В фильме Андрея Лошака много вопросов, на которые нет ответа ни у него, ни, наверное, у кого-либо еще в России. Почему, например, сотрудница музея, рассказывая о даче Сталина, совершенно обыденным тоном, между прочим, называет его «хозяином страны»? Почему никого не удивляет, что запрещен въезд на территорию национального парка, где расположена резиденция президента? Список можно продолжать. Собственно, целью журналиста было лишь зафиксировать действительность, что он и сделал, оставив красноречивый документ эпохи. Как ни печально это констатировать, эпохи упадка и безнадежности — конечно, не лишенной живых ростков, которые, впрочем, существуют не благодаря, а вопреки.

— Свобода — внутренняя и внешняя — одна из основных тем вашего фильма, как мне это видится, во всяком случае. Кто из простых людей, с которыми вам довелось общаться, по-вашему, свободен?

— Это скорее философский вопрос, чем репортерский. Но он возникал постоянно, потому что мы ехали с Радищевым в бардачке, а у него, конечно, это главная тема. Рабства нет уже больше 150 лет, но при советской власти тоже было, по сути, крепостничество — насколько я знаю, только в середине 1970-х годов колхозникам стали выдавать паспорта на руки. Наверняка это как-то повлияло на людей, проехалось по мозгам. Рабство осталось, изменились формы. Например, возникло кредитное рабство, так называемая перекредитованность. Мы снимали в Новгороде совместный с ГИБДД рейд судебных приставов — представляете, каждая десятая машина изымается в счет долгов. Но вообще я согласен с одним из наших героев, региональным депутатом от КПРФ, который говорит, что народ свободен в том смысле, что до него никому нет дела. Это люди, предоставленные сами себе. Это ощущение, что они никому не нужны, — очень сильное, давящее чувство.

— А они сами ощущают, что никому не нужны?

— Безусловно. Эти люди давно уже выживают, как могут, — кто подсобным хозяйством, кто клюкву собирает, кто чем. Государство принимает минимальное участие в их жизни. И возможностей почти никаких не предоставляет. По сути, у сельского жителя выбор — между плохим и худшим. Ни рабочих мест, ни перспектив. Молодежь, конечно, вырастает со стремлением поскорее свалить, а тем, кому за 40 или тем более 50, покорять столицу уже трудно. От безысходности люди спиваются. Ощущение, что местное население здесь, между двумя столицами, доживает, поля зарастают борщевиком.

Я не говорю про большие города, где есть какое-то производство, и про населенные пункты, примыкающие к столицам. Но все, что между, — там мы видим так называемый феномен отходничества: люди ездят на работу в Москву, тратя по 5–6 часов в день на дорогу. Те, кто живет дальше, работают вахтовым методом, живут в столицах в каких-то общагах. Чудовищная жизнь. Поэтому это люди, конечно, свободные, но свободные в дурном смысле слова. Ненужные.

Я не сторонник конспирологических теорий, но создается ощущение, что это некий план, социальный дарвинизм в действии: люди, не вписывающиеся в ресурсную экономику, просто оставлены вымирать естественным образом. Ведь для обслуживания трубы на самом деле нужно не так много народу. У меня не было цели, выражаясь терминологией нашей власти, показать «рашку-говняшку», я показываю то, что лезет в камеру, а в камеру это лезет, скрыть это невозможно. Возможно, этот депрессивный фон усиливает время года — мы снимали поздней осенью — но, может, это и удачное совпадение. Пожалуй, осень наиболее точно передает общее настроение русской провинции. Мне кажется, если наверху ничего не изменится, если мы по-прежнему будем сидеть на трубе, то лет за 20–30 все так окончательно и зарастет борщевиком. Конечно, остались люди, которые не могут без земли, пытаются что-то делать, но получается у единиц, энтузиазм остальных уходит в землю.

— Меня поразила история одного из ваших героев — фермера, который, приехав из благополучной Франции, сейчас пытается бороться с абсолютной разрухой, построить хозяйство, живет чуть ли не в партизанских условиях. Какие у него были мотивы? Что его заставило променять комфортную жизнь на выживание?

— У него не сложилось во Франции по личным обстоятельствам, он просто захотел поменять жизнь. Будучи во Франции, он читал о том, что мы тут все поднимаем, возрождаем, а вот приехал — выяснилось, что никому на хрен это не надо. И прежде всего самим местным жителям. Это, конечно, поразительная психология иждивенчества, он исчерпывающе об этом говорит у меня в фильме.

У людей нет чувства ответственности ни за что, включая собственную жизнь и собственное будущее. То есть свой участочек они как-то облагородят, телевизор купят, забор поставят, а что за забором — это их уже не волнует. Никакого сообщества, соборности нет и в помине. Каждый сам по себе. Они боятся свободы. При том, что в общем-то свобода есть. Государство не предоставляет никаких возможностей, но в принципе ничего и не запрещают.

Приходится признать, что крепкого хозяйственника-индивидуалиста в народе не появилось. В целом люди очень пассивны и не хотят работать — об этом говорят все, кто пытается что-то делать, а не жаловаться на жизнь. Чтобы построить теплицу или наколоть дров, приходится нанимать гастарбайтеров — местным проще отказаться от работы, чем сделать ее за небольшие деньги. Но и понять эту пассивность тоже можно — наследие советского патернализма плюс нынешняя разруха. Вот фермер этот из Франции попытался поднять, и тут же выяснилось, что декларированные программы помощи сельскому хозяйству не выполняются, кредиты не дают, земли скупаются не пойми кем, тотальная коррупция вокруг…

— Возможно, это женский взгляд на вещи, но у меня есть стойкое ощущение, что женщины в России сильнее мужчин, и в вашем фильме это очень хорошо видно.

— Мне тоже иногда так кажется — что на женщинах все держится. Возможно, потому, что в женщинах нет какого-то экзистенциального отчаяния, свойственного мужчинам. В мужчину заложено природой, что он должен зарабатывать, добывать, чувствовать какую-то ответственность. А тут такие условия, что люди очень быстро опускают руки: «однова помирать». Я зафиксировал эту ситуацию: что-то не так с русскими мужчинами, они надломлены. Делать выводы не входило в мои задачи. И тем не менее факт, что у нас абсолютный европейский рекорд по среднему возрасту смертности среди мужчин — около 60 лет, по-моему, просто вопиет. Это говорит о том, что люди действительно не дорожат этой жизнью.

— Большинство простых людей, которые появляются в фильме и которые живут в откровенной бедности, не связывают свое благосостояние с государственным устройством, а если и винят власть, то исключительно местную. На чем, на ваш взгляд, держится это убеждение?

— Это тоже поразительный парадокс, одна из великих загадок земли русской. Почти в каждой серии у меня кто-то стоит на фоне руин и благодарит Путина. Я сейчас дам козырь в руки всяким ура-патриотам, но я поймал себя на том, что, путешествуя по России, ощущаю себя наблюдателем, во многом иностранцем, я не могу себе объяснить очень многих вещей. И я согласен с большинством вещей, описанных маркизом де Кюстином в книге «Россия в 1839 году», из-за которой его обвиняли в русофобии. Если закрыть глаза на некоторую общую раздраженность утонченного аристократа-гомосексуала, которого обидели у себя на родине и который в таком состоянии приехал в Россию, в целом его взгляд достаточно объективен.

Если в Европе функционал этой жизни рационален, то в России ты постоянно сталкиваешься с какими-то необъяснимыми вещами. Почему, например, за 15 лет нефтяной ренты из главной трассы страны нельзя было сделать нормальный хайвей, почему треть этой дороги однополосная, почему на ней нет безопасных пешеходных переходов, из-за чего там постоянно гибнут люди?

Почему люди не видят ничего странного и несправедливого в том, что в километре от их деревни проходит газпромовская труба, ведущая на Запад, а они вынуждены топить дома дровами, которые стоят больше, чем вся их пенсия? Очевидно, что у людей отсутствует гражданское самосознание, — можно строить теории, почему так случилось, но это факт.

Мне кажется, этими людьми так легко манипулировать потому, что они никогда не знали, что такое свобода. А когда в 90-е годы она вдруг появилась, то обернулась для них катастрофой. Образованный слой людей, проводивший реформы, оказался не способен справиться с ответственностью, использовал свободу для собственного обогащения и погрузил страну в хаос. Я не знаю, можно ли было пойти по другому пути, как-то амортизировать этот рывок в рынок, но они смертельно напугали народ демократией. И вот появляется такой крутышка — спортивный, не пьет, говорит понятно, обещает навести порядок и поначалу вроде бы даже наводит. Они ему поверили и даже не заметили, что у них отобрали свободу. Потому что она для них враждебна. Они не понимают и никогда не понимали, что часть ответственности за будущее страны лежит и на них тоже. За них всегда все решали. Эти люди не чувствуют, что они вообще способны на что-то влиять. К сожалению. И, наверное, последнее дело их в этом обвинять.

Документальный сериал «Путешествие из Петербурга в Москву: особый путь» на сайте телеканала «Дождь»