Начнем с логической загадки. Отец и сын ехали на машине и попали в аварию. Отец не пострадал, а у сына оказалась сломана нога. Скорая помощь доставила обоих в больницу. Когда мальчика привезли в операционную, дежурный хирург побледнел и воскликнул: «Я не могу его оперировать, ведь это мой сын!». Как такое может быть? Выяснилось, что может, если хирург – женщина.

Машинист против машинистки

А ведь большинство людей машинально представляют именно мужчину, когда слышат названия профессий переводчик, археолог, врач. Это клише появилось в те времена, когда женщины не были представлены в таких профессиях. Но мир изменился, и почему сегодня женщин должно устраивать, что их вот так выкидывают из картины мира. В конце концов, есть учительницы и танцовщицы.

Как объяснила кандидат филологических наук, доцент кафедры деловой и политической журналистики ИГСУ РАНХиГС Любовь Гогина, «учительница – это вовсе не то же самое по сути должностных обязанностей, что учитель. Учительница – полунянька. Учитель – преподаватель научной дисциплины. Танцовщица – тоже исконно женская профессия, которая позволяет женщине демонстрировать красоту своего тела. А вот в слове «танцор» чувствуется оттенок уничижения и несерьезности. Согласитесь, что в нашем обществе до сих пор существует предвзятое отношение к мужчине в колготках, который танцует на сцене».

То есть, как ни крути, гендерное различие в названиях профессий действительно имеется, несмотря на декларированное равноправие полов. «Есть машинистки – наборщицы текста на печатной машинке, ЭВМ или компьютере, – подмечает Любовь Гогина, – а машинист – это абсолютно другая профессия, это человек, который водит поезда». Действительно, представить себе мужчину на рабочем месте машинистки довольно проблематично. Так же, как и мужской род для слова «балерина» до сих пор не найден. «Балерон» или «балерун» звучит как-то не очень. Вот почему мы используем более отстраненное название – артист балета.

В связи с этим, подчеркивает Любовь Гогина, не стоит нарушать исторические традиции и искусственно выдумывать профессиональные и социальные феминитивы. Тем более что от некоторых слов их нельзя образовать, поскольку изменится семантика лексемы. «Есть профессия овчар – содержатель овец, но не может быть профессии овчарка, потому что этим словом называется порода собак. Если мужчины называют себя толстовцами по своему философскому мировоззрению, то женщину нельзя назвать толстовкой, потому что это название одежды. Выходит, что женщина, работающая с овцами, тоже будет овчаром, и станет толстовцем, если разделяет это философское направление», – подчеркнула филолог.

Коварные суффиксы

Помимо того, что это противоречит нормам русского языка, нынешние феминитивы типа слова «авторка» просто режут слух, кажутся смешными и нелепыми. Журналистка Алла Салькова полагает, что все это из-за идеологической окрашенности, и обращает внимание на наличие в русском языке «нерусских» слов: «Всякие опенспейсы с капкейками и свитшоты с фалафелями влились в язык без особых препятствий. Но в стране с курсом на патриархальные ценности назвать профессию женщины в женском роде – это, видимо, слишком радикально».

Вдобавок некоторым слова «авторка», «таксистка» и «редакторка» кажутся уничижительными. Но ведь есть же журналистка, доярка, спортсменка, а еще такие феминитивы, как подружка, компаньонка и товарка (товарищ женского рода). Так что не так с суффиксом к? «Суффикс к не такой уж неблагозвучный, и дело, конечно же, не в нем», – оправдывает эту часть слова Любовь Гогина. «Лет сто – сто пятьдесят назад женщина не могла по определению быть автором (авторкой) научных, филологических или публицистических трудов, поскольку такой род занятий предполагал расположенность к философскому анализу окружающей действительности, а к таковому познанию мира женский тип мышления (в силу особого устройства внутренней логики) не приспособлен», – подчеркнула она.

Но, как доказали ученые, дело не в том, что женский мозг недоразвит, а в гормонах, которые постоянно продуцируются в крови женщины, проникают в мозг и провоцируют его работать над вопросами репродукции (думать о своей внешности, здоровье, кулинарных рецептах, детях), а не о философии. «Возможно, вы замечали, что успешные в науке женщины перестают следить за своей внешностью или начинают быть мужеподобными, «синими чулками», а успешным бизнес-леди или спортсменкам настолько сложно сохранить женственность, что у большинства из них нарушаются природные женские циклы организма», – обратила внимание Любовь Гогина.

По ее словам, дошло до того, что сегодня врачами даже зафиксировано заболевание под названием «дисменорея военного времени». Оно берет начало со времен ВОВ, когда женщины были вынуждены выполнять мужскую работу, их организмы прекращали продуцировать женские гормоны. Сегодня, в мирное, казалось бы, время, этот диагноз ставится все чаще и чаще: войны нет, а стрессовые профессии все активнее осваиваются женщинами. И в этом контексте слова «авторка», «таксистка» и «редакторка» будут звучать уничижительно, ведь под ними подразумевается следующее: «ты неполноценный автор (таксист, редактор), потому что думаешь, как баба; ты неполноценная женщина, потому что пытаешься думать, как мужик».

Алла Салькова тоже полагает, что дело не в суффиксе: «Все маркированное как «женское» считается чем-то не очень хорошим. Женская логика, женская проза (любовные романчики всякие), женское поведение (то есть капризное и истеричное: верный способ оскорбить мужчину – сказать ему, что он ведет себя «как баба»).

Еще один кажущийся уничижительным суффикс – ш, с помощью которого образованы такие слова, как «генеральша», «ректорша», «капитанша». «Дело в том, что эти слова не обозначают профессии и если и носят негативный характер, то совсем по иной причине. Слова «генеральша», «ректорша», «капитанша», как и «докторша», исконно в языке обозначали понятия «жена генерала», «жена капитана», «жена ректора», «жена доктора». И негативизм здесь заключался в намеке на то, что сама по себе такая женщина (отдельно от мужа) ничего из себя не представляет, а может быть рассмотрена только как некий довесок к мужчине, состоявшемуся в профессии. Но так ли уж негативен данный посыл?» – задается вопросом Любовь Гогина.

Еще одна проблема – раньше женщины были представлены лишь в обслуживающих профессиях (няня, прачка, посудомойка), и сегодня находятся сексисты, условно говорящие: «женщина, твое место на кухне». «Общество вроде видит работающих женщин каждый день, но не воспринимает как людей, способных делать что-то значимое, что хорошо оплачивается. И это совершенно прозрачно видно в языке – у нас вполне в ходу продавщицы, кассирши, маникюрши, уборщицы, санитарки, но как только дело доходит до более статусных профессий, женский род из речи сразу пропадает. И, я думаю, вполне логично, что со временем стало все больше женщин, недовольных такой языковой ситуацией. Феминитивы нужны для того, чтобы сделать женщин видимыми в языке», – полагает Алла Салькова.

То есть получается, это такое своеобразное пассивное проявление феминизма. Однако некоторые называют такую борьбу женщин за свои права простой глупостью. «Увы, это не женская глупость, а социальная катастрофа, размеры которой очевидны уже всему миру. Обвинять во всем гормонально запрограммированную на размножение женщину несправедливо», – посетовала Любовь Гогина.

Нездоровое явление?

В процессе изучения проблемы я услышала еще и сравнение вновь образовывающихся феминитивов с болезнью – нездоровым проявлением феминизма. В связи с этим Алла Салькова интересуется: «А Розенталь, под редакцией которого в восьмидесятых вышел учебник по русскому языку, где рассказывалось, как образовывать феминитивы, – «нездоровый феминист»? И сюда же тогда следует записать советского фантаста Ивана Ефремова с его пассажем о необходимости феминитивов в рассказе «Юрта ворона» 1959 года? И прессу времен Российской империи с авиаторшами и лектрисами? И Ломоносова с «Российской грамматикой», в которую попали мастерицы, перевозчицы и шапошницы?».

Научные работы по гендерной лингвистике в России выходили еще как минимум с восьмидесятых годов (например, диссертация О. Л. Дмитриевой «Развитие нормы и проблема кодификации вариантов рода профессиональных номинаций»). «Это не какой-то современный феминистический новодел. Так что о «нездоровости» обращения к женщинам в женском роде, думаю, говорить по меньшей мере странно», – подчеркнула Алла Салькова.

Филологу тоже нашлось чем возразить. Любовь Гогина отметила, что лексемы создаются народом – носителем языка и если народ еще способен к словотворчеству, то это, скорее, показатель культурного здоровья нации, а не болезнь. «Жизнь любого слова в языке – особенная, индивидуальная, как судьба родившегося человека, – заметила она. – Кто может предсказать новорожденному, сколько он проживет, насколько будет востребован обществом, будет прогрессивно развиваться или деградировать, часто ли будет болеть? То же и со словом. Жизнь каждого рожденного в языке неологизма индивидуальна и непредсказуема; он может в одночасье постареть, умереть, а может нести оттенок новаторства всю историю своего существования. А вообще язык – живой организм, способный к самообновлению и регенерации. Не надо о нем беспокоиться филологам-специалистам, поскольку язык рождается не в лабораториях и он сам отвергнет все негативное и примет прекрасное».

Что будет дальше, пока непонятно. Сегодня же новые, непривычные для нас феминитивы используются, например, в таких изданиях, как «Афиша», белорусский CityDog, The Village, Wonderzine. По крайней мере, там встречаются и авторки, и редакторки, и кураторки. Возможно, в ближайшем будущем будут использоваться и какие-то другие суффиксы и окончания.

Любовь Гогина такую возможность не стала исключать: «Железных правил образования таких слов нет. Они рождаются народом в процессе живого развития языка; чувство допустимости и такта нам еще пока не отказывает. Выдумывая новые слова, люди прекрасно понимают, где будет грань, за которой ирония перейдет в грубую насмешку, а где прозвучит прямое оскорбление. Слово рождается как ответ на происходящие в обществе явления; оно зеркало нашей повседневной жизни. И давайте уж не будем на зеркало пенять…».