России с чистого листа. В реформу правописания они внесли свой (совершенно отсутствовавший в академических проектах) идеологический заряд, превратив отмененные "яти" и "еры" в символ старого режима.
То есть хваленая большевистская "ликвидация неграмотности" тоже раскалывала общество: по одну сторону остались "старорежимно" образованные классы, а по другую встали миллионы наскоро обученных грамоте по новым правилам рабочих и крестьян. Понятно, что изданные до революции книжки должны были казаться этим людям чуждыми, написанными совсем не на том русском языке, которому их обучили. Чего, собственно, и добивались большевики: прервалась многовековая культурная традиция, "новый человек" оказался идеальным объектом для промывания мозгов.
И реформа Петра I, и реформа 1918 года проводились жестоко и даже репрессивно: рассказывают, например, что по петроградским типографиям в начале 1918 года ходили специальные наряды революционных матросов и изымали из наборных касс "отмененные" литеры -- "яти", "еры", "фиты", "ижицы". Неподчинение считалось саботажем и каралось по законам революционного времени. В итоге слова, где твердому знаку ("еру") даже по новым правилам было позволено остаться на прежнем месте, например "обЪявление", стали печататься с никакими правилами не предусмотренным апострофом: "об'явление".
Обе реформы проводились по принципу "семь бед -- один ответ" (или, если хотите, "снявши голову, по волосам не плачут"). Петр старую Русь "вздергивал на дыбы", большевики рушили "весь мир до основанья", и все это сопровождалось такими народными страданиями и такой большой кровью, что реформа письма казалась не самым большим из зол.
Непредвзятой оценкой итогов этих реформ никто и никогда всерьез не занимался -- при Петре, пожалуй, и некому было, а при коммунистах никто бы не осмелился.
Русский язык, без сомнения, стал проще, но благо ли это? Проблема сложная, но вот нехитрый пример: Германия (не самая отсталая страна на свете) использовала готический шрифт вплоть до начала ХХ века и современный немец легко прочитает книгу XIV, ХVI или XVII века. А вот современный русский, заглянув в какую-нибудь богослужебную книгу (они и до сих пор печатаются старославянским уставом или полууставом), в недоумении отшатнется и прочитать ее вряд ли сможет. То есть у современной немецкой культуры, как ни крути, фундамент основательнее и заложен он глубже, чем у современной русской, а все потому, что не было резких разрывов традиции.
И это всего лишь шрифт, а ведь большевики пошли еще дальше Петра по пути упрощения: убрали, например, из русского алфавита букву "i" -- и два совершенно разных слова -- "мiръ" (Вселенная) и "миръ" (отсутствие вражды) почти неразличимо слились, а это есть культурная потеря, утрата.
Такова уж природа языка: перемена буковки может изменить смысл слова. Для чуткого к языку человека "парашют" и "парашут" -- не только два разных слова, но и два разных предмета. Первый -- это что-то шелковое, цветное, праздничное, из чего и шарфик пошить можно. А "парашут" -- это, уж извините, какое-то казенное "х/б".
И мы с тобою говорим на разных языках
Но вернемся к лопатинской реформе. Мало того, что она совершенно не ко времени, на пустом месте создает серьезные духовно-общественные проблемы. Она еще и безумно дорога, поскольку ее разработчики явно позабыли, что Россия миновала эпоху социалистического распределения и государственного всемогущества.
Допустим, что новые правила введут. Тут же потребуется организовать беспрецедентную по масштабам переподготовку хотя бы школьных учителей. Даже при советской власти такая общегосударственная задача не показалась бы легкой, а сейчас ее решение споткнется на первом же простом вопросе: "А кто за все за это заплатит?" Государство? Но государство, как на грех, запланировало на ближайшие годы серьезную реформу всей системы образования, которая имеет свою цену, и дай ему Бог найти на это деньги.
Можно, конечно, приказать учителям осваивать новые правила самостоятельно, по учебникам и пособиям. Куда денутся -- освоят! Но ведь учебники и пособия надо сначала издать (и купить), а потом придется вообще поменять весь, условно говоря, "парк" учебной литературы. Представляете, сколько денег (а чьих?) будет на это истрачено и сколько книжек (тоже за деньги купленных) придется снести в утиль?
Сам Лопатин от этой проблемы высокомерно отмахивается: "Что же касается возникающих иногда в связи с нашим проектом рассуждений о том, сколько это будет стоить нашей стране и ее народу (имеются в виду необходимые переиздания словарей и учебников), то это, простите, демагогия. Словари у нас и так выходят ежегодно десятками изданий, учебники тоже переиздаются каждый год, и средства на это откуда-то находятся. Издатели будут только рады новому поводу переиздать кое-что из словарей".
Вот наконец-то нашелся хоть кто-то, кому лопатинская реформа явно выгодна,-- издатели словарей и учебников! Пускай скинутся и в счет будущих прибылей подарят своему бескорыстному лоббисту Лопатину любезный его сердцу десантный "парашут".
Но допустим, что все раскошелились, учителя переподготовлены, учебники переизданы. Приведет ли это к предполагаемому разработчиками проекта повышению уровня грамотности?
Как бы не так! Во-первых, планируется сначала объявить некий "переходный период", когда писать можно будет и по-старому, и по-новому. Уж где-где, а в России мы на своем горьком опыте знаем, какую дезорганизацию и какой хаос несет с собой любой переходный период. Если одновременно работают и старые, и новые правила, это значит только то, что правил нет никаких. А ведь нельзя на эти два или три года закрыть все школы и отменить все экзамены и тесты!
Во-вторых, сомнительно, что грамотность достигается заучиванием правил. Подлинная, не поверхностная грамотность есть следствие активной жизни в стихии языка -- то есть хотя бы в постоянном чтении хороших книжек. Но вот ведь незадача: еще очень долго хорошие книжки будут у нас читать в изданиях, отпечатанных по прежней орфографии. Вряд ли граждане станут запирать от любознательных детей шкафы с "неправильными" книгами, а значит, не миновать школьникам некоторого раздвоения сознания, то есть, попросту сказать, шизофрении.
В-третьих, хорошая российская традиция заключается в том, что нормальные родители помогают детям осваивать великий и могучий русский язык, как, впрочем, и другие предметы. Предлагаемая реформа эту традицию резко нарушает: взрослые, у которых нет прямой нужды и времени переучиваться, ставятся в неловкую позицию малограмотных "предков". Вряд ли это послужит укреплению семьи. А Россия нуждается в укреплении института семьи наверняка больше, чем в орфографических реформах.
А в-последних, не пора ли задаться вопросом: как это так получилось, что судьба русского языка -- единственной реальной общенародной собственности -- оказалась вдруг в руках одного, никем не избранного человека? По какому праву он, языка не создававший и великих произведений на нем не написавший (плохо, увы, пишет Владимир Лопатин), распоряжается единственным, что всех нас пока еще объединяет?
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Читайте на смартфоне наши Telegram-каналы: Профиль-News, и журнал Профиль. Скачивайте полностью бесплатное мобильное приложение журнала "Профиль".
